Новые земли Александра Кубова

— Что ты с ним сделала, — закричал я, — ты колдунья, что ли?
Она засмеялась и закружилась по песку, размахивая портфелем.
Мы уже дошли до того места, где мне надо было подниматься к себе домой, и я, небрежно кивнув ей: «Гуд бай!» — полез по тропинке на обрыв, как вдруг остановился и закричал:
— Эй! Как тебя зовут?
— Меня?
Она сделала шага два назад и сказала:
— Джоанна.
— Джоанна? Такого и имени-то нет, ты что?!
— Нет?! Ну, ты серость! Ты что же, не читал «Джека-Соломинку»?
— Ну, знаешь, я уже вышел из того возраста, — это про уголёк и соломинку, что ли?
— Эх ты, тундра, а ещё москвич! Придумал! Уголёк и соломинка! Сразу видно, что ты не открывал историю дальше заданного. Слыхал про восстание Уотта Тайлера? Джек-Соломинка был один из его помощников, а Джоанна была его невеста. Хочешь, принесу книжку?
— Тащи. Давай завтра в школу.
И я полез на обрыв и долез уже до самого верха, а потом снова оглянулся и закричал что есть мочи:
— Эге-ге-гей! Джоанна! Салют, камарадос!
Только я взлетел на гору, как носом к носу столкнулся с Булей. Она стояла на нашем обрыве с ведром и чайником, и я схватил из Булиных рук ведро и чайник, отдал ей портфель и побежал к почте, около которой находился единственный в посёлке колодец.
— Буля, пошамать есть? Давай к боевой готовности!
— Что-то ты уж больно весёлый. Или так весело воду таскать?
— А чего! Думаешь, тяжело, что ли? Ни капельки!
Я поставил воду. Буля уже накрывала на стол, а я, в нетерпении принюхиваясь к запахам, спросил:
— Что на обед сегодня?
— «Что-что»! Суп из манных круп, на второе толчёный рябчик! Что дадут, то и будешь есть.
Буля поставила на стол кастрюлю. На обед был суп из кукурузы, заправленный жареным луком.
— Буля, а чай с чем?
— С та?ком.
— Ну, Буля, что-нибудь сладенькое?
— Ещё не выросло. Вот посадим с тобой, вырастет — осенью будет сладенькое.
— Ну, Буля, хоть вприглядочку достань кусочек сахара.
Буля, ворча себе под нос, открыла железную чайную коробочку с двумя крышками и достала оттуда кусочек сахара, примерно, с ноготь моего мизинца. Это богатство, мелко наколотое щипчиками, было привезено ещё из Москвы, и, конечно, это были остаточки Булиной доли…
Потом дотемна я ходил к колодцу и обратно — таскал воду, а Буля копала грядки, вытаскивала корни и рыхлила землю, и только уже поздно вечером я сел за уроки. Буля зажгла фитилёк на моём любимом подсолнечном масле, и я первым делом пролистал «Средние века» и прочёл про восстание Уотта Тайлера. Про Джоанну там не было сказано ни слова.
На следующий день я только и думал, как напомнить Джоанне про книгу, да не решался при всём классе подойти к ней. Но это и не понадобилось. Джоанна, подойдя со своей «Камчатки», положила мне на парту потрёпанную книжку, завёрнутую в газету. Любопытная Надька Кочкина тут же выставила ушки на макушку — что ещё за книжка? — и цап своей ручищей за книжку, а я цап сверху.
— Свои ручки держите при себе, мисс, если они дороги вам как память!..
И я слегка сжал ей запястье, так что она запищала.
На следующем же уроке я начал читать так, что учительница даже и ухом не повела; у нас в Москве эта система разработана железно: книга под партой, и в щёлочку между откидной доской и партой прекрасно видна одна строчка — прочтёшь, и поехали дальше. Этот метод был нов не только для здешних учителей, но и для ребят, и когда Надька Кочкина раскусила наконец, она растрезвонила всему классу. И на следующем уроке (как раз был английский) весь класс поголовно упражнялся в новом методе, причём некоторые за неимением художественной литературы читали учебник.
— Нет, вы сегодня определённо какие-то не такие, — сказала нам англичанка, когда пятый или шестой спрашиваемый попросил повторить вопрос.
