Как я была маленькая (издание 1954 года)
— Бедное животное явно нездорово, — сказала мама, — но я затрудняюсь сказать, что с ним такое.
— Не тоскует ли Тихоня по другим черепахам? — предположил папа. — В тоске ломая лапки, она, бедняжка, сломала одну из них.
Папа просто пошутил.
— Вернее всего, это ревматизм, — высказала своё мнение тётя Наша. — У нас в детской с пола всегда дует, потому что под нами подворотня. Не натереть ли лапку камфарным маслом?
Подумали и решили, что этого делать не стоит. А вдруг это не ревматизм? Совет ничего не установил. Но под конец папа сказал уже без шуток:
— Придётся обратиться к ветеринару.
Ветеринар, доктор Шубин, жил в стареньком особняке, пропахшем лекарствами. На медной табличке у входа было написана: «Приём мелких домашних животных ежедневно от трёх до шести».
Мелкие домашние животные со своими хозяевами дожидались очереди в прихожей, где пол был вымыт карболкой.
Когда мы с тётей Нашей пришли к доктору Шубину, неся с собой Тихоню в плетёном чемоданчике, маленькая прихожая была уже полна.
Здесь было два взрослых мопсика и один щенок со странными глазками. Ангорская кошка с перевязанным ухом и ещё одна кошка, простая. В плетёнке, полузакрыв глаза, сидел селезень. Тепло укутанную, как ребёнка, принесли обезьянку.
Все эти больные старались вести себя прилично, но видно было, что они готовы вцепиться друг в друга.
Селезень, увидавший нашу Тихоню, раскрыл глаза и так зашипел, что мы отсели подальше.
Раздался ещё один звонок, и, стуча лапами, в приёмную вошёл такой громадный дог, что все попятились от него. Вот так «мелкое животное»!
— А откуда же начинаются крупные? — спросила я тётю Нашу.
И она, подумав, ответила мне, что крупные начинаются с овцы.
Доктор Шубин, с седыми бровями и папиросой во рту, в белом халате с пятнами йода, открывал дверь из кабинета и говорил: «Следующий». Наконец настала и наша очередь.
Кабинет был с кожаным диваном и книжными полками.
В стеклянном шкафчике блестели инструменты. Посреди комнаты — большой, но низкий крашеный стол, обитый сверху цинком. На этом столе доктор принимал больных.
— Ну, покажите кто у вас там. А, черепаха! Так, так. Ты, девочка, наверно, неосторожно с ней играла и повредила ей. Это бывает, если животных полностью предоставляют детям. Приведу вам в пример только что бывшего у меня щенка. Обратили вы на него внимание?
— Обратили, — ответила я, — Он косенький.
— Вот именно.
И доктор рассказал, что хозяйка щенка, девочка моих лет, вздумала наряжать его в кукольные платья и держать в колясочке на спинке. Щенок к этому привык, но глаза его не привыкли. Смотря всё время вверх, он испортил себе зрение и стал косить. Спохватились, но уже поздно. Возможно, что-либо подобное произошло и с черепахой.
— Ах, нет, доктор, — запротестовала я. — Я, наоборот, никогда не позволяю держать Тихоню на спине. Да у неё вовсе не глаза болят, а лапка. Вот эта, задняя левая.
— Сейчас посмотрим. Кладите черепаху на стол, — распорядился доктор.
Бедная Тихоня, попав на холодный, скользкий цинк, попыталась было уползти обратно в чемоданчик, но доктор крепко ухватил её за панцирь:
— Стоп, стоп! Куда? Те-те-те!
Он переменил очки и стал внимательно разглядывать лапку, сравнивая её с другими.
— Тут что-то неладно, — сказал он.
Затем, взяв увеличительное стекло, он поднёс Тихоню к самому окну.
— Есть! — вдруг воскликнул он, — Нашёл, Ты, девочка, действительно не виновата.
В чём же было дело?
