Бритт Мари изливает душу

— Это сделаю я!
И как только уроки кончились, я побежала домой и уселась за машинку. И вот что я написала.
Смостад, 1 сентября
Дорогая незнакомая подруга!
Если ты, разумеется, захочешь стать ею. Я имею в виду — захочешь переписываться со мной. Надеюсь, что ты не против. По-моему, не совсем нормально, если у тебя нет корреспондентки. У всех девочек в классе есть один или несколько таких, как у нас говорят, «предметов первой необходимости». Только у меня до сих пор такой подруги не было. И тогда тебе легко понять, почему, когда вчера Марианн Удде?н перед уроком географии поднялась на парту и, выкрикнув твое имя, спросила, не хочет ли кто-нибудь написать тебе, я тотчас согласилась. Она сказала, что узнала твое имя и адрес от одной из подруг, с которой переписывается.
И вот теперь у тебя есть я! Но, быть может, мне следовало сначала представиться: меня зовут Бритт Мари Хагстрём, мне 15 лет. Я учусь в Смостаде, в шестом классе школы для девочек. Ты спрашиваешь, как я выгляжу? (Мой брат Сванте считает, что это — первый вопрос, который задают девочки.) Дорогая моя, я хороша, словно ведьма, у меня черные как смоль волосы, темные сверкающие глаза, персиковый цвет лица: «Mein Liebchen, was willst du noch mehr?»  [5]
И ты поверила? В таком случае ты, возможно, разочаруешься, когда я сообщу тебе: когда я ложусь спать по вечерам, то пытаюсь внушить себе, что именно так и выгляжу. Реальность, к сожалению, не столь блестяща. Откровенно говоря, внешность у меня очень обыкновенная: обычные голубые глаза, обычные светлые волосы и обычный маленький вздернутый нос. У меня, насколько я сама могу судить, ну ничегошеньки необыкновенного нет. Хотя, возможно, печалиться об этом не стоит. Подумай только, если бы у меня на самом деле была необычная внешность, и единственно необычной была бы необычайно большая бородавка на носу, или я была бы необычайно кривоногая…
Что касается моей семьи… но вообще-то об этом ты узнаешь в следующий раз.
Какой смысл выбалтывать тебе абсолютно все, прежде чем я узнаю, вправду ли ты хочешь переписываться со мной? Итак: я жду! Жду с колоссальным нетерпением. Тебе следует знать, что я ужасная графоманка, а теперь еще мама была так мила, что позволила взять ее старую пишущую машинку, когда купила себе новую. Поэтому теперь, пожалуй, я утоплю тебя в более или менее гениальных посланиях. Так интересно переписываться с кем-то, кто живет в Стокгольме! Понимаешь, я надеюсь услышать шум большого города в твоих письмах. Маленький город, такой, как наш, шуметь не может, самое большее, на что он способен, это журчать, как ручеек. Но если ты поспешишь и примешься шуметь, я стану журчать, это я тебе обещаю! Журчать вверх и вниз по странице…
Привет, дорогая незнакомая Кайса!
Дай о себе знать, и как можно скорее!
 
Бритт Мари.
 
