Самый скандальный развод
Утром мы решили съездить в райцентр на подаренном Николаем Ивановичем «жигуленке» по случаю получения супругой водительских прав. Поездка эта вызывала у меня некоторые опасения – мама давно не садилась за руль, но утешила меня тем, что до райцентра ехать-то всего ничего – двадцать километров. К тому же я не могла отказаться от сего мероприятия, потому что ужасно соскучилась по Власу и хотела в наш медовый месяц хотя бы поговорить с ним по телефону.
Только сегодня я сумела понять его благородный поступок – согласиться на мое проживание вдали от дома. Таких отзывчивых людей я еще не встречала в своей жизни! Он смог поставить себя на место моей мамы, проникнуться ее горем... А я вела себя, как самая последняя эгоистка, выступая в роли жертвы перед членами содружества. Одним словом, любовь моя к законному супругу разгоралась не по дням, а по часам и, естественно, несмотря на возможную опасность поездки на «раздолбанной шестерке» с мамой, которая слишком любит быструю езду, отказаться от разговора с милым сердцу человеком я никак не могла. И, видимо, это прекрасное высокое чувство хранило и защищало нас с мамашей всю дорогу – мы благополучно добрались до телеграфа (если не считать разбитой фары при неудачной парковке).
– Власик! Власик! Привет! Как ты там, радость моя, свет очей моих?! – кричала я через пять минут, стоя в тесной будке. Сама не ожидала, что способна на такие слова – надо же «радость», «свет очей»! Поразительно, что делает разлука с людьми.
– Родная моя! Как ты там? Я весь измучился! Ночи не сплю, все думаю, а вдруг тебя там кто-то обижает? Сердце мое неспокойно! Ой, неспокойно! – горячо воскликнул он. – И деревня-то какая-то дикая, люди, мягко говоря, странные, а мобильные телефоны не работают! Просто Бермудский треугольник какой-то!
– Власик! Сокол мой ясный! Супруг мой ненаглядный, излюбленный! Друг мой ситный! Как же я скучаю без тебя! – Что ж со мной творится? И откуда слова-то эти берутся?! – Никто меня тут не обижает, рыцарь мой доблестный! А деревня самая что ни на есть обычная и люди как люди – везде такие. Не терзай свое сердце чуткое понапрасну, не томи свою душу ранимую бесплодно!
– Маш, что с тобой? – вдруг серьезно спросил он, и все слова, будь то «ясный сокол», «рыцарь доблестный» или «супруг излюбленный», вылетели разом из моей головы на волю, что теперь уж не поймать.
– Соскучилась, – промычала я и добавила: – Просто.
– Машенька, я выезжаю немедленно! Я жить без тебя не могу! Работа мне не в радость; купил тут новые хамеропсы – четыре штуки, тоже что-то не греет! Все свободное время провожу в кабинете, разглядываю загнутые тобой странички книг...
– Влас! Нельзя жертвовать работой ради приезда в это захолустье, – рассудительно сказала я. – Что это за импульсивность такая? «Выезжаю! Немедленно!» – передразнила я его. – На тебя это совсем не похоже.
– Я голову потерял от любви!
– Как прошла встреча с Ильей Андреевичем? – спросила я, зная, что только вопрос о необыкновенном старшем его коллеге, жизнь которого сопоставима лишь «с судном посреди морей, гонимом отовсюду вероломными ветрами», может отвлечь Власа от опрометчивой идеи немедленно выехать в Буреломы.
– Очень хорошо! – оживился он. – Илья Андреевич спрашивал о тебе, передал огромный привет и все твердил: «Какая у тебя жена! Прелестница, волшебница, чаровница! Скинуть бы годков десять, так точно отбил бы ее у тебя!» Забавный, премилый человек, – умиленно проговорил Влас и настырно добавил: – А приеду я все-таки пораньше. Чего выходных ждать?! Буду у вас послезавтра, – успел сказать он, и нас разъединили.
Пока я ворковала с Власом, родительница моя тоже с кем-то щебетала. Я просунула голову в дверь ее кабинки и услышала следующее:
– Ах! Карлуша! Ну, ты ведь прекрасно знаешь мою ситуацию. Если удастся вырваться пораньше, проведем с тобой вместе лишних пару деньков, – и тут она обернулась и увидела меня. Мама закрыла трубку ладонью и прошипела: – Опять за мной следишь! Все подслушиваешь да вынюхиваешь! Выйди сейчас же!
