Новые земли Александра Кубова
Скоро послышался топот ног, и в палату почти вбежала сестра, а за ней целая свита, и все устремились ко мне. Что они, в самом деле, всерьёз, что ли! На мою кровать присел такой симпатичный молодой парень, а из-под халата у него вылезала гимнастёрка — это и был мой доктор. И, взяв меня за руку, спросил меня так серьёзно:
— Ты что же, дружище, нас всех заставил в панику вдариться? Нельзя, брат, дисциплину нарушать. Лежать, пока не скомандую «вольно», договорились?
И хоть доктор, как и сестра, тоже мне приказывал лежать, но почему-то его мне хотелось слушаться, и даже было приятно слушаться, и я ему кивнул, а он меня слушал трубкой, и выстукивал, и смотрел горло, а потом, осторожно покрыв меня одеялом, как будто я стеклянный, сказал:
— Ну, я думаю, на тебя можно положиться, ты ведь, кажется, старший в этом подразделении. Ну, дружище, до завтра, а если ночью что будет не так, зови сестру, только не вставай — вот тебе звонок.
И он взял с тумбочки стакан с чайной ложкой и постучал ложкой о стенку стакана.
— Вот видал?
Доктор встал и сказал сестре Тамаре:
— Завтра к самому открытию идите в горздрав и требуйте пенициллин. Если откажут, бегите за мной.
И ещё чего-то они говорили, но я уже не слушал, у меня вдруг ужасно заломило голову, как будто я трахнулся с лестницы, и заболели глаза. И доктор, и сестра Тамара, и нянечка, и все «ослабленные» как будто плавали в тумане, и я, кажется, заснул. Ночью я то спал, то не спал. Помню, что заходила сестра Тамара и зажигала свет, а у меня голова проваливалась всё время вниз, а большие пальцы на руках стали большими и толстыми, и больше ничего не помню. Да помню ещё, что мне приходили делать уколы, а я удивлялся: только что был день, а сейчас уже ночь и так, оказывается, прошло несколько дней, но больше я о них ничего не помню, так что и рассказать не могу.
В один прекрасный денёчек — да, это был распрекрасный денёчек — лежал я с закрытыми глазами, но вдруг почувствовал, что это я так просто лежу с закрытыми глазами, но не сплю и чувствую, что всё у меня на месте: и голова не валится и пальцы нормальные. Только я хотел открыть глаза, как вдруг слышу голос Були, и вроде над собой:
— Он ещё спит.
А я думаю, что это: или Буля мне приснилась, или, наоборот, приснилось, что я болел и в больнице? Я с опаской открыл один глаз и — что же вы думаете! — увидел у окошка Булю и Джоанну. Они обе смотрели на меня и сразу заметили, что я открыл один глаз. Я открыл другой, а Буля схватила Джоанну за руку и закричала:
— Смотри, смотри, Аня, он, хитрюга, притворяется, он же совершенно здоров, чтоб мне лопнуть, здоров как бык!
Но Джоанна уже видела сама, смотрела на меня и улыбалась, как будто получила пять с плюсом по геометрии. Она сделала какой-то непонятный жест рукой, и вдруг исчезла — это она присела на землю, — и тут же снова поднялась, и поставила на подоконник коробку из-под ботинок, и стала развязывать шнурок. Вся палата смотрела: ребята думали, наверно, что мне купили новые ботинки… Но я-то знал, что Джоанна не такая, не станет она возить в коробке из-под ботинок ботинки, но даже и я этого не ожидал: Джоанна открыла крышку и вытащила из коробки кролика. Ну что это за кролик! Белый, с серыми пятнышками, а глаза не какие-нибудь красные, как у белой мыши, а фиолетовые.
— Это Морис, он умеет стоять на задних лапках и барабанить. Это твой, Саня.
Вся палата обалдела от такого. Все ринулись к окошку, засвистели, закричали «ура», так что я вынужден был вмешаться:
— А ну, «ослабленные»! Что, захотели, чтоб Тамара явилась?
А Джоанна поставила кролика на задние лапы, а передними он упёрся в стекло, и смотрел прямо на меня, и дёргал носом, и шевелил ушами. Вот это да! Мой Морис!
— Подожди, Джоанна!
Я слез с кровати на пол, залез в тумбочку, достал одну коробочку, которую запрятал за всеми шмотками и никому не показывал, и кинул её в форточку, а Буля стала стучать мне в окошко, чтоб я скорей ложился. Но я и не собирался разгуливать: мне, слава богу, этого не требовалось — ведь моя кровать стояла у самого окошка вплотную к подоконнику, и я сказал Джоанне:
— Не открывай коробку, дома посмотришь.
