Большой оркестр

Но Маня всё равно не выдержала и рассказала об этом случае другим девочкам. А те, конечно, разболтали взрослым.
  
Как Маня стала «жабой»
 
Маня была непоседа. Она могла целый день бегать по двору. За это моя мама называла её «нашей неутомимой ласточкой».
Маня была любопытна, она очень многое хотела знать и поэтому болтала без умолку, так что иногда моя мама ласково звала её «милой сорокой».
Она очень хорошо пела песни. Быстро запоминала любой мотив и через час могла исполнить перед всеми, кто её хотел слушать. За эту любовь к музыке дядя Яфай даже величал Маню «звонким соловьём».
Однако в одно прекрасное утро Маня стала не соловьем, не ласточкой, даже не сорокой, а… жабой.
Почтальонша, которая первая увидела на дверях квартиры мелом написанную «жабу», показала её Мане.
От удивления и обиды Маня не могла произнести ни одного слова.
— Возьми тряпку да вытри получше! — посоветовала ей почтальонша.
После этого каждое утро на Маниных дверях стало появляться слово «жаба». Его теперь заметили и дедушка и бабушка, даже соседи.
— Этим может заниматься только Ахмадей, — сказала Манина бабушка.
— Не иначе, — согласились соседи.
Но я знал, чьих рук это дело. Яша носил в кармане мел и, проходя мимо, каждый раз писал на Маниных дверях обидное слово.
Сперва я смеялся над «жабой», как и другие мальчики. Но, увидев, что Маня потихоньку плачет, стал её жалеть. Зачем её обижать? Что она сделала плохого? Разве она была не права, когда заставила вернуть яблоки?
Теперь даже в школу Маня ходила с заплаканными глазами. Мне стало за неё обидно. Взрослые тут ничем не могли помочь. Только я один мог спасти Маню…
После уроков я не пошёл домой — решил дождаться Яшу. У них было пять уроков, а у нас только четыре.
В этот день как раз выпал снег, было морозно, и я здорово замёрз, пока дождался его.
Когда Яша вышел, я тут же на улице сказал ему:
— Я не могу смотреть, как ты обижаешь Маню.
Яша прищурил глаза.
— Блинов, что ли, объелся? — спросил он.
— Тебе серьёзно говорят.
— Знаешь что, проваливай ты…
Ни слова не говоря, я бросил на снег сумку.
— Будем драться, — заявил я. — Я не позволю…
Яша всё ещё не верил своим глазам:
— Ты что, очумел?
— Кидай сумку! — захрипел я.
Я понимал, что моё положение безнадёжное: он был старше и сильнее. Но я лез напролом. Во мне, знаете, чертёнок сидит. Я сам бы и не догадался об этом, если бы как-то мама не проговорилась.
— Не стоишь ты моих кулаков, — махнул рукой Яша.
Не то удивился моей выходке, не то подумал о кулаках Ахмадея — одним словом, не стал меня бить. Однако надписи с этого времени больше не появлялись. При первой же встрече я сказал Мане:
— Про «жабу» писать тебе больше не будут, хотя стоило тебя проучить за то, что ты предала Фатыму. Да ладно уж!..
— Я не предавала, я только рассказала дедушке правду! — запротестовала Маня.
Но я не стал её слушать. Важно отвернувшись, я пошёл домой. Не объяснять же девчонке, что из-за неё чуть не пришлось драться!
  
