Дар Змеи

Я взглянул на лари. Они были не очень велики. Даже то малое, что мы успели взять с собой, я, пожалуй, должен буду сдать как «лишнее добро».
— Верхние и средние нары свободны. Прошу вас обратить внимание на номера нар. Это — горница номер восемь, блок Е. Номер твоих нар, молодой человек, десять. Стало быть, если кто-нибудь спросит, ты — номер восемь — Е — десять.
— А не легче ли сказать, как меня зовут? — чуточку сбитый с толку, спросил я. — Не вижу, для чего все эти цифры?
— Мы ведь не можем выучить имена всех людей, кто останавливается здесь ненадолго. Номер восемь — Е — десять! Ведь это не так уж трудно?
— Да нет! — ответил я. — Пожалуй, я это запомню.
— Можете оставить свои вещи здесь, прежде чем мы пойдем в баню.
В баню? Так сразу? Я-то думал сперва чуточку осмотреться и разузнать, где мама и девочки. Но все равно, баня — это здорово.
Ну и знатная же была эта баня! Во всяком случае, я никогда прежде в такой не бывал. Две огромные лохани были вделаны в пол. Одна с теплой, а одна с холодной водой. Сперва опускаешься в теплую воду — лохань была такой огромной, что можно было бы нырнуть глубоко под воду, если захочешь, а потом в другую лохань, в холодную, чтобы ополоснуться. От этого кровь закипает в жилах. Я, начисто забыв про усталость, захотел подразнить Нико, как порой проделывал с Кинни и Пороховой Гузкой. Или, вернее, дразнил… Кто знает, удастся ли мне еще когда-нибудь увидеть Пороховую Гузку? Но думать об этом сейчас мне не хотелось.
Нырнув под воду, я дернул Нико за лодыжку так, что он перекувырнулся и тоже нырнул, чего вовсе делать не собирался.
Когда Нико вынырнул, он показался мне жутко сердитым. Но потом все же в глазах его мелькнул лукавый огонек. Смахнув свои темные мокрые волосы со лба, он, сделав глубокий вдох, нырнул. А потом у нас началось великолепное водное сражение со всевозможными коварными уловками и трюками, да такими, что вода заливала беленые стены. Он-то знал кое-какие фокусы, этот Нико. По правде говоря, куда больше, чем я.
Потом мы, сидя на краю лохани, переводили дух. Я украдкой смотрел на него. Он был тощий, но теперь таким же был и я. У нас обоих можно было пересчитать ребра. Последние месяцы мы жили впроголодь, и ни у кого из нас не было подкожных запасов, чтобы их терять.
Вдруг я заметил какие-то странные мелкие шрамы, покрывающие всю верхнюю часть его тела. Мелкие шрамы не длиннее мизинца.
— Что это? — спросил я.
Он проследил за моим взглядом.
— А, эти…
Он потер одну из меток пальцем.
— Да!
Потом скорчил гримасу.
— Это дело рук моего учителя фехтования. В первый раз, когда ошибаешься, он бьет тебя. Во второй раз колет мечом. Всего-навсего маленький разрез… Он говаривал, что несколько капель крови заставляют лучше запоминать уроки.
Я не спускал с него глаз. Шрамов было не счесть. Десятки, сотни — да больше! Нечего удивляться, что Нико терпеть не мог меч!
— Должно быть, это было больно! Ты поэтому не хотел больше фехтовать?
Он покачал головой:
— Нет. Когда я швырнул свой меч, я хорошо знал, какая трепка меня ожидает, стоит об этом узнать отцу. Он бил гораздо сильнее, чем учитель фехтования.
— Да, но почему?
Он пожал плечами:
— Это не так легко объяснить. Я могу лишь представить себе, каким мой отец хотел бы видеть меня. Точь-в-точь таким же, как он сам. А к этому у меня душа не лежит!
Может, мне повезло, что я никогда не знал своего отца. Поглядеть на Нико… Поглядеть на бедняжку Дину, у которой внезапно объявился ядовитый змей в отцах.
Служитель с дружелюбной улыбкой вернулся. Улыбка застыла у него на губах, когда он увидел весь этот тарарам, наводнение, что мы устроили, но не вымолвил ни слова. Он лишь провел нас в третью часть бани, где можно было вытереться и одеться.
— Где моя одежда? — спросил я.
— Ее отдали в стирку, — ответил служитель. — Там лежит чистая.
Он указал на две стопки ровно сложенной одежды.
