Жаркая ночь

– Мисс Бекетт, это Рик Магнуссон с фермы Блэкхок-Холлоу.
Энни замерла, вцепившись в ручку чайника.
– Я звоню по поводу вашего визита. Обстоятельства изменились, и я не смогу вас принять. Сожалею, что сообщаю об этом так поздно. Если вдруг не сможете сдать билет, я... гм... вам за него заплачу, если, конечно, ваше издательство не возместит вам убытки. – Поколебавшись, мужчина решительно добавил: – До свидания.
Пленка пикнула и начала перематываться. Тихонько выругавшись, Энни плюхнула чайник обратно на плиту.
Ах сукин сын! Да как он смеет так с ней поступать после титанических усилий, которые она приложила, чтобы его умаслить!
Ну уж нет! Так просто он не отделается.
 
Глава 2
«20 июля 1832 года. Территория Мичиган
Если бы эта земля принадлежала мне, я бы тоже яростно за нее сражался. Сайрус называет меня философствующим идиотом, но я симпатизирую нашему противнику».
Из письма лейтенанта Льюиса Хадсона своей матери Августине
Энни дважды свернула не туда, прежде чем выехала на Магнуссон-роуд, и теперь, тащась за ползущим посередине дороги трактором, за рулем которого восседал облаченный в рабочий комбинезон коротышка, читала фамилии на почтовых ящиках, установленных вдоль узкой ухабистой дороги.
– Ну слава Богу! – с облегчением вздохнула она, углядев фамилию Магнуссон, начертанную корявыми черными буквами.
Прищурившись – вечернее солнце било прямо в глаза, – Энни прочитала надпись пониже: «Ферма Блэкхок-Холлоу».
Она свернула на покрытую гравием, тряскую дорогу. Дом и надворные постройки располагались примерно в полумиле от нее. Большая часть дома была скрыта высоченными, как мачты, соснами и огромными дубами, создавалось впечатление, что они стоят здесь еще с мелового периода.
– Вот это да! – восхищенно пробормотала Энни, останавливая взятую напрокат малолитражку перед самым большим домом викторианской эпохи, который ей когда-либо доводилось видеть.
Это было просторное строение с облупившейся белой краской, возведенное еще в те времена, когда разраставшиеся се-мьи селились вместе под одной крышей. От него так и веяло седой стариной. Казалось, что вот сейчас из дома на крыльцо выйдет, вытирая о передник выпачканные мукой руки, полногрудая, с пышными бедрами женщина и пригласит ее на чашечку кофе с куском яблочного пирога.
Энни выключила двигатель. Что ж, если повезет, фермер Магнуссон окажется дома. Энни решила не звонить ему заранее, по опыту зная, что проще добиться своего, если разговариваешь с человеком глаза в глаза.
Выйдя из машины, она обвела взглядом аккуратно подстриженную лужайку, бельевую веревку, на которой болтались, лениво развеваясь на ветру, полотенца, поля, сладко пахнувшие люцерной.
Стояла потрясающая, наполненная негой тишина.
– Ну вот, Льюис, – тихо проговорила Энни, – я и приехала.
Здесь, по этому самому месту, жарким июлем 1832 года проходили пограничные рубежи армии Соединенных Штатов. Тогда не было ни фермерских домов, ни живописных конюшен из красного кирпича. Лишь дикие прерии, крутые утесы и девственные леса. Здесь Льюис написал свое последнее письмо, пронизанное горечью и тоской. Здесь провел последние часы своей жизни и здесь – если ее догадки верны – его убили.
Энни непроизвольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и повернулась к дому. В глаза ей бросилось широкое, уютное крыльцо, на котором стояло кресло-качалка и висели качели.
После многих часов, проведенных в аэропортах и самолетах, ужасно захотелось сбросить босоножки, сесть на качели, поджав под себя ноги, со стаканом холодного лимонада в руке и, покачиваясь, прислушиваться к тому, как постукивают о стенки стакана кубики льда. Как было бы приятно приложить к разгоряченному лбу холодный, запотевший стакан!
В Висконсине в июле так же жарко, как и в заболоченных местах Луизианы. Тонкая шелковая блузка без рукавов и воротника цвета слоновой кости и темно-синяя хлопковая юбка взмокли от пота и прилипли к телу. Однако жара оказалась не в силах растопить неприятный холодок страха, притаившийся в животе.
