Терновая крепость

— Обрадовалась, меня увидала, а рычит, потому что тебя не знает. Это моя собака, Серка. Прикинься, будто ты ее и не заметил. А потом, как мы сядем, тихонечко подставь к ее морде руку, помазанную салом.
Серая собачонка, услышав свою кличку, радостно затявкала, а когда старик подошел к ней, обхватила передними лапами его ногу, но по-прежнему не спускала глаз с мальчика.
— Это гость, — строго указал на Дюлу Матула. — Гость! Ступай на место!
Серка растянулся в углу шалаша, а Плотовщик сел так, чтобы его правая рука оказалась поближе к собачьей морде.
«Укусит еще», — мелькнуло у него в голове, но затем, вспомнив про резиновые сапоги, он понял, что лучше послушаться совета Матулы.
Серка стал принюхиваться, и его умные глаза подобрели. Если бы он умел разговаривать, то, наверно, сказал бы:
«Приятно пахнет от этого человеческого щенка. Видно, он ничего себе».
Но поскольку Серка знал лишь собачий язык, он выразил свою мысль тем, что почти уткнулся носом в руку Дюлы, от которой так притягательно пахло.
Потом он настороженно вскочил и уставился на мальчика: «Ударит? Тогда я укушу его, не глядя на то, что он гость. Но нет. Такой не ударит. Если от человека так вкусно пахнет, он драться не будет». — И Серка добросовестно слизал с руки Дюлы соблазнительное сало.
— Теперь его можно спустить с цепи. У кого он полизал руку, того уже не укусит. Не бойся, если он зарычит, только не вскакивай и не дергайся.
Серка и в самом деле зарычал, но это было уже совсем другое рычанье. Притворное.
А когда зазвенела цепь, он в предвкушении свободы словно сбесился от радости. Подпрыгнув, он лизнул Плотовщика в лицо и завертелся волчком.
— Ишь как обрадовался, — усмехнулся Матула. — Надо оставить его в покое, пусть напрыгается. А мы, — прибавил он, — можем чего-нибудь пожевать.
Дюла не знал, что ему дали дома с собой, но решил, что в таком тяжелом рюкзаке должно быть много всякой всячины, и не ошибся.
— Дядя Матула, берите, пожалуйста.
— У меня есть своя еда, — отказался старик. — Я захватил сало.
— Тогда я не буду есть, дядя Матула!
— Ешь, что поставят, делай, что заставят, — проговорил наставительно Матула и подцепил на нож цыплячью ножку, но остановился, не поднеся ее ко рту. — Смотри, какой бестолковый старикашка, чуть было не забыл про твой складной нож. Только осторожно, он острый, как брытва.
Наш Плотовщик теперь не раздумывал, почему «брытва», а не «бритва». Нож входил в мясо легко, точно в мягкое масло, а цыпленок со вчерашнего дня стал явно вкусней. Он не помнил, доводилось ли ему когда-нибудь раньше есть такое нежное куриное мясо. Над ним нависал камышовый козырек шалаша, вокруг смешивались разные лесные запахи, в воздухе то здесь, то там мелькали неведомые птицы, неподалеку лежала горка золы от старого костра. Матула неторопливо, с полным знанием дела срезал мясо с косточки, держа в одной руке и цыплячью ножку и хлеб, а Серка с невероятным интересом наблюдал за жующими людьми. Он то ложился, то вставал, возбужденно топтался на месте, глотал слюни.
— Жди своей очереди, — увещевал его старик, но он никак не желал с этим мириться.
Пес тихо повизгивал, что, очевидно, означало: «Дайте же и мне, дайте же и мне!»
— Ну и настырный же ты, Серка! Не совестно тебе?
Но Серка не страдал излишней застенчивостью: получив от Дюлы кость с остатками мяса, он в мгновение ока расправился с ней и с мольбой уставился на мальчика, не сомневаясь в его доброте.
Вокруг в полном блеске безраздельно царило лето. В теплом воздухе возникали новые ароматы, разносились новые голоса, и в сердце Плотовщика ключом забили новые чувства. Сандалии его уже высохли и одеревенели, ссадины перестали болеть, на поясе болтался нож острый, как «брытва», хлеб казался необыкновенно вкусным, и вообще все и вся казалось замечательным, даже рюкзак, поскольку он лежал в шалаше и его уже не надо было тащить на спине.
— Дядя Матула, возьмите еще.
