Повести и рассказы

Ночью разыгрался ветер. Гудели ревуны на буях. Всю ночь по бухте сновали задержанные штормом корабли... 
Прошли ночь и день. 
Вечером к причалу на северной стороне бухты прибило безжизненную тушу громадной рыбины. 
У причала стоял последний уходивший из Севастополя миноносец. На борту его оказался работник станции. Он узнал Толстую Лушу. В её теле зияла рана. Левый бок почти до хребта был рассечён пароходным винтом. 
Встретясь ночью с кораблём, белуга не смогла уклониться от удара и погибла, так и не сумев выйти из бухты... 
Когда Лиза кончила рассказывать, я сказал: 
- А я знаю, кто была эта девушка. Это были вы? 
Она кивнула. 
СЫН 
Я решил, что пора рассчитаться с хозяевами за комнату. 
- Бабушка, - сказал я однажды, когда старуха пришла ко мне убирать, скоро месяц, как я живу. 
- Ну и живи. 
- Очень мне хорошо тут у вас. Хорошая комната. Тихо. 
Старуха походила по комнате, остановилась перед фотографиями и сказала: 
- Говорят, Ваня мой, сыночек, на помощь звал, а его не услышали... В город увезли, да так и не привезли обратно, - непогоды сильные в ту пору начались. Кто хоронил, и хоронил ли, не знаем, а у нас только митинг на комбинате был, речи говорили. Старик мой ходил, а у меня сил не хватило... Учительница у соседей живёт, та и сейчас к нам приходит. Очень хорошая женщина, молодая. "Лучше вашего Вани никого не было", - говорит. Любила его, что ли... 
Я молчал, не зная, что сказать. 
Поэтому сказал ненужное: 
- Деньги я вам хочу заплатить за первый месяц. 
Старуха посмотрела на меня, силясь понять: к чему это? 
- Один он у меня был сын, Ваня, - сказала она. 
К РЕЙНИКЕ 
- Мне очень нужен живой осьминог, - сказал я наконец Телееву. Ходим, ходим... Всё трепанги да трепанги, а у меня тоже план. 
Телеев промолчал. 
- К Рейнике идём, - сказал мне на другой день Шапулин. - Там около острова меляк. Трепангов мало, зато осьминог есть. Там живёт. Я, как опускаюсь, каждый раз его вижу. 
Рейнике - самый крайний из здешних островов. Он как дерево на опушке леса. За ним - море. 
Мы дошли до острова и стали на якорь. Опускался Шапулин. 
Его одели, включили помпу. Телеев шлёпнул его ладонью по медной макушке. Шапулин отпустил руки, отвалился от катера. 
Дробное пузырчатое облако заклубилось у борта. 
К телефону - на связь - поставили меня. 
В телефонной трубке было слышно, как шумит, врывается в шлем водолаза воздух. Шапулин скрипел резиной, что-то бормотал. Это он ходил по дну, собирал трепангов. 
- Ну как? - то и дело спрашивал я. 
Молчок. 
И верно. Что "ну как?", когда надо работать. 
Шапулин набрал одну питомзу, взял вторую. 
Я по-прежнему стоял у телефона. 
Однако мне послышалось, что он сказал слово "ушёл". 
- Кто ушёл? - всполошился я. 
Шапулин не ответил. 
И вдруг метрах в десяти от катера забурлило. Пробив медным шлемом воду, показался водолаз. На зелёной его рубахе извивалось что-то красное, бесформенное, ногастое. 
- Осьминог! - завопил я. - Осьминог! 
На палубу выскочили Телеев, Дед, Жаботинский. 
Мы стали подтягивать водолаза к борту. 
Он стукнулся шлемом о катер. 
- Осторожно! - закричал я. 
Про фотоаппарат, заряженный чудесной цветной плёнкой, я забыл. Он болтался у меня на шее, как маятник, а я то бросался тащить водолаза, то хватался за осьминога. Осьминогу не хотелось на катер. Он присасывался к борту, к водолазному шлему, к лесенке. 
Мы отлепляли его, тащили, кричали. 
Наконец Шапулина вместе с осьминогом перевалили через борт. 
Осьминог отпустил водолаза и шлёпнулся на доски. 
Он был испуганный, красный. Шумно всосав в себя воздух, сгорбился и стал раздуваться, расти вверх. Розовые ноги с белыми кольцами-присосками укорачивались. 
Жаботинский выкатил из трюма пустую бочку. 
Мы подняли и посадили в неё осьминога. Он зашипел. Из-под крайнего щупальца у него торчала белая трубка. Она то сжималась, то раздувалась. Через неё осьминог дышал, выпускал воздух. 
Бочку налили до краёв. Осьминог всплыл, затем снова опустился на дно и там застыл, испуганно тараща из-под воды глаза. 
С Шапулина сняли шлем. Он сел рядом с бочкой. Лицо у него было красное и мокрое: здорово устал, пока тащил осьминога. 
- Что будем делать? - спросил Телеев. 
Я подумал, если нарисовать осьминога в бочке, Лиза опять скажет: "Безобразие!" 
- Надо бы его куда-нибудь на мелкое место, в скалы. 
- Трепангов наберём и сходим, - пообещал Телеев. - Ты отдыхать будешь? - обратился он к Шапулину. - Раздевайся. Я за тебя пойду. 
- Долго костюм снимать. Ладно, я ещё разок. 
- Питомза где? 
- Около якоря бросил. Найду. 
Через несколько минут он снова полез за борт. 
ОСЬМИНОГ НА ПАЛУБЕ 
Осьминог сидел в бочке. 
Он был по-прежнему красный, как варёный рак, тяжело дышал. Там, где торчала вверх его трубочка, то закипал, то гас родничок. Это животное толчками выпускало из себя воду. Я сел около бочки и стал рисовать осьминога по частям: щупальца, глаза, клюв. 
Тело осьминога было всё покрыто мелкими серыми складочками. Как будто его посыпали пеплом. Чёрные глаза с белыми веками-шторками полуприкрыты. 
Один раз, когда осьминог повернулся, я увидел его клюв, кривой, как у птицы. 
Мы смотрели с осьминогом друг на друга. Каждый из нас думал о своём. 
Осьминог не ждал от меня ничего хорошего. Это было видно по выражению его глаз. От морщинок, которыми были окружены глаза, взгляд его казался стариковским. 
А у меня мысли были весёлые: наконец-то смогу нарисовать! 
ДВА БРАТА 
Когда две бочки были заполнены трепангами, Телеев сказал: 
- Идём к Двум Братьям! 
Мы снялись с якоря. 
Скалу Два Брата я знал. Мимо неё мы проходили часто. Она лежит как раз напротив комбината. 
Добирались туда почти час. Подходили осторожно. С кормы Телеев отдал якорь: в случае чего можно стянуться назад. 
Когда нос сел на мель, до берега оставалось ещё метров пять. 
Шли по колено в воде. Осьминога нёс Шапулин. Он нёс его, перекинув через плечо. 
Два Брата - это два больших камня. Когда-то здесь была одна скала. Потом она развалилась пополам. Между камнями получилась лагуна - тихая и закрытая. Воды по пояс, узкий проход соединяет лагуну с морем.