Собрание мам
 
Мы, наверно, вывели из терпения наших мам. Уж больно много накопилось у нас грехов. А история с яблоками, видно, совсем доконала их.
Как-то утром на стене нашего дома, возле самых ворот, появилось объявление. Первым заметил его Ахмадей.
— Сегодня в семь часов вечера в помещении гаража состоится собрание родителей, проживающих а нашем доме, — доложил он нам и повёл нас смотреть объявление.
— Кое-что тут не дописано, — сказал Яша. Оглядевшись по сторонам, он достал карандаш и исправил объявление. После слова «Объявление» появилось: «Всем на удивление!» А в конце дописал: «Работает буфет. После собрания — разные игры. Входной билет стоит один рубль».
Нам понравилась поправка, и мы дружно посмеялись над объявлением. Но потом Ахмадей задумался.
— Наверно, про нас станут говорить, — сказал он.
— Обязательно, — согласился Яша.
— Надо придумать что-нибудь.
— Н-да…
— Нас самих, конечно, не пустят!
— Как пить дать.
— Что же там будут говорить? Надо узнать!
Яша посмотрел на меня, затем ударил себя ладонью по лбу и сказал:
— Есть идея! Спрячем Мансура под столом. Кто его увидит за сукном?
Ахмадей просиял. Мне тоже понравилось это предложение, а самое главное — доверие ребят.
— Я маленький, просижу всё собрание, — согласился я.
Пользуясь тем, что моя мама готовила помещение для собрания и застилала там стол, мне удалось незаметно спрятаться. Лежать на перекладинах стола было не особенно удобно, но, что поделаешь, приходилось терпеть.
Как назло, мамы собирались очень медленно. Пока дождался начала, все бока отлежал.
Первыми под сукно просунулись ноги дяди Яфая. Я сразу узнал их по запаху: дядя Яфай мазал сапоги дёгтем.
Рядом с ним сели Люциина мама и моя мама.
Моя мама была в стоптанных туфлях. Люциина мама надела резиновые боты.
Вот за этими ногами я и следил, чтобы они меня, так или иначе, не задели. Если чья-либо нога поднималась, я сразу отодвигался.
К моему счастью, вскоре раздался бас нашего коменданта.
— Плохо воспитываем мы своих ребят, — проговорил он. — Об этом сегодня и поговорим. В чём причина того, что наши мальчики приносят много огорчений? Почему они не похожи на тех детей, которых описывают в книгах?..
А я подумал про себя: «Как будто для того пишут писатели, чтобы я, или Яша, или Ахмадей подражали героям из разных книг! Если так рассуждать, тогда все мы будем на одно лицо — какая скука! Не человек получится, а одно подражание. Нет, книги пишутся не для подражания, а для волнения. Когда читаешь и волнуешься, это, по-моему, хорошая книга. А если читать скучно, то какой ни будь распрекрасный герой — книга плохая!»
Между тем собрание продолжалось.
— Казалось бы, откуда явиться таким фактам, как хулиганство и грубость? — говорил наш комендант. — Чего не хватает нашим детям?..
— Постоянного глаза за ними не хватает! — перебил его отец Ахмадея и даже хлопнул себя по коленке.
Но вот заговорила своим красивым голосом Яшина мама. Она сидела в стороне, и я, к сожалению, не видел, в каких туфлях она пришла.
— Какой же может быть глаз, — сказала она, — когда я целый день работаю! С утра на репетицию. В шесть часов приду, поем — и на спектакль, до самой ночи!
— Но ведь есть же у нас во дворе свободные женщины… — вмешалась мама Фатымы.
Она всё время молчала, и я жалел об этом: уж кто-кто, а она умеет воспитывать детей — по Фатыме видно.
— Знаете, — продолжала мама Фатымы, — а что, если нашим более свободным женщинам наблюдать за детьми…
Признаться, это предложение меня очень расстроило. Ещё бы, как возьмётся нас воспитывать Люциина мама — во двор не захочешь выходить!
В это время слово опять взял дядя Яфай.
— По-моему, — сказал он, — мысль эта правильная. Но дело не только в этом. Нужно, чтобы родители больше разговаривали с детьми, больше доверяли им… Разрешите, я расскажу вам один случай из своего детства…
Тут дядя Яфай, наверно, задумался.
— В то время мне было не больше шести-семи лет, — начал он. — Одним словом, букашка! И вот как-то вертелся я под ногами у матери, когда она нам, детям, кашу готовила. А ребёнок я был наблюдательный, шустрый. Вижу, в одну из тарелок мама положила больший кусок масла, чем в другие. Я очень этим расстроился, но сделал вид, что ничего не заметил. Попытался улизнуть из кухни, однако мать вернула меня. «Раз ты заметил, что я кого-то балую маслом, надо объяснить тебе причину, — сказала она. — Так я поступаю с тех пор, как заболел твой братишка. Я не могу всех вас досыта накормить маслом. Приходится от вас урезывать, а ему добавлять». И я, хотя был мал, понял свою мать, понял, что она поступает справедливо. Вообще ребёнок ценит доброе слово и правду…