Во что бы то ни стало

ВДВОЕМ
В конце апреля Рогожина вычистили из акционерного общества Отовент. Само общество лопнуло, остатки его влились в крупный государственный трест «Сантехстрой».
Рогожина, собственно, не вычистили — не велика была фигура ни в прошлом, ни в настоящем. Просто уволили, как не соответствующего должности инженера. Помыкавшись по городу, он пристроился рабочим в небольшую геодезическую партию, уезжавшую вскоре куда-то в Киргизию или на Урал.
Весна в том году выдалась чудесная.
Небо было безоблачным, синим, потом полили теплые бурные дожди, и к началу мая зазеленело все: бульвары и скверы в городе, сирень и черемуха в пригородах, старые липы и клены в московских двориках. По переулкам тянулась из-под тротуаров трава, безудержно лезла отовсюду, где только не было асфальта. Городской воздух стал чище и прозрачнее.
Москвичи встретили Май хорошо. Газеты сообщали об успешном строительстве первой очереди метро, о пуске большого часового завода, о росте коллективных хозяйств Подмосковья, отмечали годовщину соцсоревнования крупнейших фабрик.
 
 
…Сегодня в ночь широкоплечий Май
 
Назначен мастером на новостройку… —
 
 
печатала «Вечерняя Москва» праздничные стихи.
В Москве открылись новые кинотеатры, музеи, начали работать все парки и стадионы.
Деревянные свежеокрашенные ворота небольшого стадиона недалеко от зоопарка были распахнуты настежь. Над воротами надувалось красное полотнище: «Привет молодым физкультурникам и физкультурницам нашего района!»
В раздевалке, просторном дощатом здании, стоял дружный гвалт. Перегородка делила его на две половины, мужскую и женскую, но слышно было прекрасно все. Девушки с большой текстильной фабрики, пришедшие тренироваться к сдаче норм по легкой атлетике, переодевались, разложив на низких скамейках свертки, чемоданчики…
— Девчата, глядите, у меня шаровары не коротки? — кричала во весь голос одна.
— Ой, иголки у кого нету, — лифчик прихватить? — требовала другая.
— Мама родная, тапки не лезут, босой бежать придется! — ужасалась третья.
— Кто оделся, выходи! Девочки, майку передайте! Посторонись, расселась, как барыня!.. — шумели со всех сторон.
Из-за перегородки иногда прилетали ответные сочные реплики.
Лена переодевалась среди физкультурниц прядильной в углу, разложив вещи прямо на полу, на газете.
— Зойка, я майку не задом наперед надела? — озабоченно спрашивала высокую девушку.
— А где у ней зад, где перед? Тощая ты какая, Ленка, стала! — не одобрила Зоя.
— Хорошо. Прыгать легче будет.
Веселой стаей выпорхнули из раздевалки в красных, желтых, голубых безрукавках, тапочках на босу ногу, — все, как одна, по-зимнему белые, голенастые, жмурясь от солнца…
— Девушки, стройся!
Физорг, тонкий, как оса, построил в шеренгу, повел.
Стадион был еще почти пуст. По футбольному полю, зеленевшему неровно, пятнами, гоняли мяч первые футболисты. На трибунах маячили одинокие зрители. Вокруг чернела беговая дорожка, ее рябили, отражаясь от тополей вдоль забора, солнечные пятна. На заборе бились по ветру алые язычки — флажки.
— Разминку начали! — крикнул физорг.
Девушки побежали. Дышать было удивительно легко, все казалось полным света, чистым, как бывает только весной. Лена бежала по росту в хвосте шеренги, старательно работала руками, распрямляла грудь. Как хорошо зеленела трава на футбольном поле! Так бы и броситься в нее ничком! Белые голуби неизвестно откуда, как бумажные стрелы, взвились и сверкнули в голубом небе…
Раскрасневшихся девушек физорг повел к дорожке для прыжков. Дальше всех прыгнула длинноногая Зоя. Когда физорг махнул рукой Лене, ждавшей в очереди, она вся напряглась. Побежала, откинув голову, мелко-мелко…