8 сентября
Ты хочешь переписываться, Кайса, ты хочешь! Ура! Я так рада, что мои пальцы, делая ложные шаги по клавишам, допускают ошибки.
Ты написала невероятно длинное и приятное письмо. Теперь я уже многое знаю о тебе и твоих сестрах, о твоих маме и папе.
Интересно ли тебе узнать что-нибудь о моей семье? Она довольно большая и довольно разнообразная, так что если я стану описывать ее подробно, это займет, вероятно, много времени. Если устанешь читать, кричи!
Начну с главы семьи. Мой папа — ректор учебного заведения для мальчиков в нашем городе. Я люблю его. Он самый чудесный папа во всем мире. Да, это абсолютно так! У него серебристо-седые волосы и молодое лицо. Я думаю, он знает все на свете. Он — спокойный. У него есть чувство юмора. Он почти всегда сидит в своем кабинете и читает. Хотя он, разумеется, много времени уделяет и нам, детям. Он не любит жаркое из баранины, да, да, я вовсе не утверждаю, что это возвышает его над всем остальным человечеством, но, во всяком случае, он жаркое из баранины нелюбит. Еще он не любит, когда врут и когда сплетничают, и всякие там кофепития. И я не знаю ни одного человека такого рассеянного, как папа. Если бы такой нашелся, это была бы наша мама. С такими родителями — просто чудо, что мы — дети — не стали профессорами уже с того самого дня, когда появились на свет… По крайней мере во всем, что касается рассеянности. Но, как ни странно, мы, кажется, вполне нормальные.
Мама тоже почти целыми днями сидит в своей комнате и стучит на машинке так, словно у нее пальцы горят. А вообще-то она переводит на шведский язык книги.
Время от времени она вспоминает, что произвела на свет пятерых детей, и в избытке материнских чувств выскакивает из своей комнаты и начинает воспитывать нас направо и налево. Строгой она никогда не бывает, потому что смеется над всем на этой грешной земле, над чем только вообще можно смеяться, и еще немножко в придачу. Она ни капельки не сердится, если мы являемся к ней в комнату и мешаем работать. Она бы даже не заметила, если бы целый железнодорожный состав внезапно промчался через ее комнату. На днях у нас в доме были двое слесарей-водопроводчиков, которые ремонтировали ванную, и там стоял жуткий шум-грохот. Алида пылесосила, малышка орала, будто ее резали, а мой братец Сванте делал все, что в его силах, наигрывая на гармонике «Шум водопада в Авесте»  [6]. И тогда моя взрослая сестра Майкен, сунув голову в дверь маминой комнаты, спросила, может ли мама работать, несмотря на такой шум и кавардак.
— Конечно, могу, — сказала мама, улыбаясь своей самой лучезарной, обезоруживающей улыбкой. — Такие шарманщики мне ничуть не мешают.
Ты, должно быть, думаешь, что в доме с такой хозяйкой царит дикий беспорядок. Нет, тут ты ошибаешься. Здесь есть управляющая рука и бдительное око, и обе эти драгоценные части тела принадлежат моей взрослой сестре Майкен. Этой особе всего лишь девятнадцать лет, и все-таки Майкен абсолютно независима, когда речь идет о том, чтобы заботиться обо всей этой трудноуправляемой семейке. Она обращается со всеми нами, включая маму, с материнской снисходительностью. Она так спокойна, и решительна, и деятельна, что мы все безоговорочно склоняемся перед ее мудрыми решениями, по крайней мере когда речь идет о житейских вопросах. Возможно, старшая дочь в семье должнастать такой, если милая ненормальная мамочка только и делает, что смеется и стучит на машинке.
В то время, когда Майкен ходила в школу, у мамы, конечно, было не очень много времени заниматься переводами. Тогда ей приходилось самой быть хозяйкой. Она и была ею — всегда в хорошем настроении и с довольно плохими результатами. Она весело смеялась, когда жаркое подгорало, а выпечка не удавалась. Рассказывают, что Майкен уже в десятилетнем возрасте ходила вокруг мамы и напоминала ей о том, что надо сделать.
А когда Майкен закончила восемь классов, то, само собой разумеется, она абсолютно естественно впряглась в ярмо и заняла мамино место хозяйки дома. Мама весело щебетала, направляясь к своей пишущей машинке. И, как уже сказано, Майкен — независима. Но она также и мила, ужасно мила, и потому-то мы живем в постоянном страхе, что кто-нибудь из всех этих молодых людей, которые бегают и увиваются за ней, похитит наше сокровище. В настоящее время некий нотариус нашего судебного округа слишком часто стал у нас околачиваться.
— У Майкен опять объявился новый шейх, — говорит Сванте, огорченно качая головой. — Когда ты, Майкен, собираешься пролепетать ему сладостное слово «да», чтобы услышать звон свадебных колоколов? — спрашивает он за завтраком.
Но Майкен величественно-спокойно продолжает сидеть за столом и не отвечает на его слова.
— Через мой труп поведет он ее к алтарю, — говорю я. — Уж если ей, в конце концов, обязательно надо выйти замуж, то пусть выходит по крайней мере за адмирала или за графа, а не за такого вот ничтожного нотариуса.