«Что ж, выйди – так выйди. По крайней мере, есть возможность обзвонить всех членов содружества», – решила я и заказала сразу двадцать минут.
Первой я позвонила Икки в аптеку. «Наверняка она там. Где ж ей еще быть в такое время», – подумала я, и тут из трубки послышался женский голос:
– А-алле-е?
– Это «Эбатов и К*»? – поинтересовалась я.
– А вам какое дело? Я не имею пгава газглашать тайну, вы позвонили на секгетное пгедпгиятие!
– Иннокентий! Здравствуй! Это Маша Корытникова, внучка Веры Петровны.
Бывший бабушкин ученик молчал – время шло.
– Ну, помнишь, я устроила тебя на работу конструктором упаковок для микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника на сверхсекретном предприятии?
Иннокентий как воду в рот набрал.
– Это Маша, Иннокентий! – теряя самообладание, проговорила я.
– Я тгидцать девять лет уж как Иннокентий! – неожиданно крикнул он, нагло так – точь-в-точь как тогда, когда я его пристроила в аптеку, клеильщиком коробочек для ректальных свечей. В то время бывший бабушкин ученик возомнил себя героем по причине того, что он теперь «габочий человек!», будто, кроме него, на всем белом свете никто не работал.
– Иннокентий, позови к телефону Икки Робленовну, – официальным тоном попросила я.
– Она стены газгисовывает, – брякнул он и положил трубку.
«Значит, моя подруга собственноручно делает ремонт после пожара, который учинил бывший бабушкин ученик», – сделала я вывод и набрала Пулькин номер. Та, как всегда, была на операции. Из квартиры Поликуткиных – Огурцовых раздавались монотонные, однообразные гудки, оповещающие, что дома никого нет. «Михаил на работе, а Анжелка, наверное, потащила Кузьму записывать в очередную секцию», – решила я, и хотела было позвонить Мисс Бесконечности, но так живо представила себе, как «сыночек» изрыгнет сначала «Дэ!», а на мою просьбу позвать к телефону бабушку «Мэ!» (и это в лучшем случае – в худшем он пошлет меня туда, откуда я вообще вряд ли вернусь), я тут же отказалась от этой затеи и набрала номер Женьки Овечкина.
– Ой, Машка, мученица ты наша ссыльная! – прогнусавил он. – Как ты там?
– Хорошо. Рассказывай, что у вас нового! Когда ко мне собираетесь?
– К тебе в эти выходные приехать никак не получится. Икки с помощницами делают ремонт в аптеке... Ну, помнишь две девицы такие: толстая – Света и худая – Варя?
– Помню, помню.
– Вот они втроем и делают. Иногда Серапионович зайдет, поможет, а поджигатель, прости меня, только гадит. Тут взял и стекло витрины покрасил в черный цвет – говорит, чтоб не видно было, что внутри секретного предприятия делается. Я перевожу очень сложный технический текст с французского по использованию электровеников.
– Зачем это тебе? Зачем ты снова взялся за инструкции? У вас что, с деньгами совсем плохо?
– Нет, с деньгами все нормально, – неуверенно сказал он, и слова эти посеяли сомнения в моей душе: «Уж не задумал ли снова Женька какую-нибудь глупость?» До инструкций Овечкин снисходил только в тех случаях, когда его посещала совершенно бредовая идея, требующая массу денег. Например, как в прошлом году, когда он всерьез хотел было решиться на операцию по смене пола и работал день и ночь, сравнивая себя подобно Федору Михайловичу нашему Достоевскому с почтовой клячей в литературе.
– А Пулька как? Анжела?
– У нас с Икки медовый месяц. И ты знаешь, я так счастлив! Иккусик – удивительная, прекрасная, добрая, отзывчивая! – Он будто не слышал меня, но вдруг, очнувшись, воскликнул: – А что Анжелка?! Совсем рассудка лишилась! Кузю все-таки умудрилась записать в баскетбольную секцию! Допекла какого-то нового тренера так, что бедняге ничего не осталось, как пойти Огурцовой на уступки – организовать группу, состоящую из одного человека – Кузьмы Поликуткина, а также опустить корзину до уровня подоконника.
– А Пулька, Аркадий Серапионович?