Впрочем, отступать поздно.
Открыв багажник, Энни извлекла из него 35-миллиметровую камеру фирмы «Никон» – старого верного друга – и надела ее на шею, с удовольствием ощутив привычную тяжесть.
Поднявшись по ступенькам крыльца, она подняла было руку, намереваясь постучать в старомодную, затянутую сеткой дверь, но в этот момент за спиной раздался громкий лай.
Собака! О Господи! Взвизгнув, Энни мгновенно открыла дверь и, юркнув в дом, захлопнула ее за собой. Золотисто-белая пушистая ракета, щелкнув зубами, затормозила перед дверью и зашлась в истошном лае.
Дело дрянь! Магнуссон вряд ли горит желанием видеть ее вообще, а уж в собственном доме – и подавно.
– Тихо! – крикнула она собаке, хотя та лишь честно выполняла свой собачий долг. – Перестань лаять! О Господи, если ты будешь продолжать в том же духе, у тебя глаза из орбит вылезут! Где твой чертов хозяин, а?
Собака зарычала и исступленно заколотила хвостом об пол.
– Не пойму я тебя, – со вздохом проговорила Энни и, повернувшись, обвела взглядом свое временное убежище.
Внутри дом был точно таким же, как и снаружи. Старомодным и добротным, выстроенным в соответствии с архитектурой прошлой эпохи, отдававшей предпочтение деревянным изыскам. Чересчур много дерева, на ее вкус, однако впечатляет.
Полы из сосновых досок не мешало бы натереть мастикой, чтобы придать им теплый, золотистый блеск. Окна так и хочется расшторить и распахнуть настежь, чтобы солнечный свет ворвался в дом, залил холл ярким светом, прикоснулся к прохладному деревянному полу своими теплыми пальцами.
Собака, рычавшая и лаявшая не переставая, замолчала так внезапно, что стало слышно, как стучат по деревянным доскам крыльца ее когти. Что там еще? Послышались шаги, захрустел гравий, и Энни в ужасе попятилась от двери.
– Бак, фу!
Услышав резкий низкий голос, Энни отступила от двери подальше. На крыльце послышалась какая-то возня, зазвенела цепочка, и дверь распахнулась.
– Кто вы, черт подери?
Энни открыла рот, однако в горле так пересохло, что из него не вылетело ни звука.
В проеме двери стоял высокий мужчина. Яркое солнце освещало его сильные, широкие голые плечи. Рыжие волосы, казалось, полыхали огнем. Он сделал шаг вперед, и Энни встретилась взглядом с холодными, как льдинки, голубыми глазами на загорелом лице, украшенном рыжеватой щетиной и усами, которые, равно как и волосы, давно не мешало бы подстричь.
Ни дать ни взять – языческий бог, вышедший из Валгаллы. [2]
Энни почувствовала, как у нее неистово забилось сердце, и причиной тому был не только страх.
– Я задал вам вопрос, леди. Даю пять секунд, чтобы на него ответить, после чего вышвырну вас отсюда.
Его джинсы и ботинки были в грязи. Он стоял, сверля Энни мрачным взглядом и вытирая рубашкой грязь и пот с лица и груди – широкой груди, на которой поигрывали мощные мышцы. О Господи, неужели это тот самый старый упрямый деревенский простофиля, каким она его себе вообразила?
– Я приехала к Рику Магнуссону, – наконец пробормотала Энни.
– Он перед вами. – Воцарилась гнетущая тишина. Наконец в замечательных глазах Рика вспыхнуло понимание. Окинув ее быстрым взглядом, он снова посмотрел ей прямо в глаза. – А вы, должно быть, та самая настырная писательница?
– Да, – ответила Энни, подавляя желание поправить прилипшую к телу шелковую блузку. – Я вам писала о своем приезде. Помните?
– А я оставил вам на автоответчике сообщение, что не могу вас принять. Вы должны были...
– Я его не получала. Меня не было дома, – непринужденно соврала Энни. – Не так-то просто было организовать эту поездку. И потом, мы же с вами договорились, мистер Магнуссон. Я свое обещание выполнила и жду того же от вас.