— Н-да, Нанчи свое дело знает, что правда, то правда. — Матула взял еще кусок цыпленка. — Но теперь нам пора отправляться, ведь в жару-то рыба не клюет. Ты тут останешься! — строго приказал он Серке. — Может, я должен караулить мешок? А?
Собачонка, радостно вилявшая хвостом, застыла на месте, с мольбой глядя вслед удаляющемуся хозяину.
Наш Плотовщик, признаемся откровенно, мало смыслил в рыбной ловле и еще меньше — в рыбах. Конечно, он удил прежде, как многие ребята, но это не было серьезным занятием, и теперь он надеялся, что Матула немногим больше его знает о современных методах рыбной ловли, о новейшей рыболовной снасти, о вываживании и подсечке, и они вместе будут осваивать эти премудрости…
Дюла питал горячую любовь, чуть ли не страсть к воде и всегда стремился узнать как можно больше обо всем, что жило и двигалось вокруг нее. Мальчик, бывало, часами просиживал не шелохнувшись на берегу Дуная возле рыболовов и так волновался, так радовался, точно сам держал удочку, хотя причин для переживания было мало: ведь в будапештском Дунае поймать какую-нибудь рыбешку ухитряются лишь выдающиеся личности, да и то в темные ночи, когда большинство людей спит.
Зато в теории наш Плотовщик разбирался отлично и говорил о ложке Фарлоу с таким апломбом, словно в раннем детстве ел ею манную кашу, и знал наперечет множество разных наживок, их цвет, запах, чуть ли не вкус, и можно было подумать, будто мама Пири давала их ему в школу на завтрак с маслом и зеленым перцем.
Только в теории! А на практике он ловил на мух невинных уклеек, носящих еще с десяток других имен, и однажды поймал леща величиной в ладонь; лещ этот постепенно рос, рос и со временем превратился в полуторакилограммового карпа, которого, судя по словам Плотовщика, удалось вытянуть лишь после долгого вываживания.
Но здесь, на берегу Залы, оказались неуместны теория и фантазия. Здесь все было реальностью. Реальная вода, реальный камыш, вполне реальные комары и самый что ни на есть реальный Матула.
— Прицепи крючок, а если не получится, мы попробуем донником.
Наш Плотовщик знал о двух способах рыбной ловли, но только в теории, и поэтому начал краснеть под испытующим взглядом старика. Тот молча и безжалостно наблюдал за ним, и Дюле припомнился Кендел.
«Правило вы усвоили, Ладо, а теперь решите пример!»
В классе стояла тишина, и учитель с таким недоумением смотрел на его руку, точно мел в ней выводил на доске какие-то непонятные знаки.
— Ну, так дело не пойдет, — сказал Кендел… то есть Матула. — Дай сюда леску. Где поплавок? Грузило? Это велико, надо поменьше. Да, такое. Гляди, я больше показывать не стану. — И в грубых, мозолистых руках Матулы удивительно ловко заскользила тонкая нейлоновая нить, на место встал поплавок, грузило, катушка — все.
— Так! Где черви?
— В коробке.
— Насади одного. С этим Дюла прекрасно справился, но удилище отказался взять.
— Сначала закиньте вы, дядя Матула.
— Ну что ж, можно. Пожалуй, вон там, возле камышей. — Поплавок мелькнул в воздухе и закачался на воде точно, возле камышей.
— Ой, дядя Матула, что это за птицы? Цапли?
— Колпицы. Ты разве не видишь их клювы? Но сейчас смотри не на небо, а на воду. Или ты думаешь пообедать колпицей? Только имей в виду, она хоть белая и красивая, но вонючая. Гляди!
Поплавок зашевелился, затем ушел под воду. Матула слегка покачал удилище, потом потрогал катушку. Рыба металась в глубине, и старик ждал, пока она не выбьется из сил; наконец он вытянул из воды отчаянно бившегося линя.
— Хитрая рыба, и какая вкусная. Схватит сачок и медленно плывет с ним. Насадку в рот почти не забирает. Если бы я потянул леску, линь мог бы сорваться. Так! В садок его. Ну, теперь лови сам. Тихо, без спешки.
Поплавок, конечно, попал не туда, куда хотел Дюла, но Матула остался доволен:
— И там неплохое местечко.
Рыбы здесь была уйма, потому что не успел поплавок попасть на воду, как сразу же задергался, и Плотовщик подсек с такой силой, что поплавок отлетел назад и крючок зацепился за камыши.