— Когда оденетесь, пройдем дальше, в рефекторий.
Вид у меня, видимо, был несколько вопрошающим, потому как это было еще одно слово, которого я раньше не слышал.
— Трапезная! — пробормотал Нико. — Это слово означает «трапезная», «столовая».
Слово звучало обнадеживающе. А серая одежда была чистой и почти впору. Штаны можно было подхватить шнурком вокруг пояса, рубашка хоть и была велика, но удобна.
Однако же все это было мне не по душе. Казалось, эти вещи превратили меня в другого, а тот, кем я был, куда-то запропал.
Нико оглядывал себя снизу вверх.
— Как элегантно! — сказал он, произнося эти слова чуточку в нос. — Какой изысканный крой!
Мне никогда не доводилось слышать, чтобы княжичи или придворная знать толковали о моде на платье, но когда они говорили об этом, слова их наверняка звучали точь-в-точь, как у Нико. Я не мог не посмеяться немного над его издевками.
— Мессир! — сказал я, стараясь изо всех сил отвесить поклон, словно я придворный. — Не пожалуем ли мы на банкет?
Нико улыбнулся.
— Пойдем! — ответил он. — Пока я не начал грызть полотенца.
Когда мы вошли в столовую — рефекторий, как они называли ее здесь, я сначала не мог разглядеть маму и девочек, потому как они стали такими же серыми, как и все остальные. А у женщин были вдобавок еще и платки на головах, так что невозможно увидеть даже цвет волос. Но тут я услыхал кашель Мелли.
Она ужасно не подходила ей, эта серая одежда. Да она, пожалуй, не подходила никому из нас, но с Мелли дело обстояло хуже всего. Она походила на маленького, брошенного всеми воробышка. Не много осталось от этой пухленькой девочки, а серый платочек на головке делал ее личико еще болезненнее. Мне захотелось стащить с нее все это и одеть сестренку в ее собственную ночную рубашонку, уложить ее в кроватку, напоить клюквенным соком и рассказать ей сказку на сон грядущий.
— Разве ей не нужно лежать в постели? — спросил я маму.
— В горницах есть запрещено! Я уложу ее, как только мы поедим!
Дина сидела за столом, утомленно глядя в свою пустую жестяную тарелку. У Розы же, напротив, на щеках рдели красные пятна, и я увидел, что она вот-вот вскипит.
— Что случилось? — осторожно спросил я.
— Они посадили Лайку в клетку! Вместе со всей сворой!
— Почему? Она кого-нибудь укусила?
— Да нет! — возмущенно воскликнула Роза. — Они, видите ли, не могут допустить, чтобы бродячие собаки бегали вокруг. Будто Лайка — бродячая собака! Она все время ходила рядом со мной!
— Это ведь всего на несколько дней, Роза! — утешала ее мама.
— Если хоть одна из этих чесоточных дворняжек укусит Лайку, она будет иметь дело со мной!
Я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча, и поднял голову. Одна из одетых в серое женщин стояла за моей спиной.
— Вам сидеть здесь не положено! — сказала она. Сказала не резко и не извиняясь, но как-то бесцветно, словно весь мир рухнул в одночасье и ей ничего с этим не поделать.
— Почему нельзя? — спросил я.
— Это не ваше место.
— Что ты имеешь в виду?
Она указала на скамью, и я увидел, что там на дощатых сиденьях нарисованы номера.
— Это два — Ц — А! — сказала она. — Это мое место!
Я подвинулся так, чтобы ей хватило места, но места все равно не хватало.
— Садитесь на свои места!
— А не все ли равно?
Она устало покачала головой.
— Никого не накормят, пока вы не сядете, куда надо.
«Очень скоро я буду сыт по горло этим Благотворительным Приютом со всеми его правилами и цифрами!» — подумал я. Но я видел, что мы с Нико единственные мужчины в этой части трапезной, и мы уже ловили гневные взгляды других малоимущих.
— Придется переехать! — сказал я Нико. — Поглядим, найдем ли мы номера восемь — Е — десять и восемь — Е — одиннадцать!
 Заросли тростника 
  
После обеда — ячневой каши — меня и Нико запрягли в работу. Как было с девочками, я не знаю. Нам предстояло рубить тростник вдоль берега озера, и каждого из нас снабдили для этого серпом. Два стража в черных мундирах Благотворительного Приюта и серых штанах, шагая взад-вперед, наблюдали за нами и за другими работниками в сером.