— Стоп, отставить! — крикнул физорг. — Корпус держи свободно, голову не отбрасывай! Зачем напыжилась?
Лена побежала по-другому. Сначала крупно, потом убыстряя, пружиня ногами, сильно оттолкнулась носком от трамплина — прыжок! — упала в мягкий, прохладный песок, захлебнувшись от радостного чувства полета.
— Отдохни и повтори! Следующая! Так!.. Хорошо! — кричал физорг.
Отдохнуть? Да Лена готова была бежать и бежать без конца!
А когда прыгнула наконец правильно, не упала, выпрямилась четко и оглянулась, стадион был уже весь другой.
Футбольное поле пестрело майками, там вовсю шла тренировка. Гулко били по мячу, блестели тополя вдоль забора, шевелились заполнявшие трибуны зрители, гудели азартно.
Лена залюбовалась. И вдруг ее точно ударило: на верхней скамейке, среди зрителей, сидел… Алешка. Она-то разглядела его дальнозоркими глазами мгновенно! На нем была знакомая клетчатая рубашка, ветер ворошил светлые волосы.
Он не смотрел на футбольное поле, не следил за игрой. Он смотрел сюда, где прыгали девушки… Что это значило? Забрел ли он на их стадион случайно или, узнав, что она тренируется тут, пришел нарочно? Алеша, Алешенька, если бы это было так…
Лене крикнули:
— Евлахова! Заснула? Стройся!
Она вбежала в шеренгу, подравнялась. И пока делали вольные упражнения, все смотрела, смотрела и отчетливо видела: да, Алешка не обращает на футбол внимания, издали следит за ними, может быть, за ней…
— Ленка, ты в клуб сейчас идешь? — громко спросила подошедшая Зоя.
— Я? Да! У нас же в семь тридцать литкружок! — радостно ответила Лена, глядя совсем в противоположную сторону. И… осеклась. Алешка встал, пошел, пробираясь между зрителями, к выходу и исчез в воротах.
* * *
На занятия литературного кружка, куда Лена записалась уже с месяц, они с Зоей чуть не опоздали. Примчались прямо со стадиона, с мокрыми после душа волосами, обгоревшие, розовые.
Кружковцы были кто с ткацкой, кто с ситценабивной, кто с прядильной, в большинстве молодежь. Аккуратно посещал занятия и Матвей Яковлевич Карпухин, считавший, что «рабочий класс и эту отрасль жизни освоить и в свои руки взять должен»…
Занимались в угловой комнате клуба, старинного здания с толстыми, как в бойницах, стенами и крытыми переходами. В соседних комнатах работали драмкружок, фотокружок, изокружок, еще сто кружков…
Руководитель, седоволосый, с усталым и вдохновенным лицом, только что начал разбирать рассказ одного из кружковцев. Рассказ был про молодого тракториста, состоял из сумбурных, энергичных описаний и руководителю понравился. Только за конец автору попало — тракторист взял и удрал ни с того ни с сего во флот! Потом стали читать стихи, кто что принес.
Черноглазый слесарь с ситценабивной, тот, что был когда-то бригадиром по сбору утиля, поминутно одергивая ворот рубашки, прочел:
 
 
С семи до четырех станки
 
В каком-то бешеном задоре
 
Стучат, урчат и тараторят,
 
Швыряя с силой челноки.
 
Мне хорошо! Под звон и стук
 
Верти привод, ровней шушукай!
 
Мне кажется — и я расту,
 
Сливаясь с говорливым стуком.
 
Уток натянутый — струна,
 
Конечно, я совсем не Пушкин,
 
Зато на фабрике у нас
 
Я первый мастер на частушки…
 
 
— Гм!.. — сказал руководитель. — Что-то я… Определенно мне эти стихи знакомы. Читал где-то.
— Точно! Читали! — расплылся во весь рот черноглазый. — Это ж не мои, это ж вроде вступления. Я частушки на красковарку сочинил.
И пошел чесать частушку за частушкой, нескладные, но такие лихие, что кружковцы поумирали с хохоту.
— Евлахова что принесла? — спросил строго руководитель, когда угомонились.
Лена встала от волнения.
— Я… Я готовила не эти… А эти только сегодня, вдруг написались. Еще не закончено. Можно? — спросила со страхом и надеждой.