А Джоанна покраснела, наверное от удовольствия; как она, скажите, догадалась, что в коробке тот самый сердолик? Буля взяла у Джоанны коробку, я испугался, что она откроет её. Но, оказывается, Буля боялась, что Джоанна заразится от меня, и сказала Джоанне:
— Коробочку придётся сжечь, а то, что там, вымоем дома одеколоном.
Ну, Буля, дорогая Буля, она никогда не сделает того, чего не надо! И я впал в телячий восторг и стал прыгать на кровати и молотить подушку, пока не вошла сестра Тамара, и всем попало.
Кролика водворили обратно в коробку, и Буля с Джоанной быстро-быстро ретировались, а мне было море по колено, и я закричал во весь голос:
— Буля, приходи завтра и принеси побольше поесть!
Ну и аппетитик прорезался у меня, я вам доложу, с тех пор как я стал поправляться. Я даже вспомнил толстого Гришку (он выписался в те дни, когда у меня была температура) уже с некоторым пониманием. Я только что дань не собирал с «ослабленных» за право подходить к окну, а так аппетит у меня стал такой же, как у Гришки.
И Буля приходила и завтра и послезавтра и приносила мне жареную картошку с котлетами (доктор сказал, что сейчас меня надо питать) и даже пирожки с мясом. Подумать только, пирожки с мясом! И я стал толстеть не по дням, а по часам, так что, когда я утром умывался, я не узнавал себя в зеркале. Ну и портрет!
Как-то в воскресенье пришёл ко мне отец с Ксенией Ивановной. Она принесла мне целую плитку шоколада «Дирижабль». Но из этого вышли одни неприятности: нянечка принесла передачу, а сестра Тамара увидала у меня на столе шоколад, честно разделённый на восемь частей, и выбежала как ошпаренная, и привела с собой доктора. Доктор сказал, что нам никому есть шоколад нельзя, а то будет осложнение на почки и нас ещё придётся держать в больнице. Она завернула разломанные кусочки в серебряную бумагу и сказала:
— Пока я забираю к себе, передам твоей бабушке.
Доктор ушёл, а сестра Тамара ещё долго бушевала и кричала на нянечку Симу, и проехалась насчёт некоторых родителей, которые даже не знают, какую диету можно их детям. Я-то ничего, а некоторые дошкольники даже распустили нюни, что отобрали шоколад, и нянечка Сима ходила с заплаканными глазами.
Настал, наконец, день, когда мы с Булей возвращались домой. Я бы никогда не поверил, если бы мне сказали раньше, что и я стану «ослабленным». Я еле-еле дотащился до автобуса, и даже пришлось отдать узелок со шмотками Буле. Меня качало и бросало, как на палубе парусника в девять баллов.
Вот мы и в нашем «Приюте пиратов». Мне казалось, что я, по крайней мере, год не был дома, и я первым делом бросился к сарайчику, где мы запирали Борьку. Но я увидел, что дверца сарайчика открыта, и в ту же секунду услыхал какой-то странный, сдавленный звук, оглянулся — и увидел, что Буля держится одной рукой за калитку, а другой — за левый бок, а мой узелок со шмотками валяется на земле.
— Буля, ты что?!
Я подскочил к Буле и увидал только, что у неё какие-то странные глаза, я таких у неё никогда не видел; и я положил её руку себе на плечи, а сам схватил Булю покрепче, и так мы дошли кое-как до двери, а там ещё долго возились с ключом, и, наконец, я Булю довёл до её кровати и накапал капель, которые она велела. Эти капли были новостью в нашем доме. Я, конечно, сразу понял, что Борьки нет, что Борьку зарезали, и с ужасом вспомнил котлеты и пирожки с мясом, которые встречались бурей восторга всей компанией «ослабленных» (Буля никогда не приносила мне одному). И я ел эти пирожки, и ничто не шевельнулось во мне!
Но Буля, как она могла? Она ведь так любила Борьку! Тут я вспомнил и другое. Вспомнил непривычно грустный и усталый Булин вид, когда она стояла у окна; вспомнил, как она шла сегодня к автобусу; вспомнил её глаза, когда она закричала. И вдруг я всё увидел по-другому: мне показалось, что всё, что случилось в последнее время, быстро-быстро прокрутили перед моими глазами. И я видел уже как будто всё другое и заново вспомнил, как один раз Буля пришла и долго не могла отдышаться: оказалось, что она шла половину дороги, десять километров, пешком, потому что автобус испортился в дороге, а «попутки» не взяли её, но тогда я на это не обратил внимания — Буля принесла целую сумку пирожков, мы все накинулись на них, и я просил Булю завтра опять приехать и привезти печёное яблочко.