Но это всё ерунда…
* * *
…Вся эта весна для нас с Булей прошла однообразно: я, как заведённый, ходил от дома к почте, от почты опять к дому, таскал воду уже не в ведре и чайнике, а в двух вёдрах, а Буля ползала по-пластунски по огороду, то разрыхляя, то поливая. Но у меня было такое впечатление, что всё это зря — я только не хотел огорчать Булю, — потому что на нашей горке вода тут же сползала вниз и земля высыхала прямо на глазах.
— Знаешь, Буля, пожалуй, я последую примеру Фархада и продолблю в горах канал прямо к нашему огороду. А есть и другой способ: сделать огород террасами по примеру японцев.
— Есть ещё и третья возможность, — сказала Буля, — попридержать язычок и работать.
Изредка я выкраивал полчасика, чтобы спуститься с обрыва и побродить вдоль моря. Иногда я встречал Джоанну, и мы ходили вместе и искали камни. За это время я многое узнал о камнях: узнал, что так поразившие меня прозрачные халцедоны — лишь бледные братья царственных сердоликов. И я научился видеть камни не тогда, когда они блестят в воде ослепительным блеском, а когда они на берегу среди других камней, часто покрытые грязью и пылью, и сияние их спрятано, только угадываешь его чуть-чуть внутри.
Один раз шли мы с Джоанной, почти не разговаривая, шли себе и шли. Джоанна время от времени наклонялась и поднимала камушек, вытирала его сначала об рукав, а потом об щёку и показывала мне. Я не собирал камней, у меня было какое-то странное настроение: казалось, что вот-вот сейчас я найду что-то такое необычайное, такое невиданное и неслыханное, и даже внутри как будто звучал какой-то марш, точь-в-точь как бывает в кино, когда что-то должно случиться и по музыке ясно, что вот-вот должно случиться, а что — неизвестно. И несколько раз у меня ёкало сердце, казалось — вот этот не виданный никем камень; но это оказывался мокрый булыжник, в котором мне почудилось внутреннее сияние, или кусок обкатанного стекла. А когда я, наконец, увидал его — этот невиданный камень, я так спокойно наклонился за ним, как будто поднимаю какую-нибудь плоскую гальку, чтобы пустить блин. Я поднял его, и зажал в ладони, и немного подождал, когда, сердце водворится на место…
Да, это был невиданный камень — сердолик, побольше, чем пятак, и был он формы сердца, но только был не одного цвета: сверху он был нежно-розовый, а потом этот цвет густел, густел, а снизу такого красного цвета, как загустелая кровь, и сверху он был совсем прозрачный, а внизу густой такой, и в нём как будто внутри горел свет. А Джоанна только посмотрела на меня, помолчала, а потом сказала:
— Ты какой-то не такой. Почему ты молчишь? Я бы кричала, и бегала по всему берегу, и прыгала на одной ноге, а ты молчишь.
— А знаешь, почему я молчу?
— Ну?
— Я знал, что найду сегодня что-нибудь такое.
И Джоанна не удивилась, она сказала:
— Я это знаю. И вообще верю в то, что находишь такое, когда ждёшь этого, а если не ждёшь, то и не найдёшь. А знаешь, я думаю: когда очень ждёшь, глаз становится другим, к нему, наверно, витамины приливают. Знаешь, если очень хочется, можно увидеть сквозь.
Тогда я не задумался над словами Джоанны, а потом вспомнил про них.
Мне надо было уже возвращаться домой, к нашему с Булей огороду, а Джоанна побежала к своим кроликам.
* * *
Вскоре на нашем огороде стало появляться кое-что: вылезли кругленькие первые листочки редиски, но я это приписываю не столько нашему труду, сколько тому, что у Були зелёная рука. Это уж известно: всё, что она ткнёт в землю, у неё начинает расти и цвести, когда у другого, хоть лопни, ничего не получится. Буля в Москве во время войны умудрялась не только целый сад на подоконнике развести, но и опытный участок (у нас даже были огурцы), и мы его называли «уголок юного мичуринца». Один раз во время бомбёжки нас так тряхнуло, что вылетели стёкла и испортили наш мичуринский уголок. Но лучше об этом не вспоминать.