Оказалось, что тонкий волосок обвился вокруг Тихониной лапки и так крепко сдавил её, что лапка стала сохнуть. Ещё немного — и Тихоня совсем бы потеряла её. Как только волосок был снят, Тихоня тотчас стала разминать лапку, как человек разминает ногу, которую он отсидел. Приятно было видеть, с каким удовольствием и как быстро наша Тихоня прошлась по цинковому столу, точно говоря: «Отличный стол».
Мы весело попрощались с доктором Шубиным и отправились домой.
До-ре-ми-фа…
— Дивану придется потесниться, — сказала мама. — Подвинем его поближе к окну, а на его место поставим предмет, который привезут завтра.
— Диван — к окну? — заволновалась я. — Подальше от печки? А где же мы будем сидеть с папой по вечерам?
— Будете сидеть у окна. Какая разница?
— А нельзя ли этот предмет поставить вместо буфета, а буфет к окну?
— Нет, нельзя, Это слишком сложная перестановка.
Я была так расстроена, что даже не спросила, кому же должен уступить место наш диван. Но я уже заранее невзлюбила этот предмет, который должны были привезти завтра.
Вечером мне сделалось так грустно, что папа спросил, в чём дело.
Я промолчала.
— Что же всё-таки случилось? — настаивал папа.
Я обхватила диванный валик и припала к нему щекой, будто расставалась с милым другом.
— Значит, я прав, — сказал папа, — Что-то случилось. И ты сейчас скажешь, что именно.
Пришлось сказать.
Папа успокоил меня:
— Уладим как-нибудь. Диван в обиду не дадим.
И, к моей большой радости, к окну переставили буфет, которому было безразлично, где стоять.
Привезённый предмет оказался большим старым роялем, купленным «по случаю».
Я очень сожалела, что этот случай не случился в какой-нибудь другой семье. Мне рояль не понравился. Когда его несли по лестнице, он глухо ворчал. В дверях долго не удавалось повернуть его: хвост мешал. Дворник и двое грузчиков из сил выбивались.
Наконец рояль втащили в столовую, дворник сказал: «Играйте на здоровье!» Ему и грузчикам заплатили, и они ушли.
Рояль был коричневый, уже потускневший. Правая педаль гудела, а левая не нажималась совсем. Пожелтевшие клавиши звучали нестройно.
— Рояль расстроен, — сказала мама. — Придёт настройщик, господин Птачек, и всё приведёт в порядок.
— Знаешь что? — предложил на другой день Дима. — Пока рояль не настроен, а дома никого нет, давай поиграем в четыре руки.
— Давай! — с радостью согласилась я.
Мы уселись перед роялем рядышком, на двух стульях. И вот бы кто послушал, какая началась музыка!
Мы тыкали пальцами в клавиши, ударяли по ним всей пятернёй, били по ним кулаками!
Но нам и этого показалось мало. Мы с Димой стащили с себя по башмаку и с громким хохотом стали колотить ими по всем клавишам сразу.
Старый рояль стонал всеми своими струнами, будто плакал, но нам и горя было мало.
Громче, ещё громче! Не зевай!
Мы подняли такой шум, что ничего другого не слышали. Когда же, утомясь «игрой», красные, растрёпанные, мы обернулась, то увидели, что за нами стоит мама, а рядом с ней пожилой человек с продолговатым ящичком в руках: господин Птачек, настройщик.
— Продолжайте, продолжайте, — сказала мама. — Отчего же вы перестали?
Опустив головы, мы тихонько сползли со стульев и встали перед мамой, каждый из нас на одной ноге, поджимая под себя вторую, разутую, и пряча за спину снятый башмак.
— О, фу! — сказал господин Птачек, качая головой. — Как так можно? Старинной работы. Большие пианисты на нём играли. А тут… Фу! — И господин Птачек замшевой тряпочкой бережно протёр старенькие клавиши.
