Колесо племени майя
Ночь мертвых
Олень
Пибиль, прослышав о гибели дяди Балама, ничего не сказал жене, а поспешил в город Тайясаль. И хотя со времени его бегства прошло двадцать пять тунов, Пибиля узнали и приняли как нового ахава Канека.
А было это как раз накануне Ночи мертвых.
Еще загодя для душ почивших родственников приготовили угощения. Сахарные черепа, маисовые лепешки, атоле и посоле – густую мясную похлебку с отборными кукурузными зернами. Конечно, не обходилось без пульке. От пульке и мертвый не откажется.
Дорога к каждому дому была выложена белыми и желтыми цветами земпасучил, запах которых могли уловить только души. Их путь должен быть душист и легок.
Пибиль опасался, как бы дядя Балам не заявился на побывку. Но, видимо, оттуда, где он находился, не отпускали даже по праздникам.
Зато ближе к ночи в приоткрытую дверь проскользнул прадедушка Шель в образе красочного алуши. Пибиль не застал его при жизни, однако сразу догадался, кто это такой, – по особому рыжему свечению.
Обнялись, уселись за стол, поели и выпили. Интересно смотреть, как это делает алуши. В зависимости от блюда слегка меняет цвет – то голубее, то желтее, то краснее.
Хватив пульке, Шель достиг невероятной яркости, так что глаза слепило, и разговорился, как ученый скворец.
– Знаешь ли, отрок, о наследстве атлантов, наших далеких предков? – спросил он между прочим. – Они оставили свитки, на которых записаны древние знания. Есть и чудесный говорящий череп из горного хрусталя! Его зовут Хун-Хунахпу. Похож на этот сахарный, но покрупнее. И все это, скажу по секрету, схоронено в каменном сундуке под пирамидой.
Пибиля так и подмывало спросить, под какой же именно.
– Да я бы тебе сказал, внучок! – понял Шель без слов. – Но, поверь, мертвое это дело! Не будет прока, если отыщешь сундук. Прошу, забудь! Лучше о семье позаботься…
Прадедушка засиделся до утренних петухов. Выпил еще на дорожку и утек в окно шаровой молнией, нюхая по пути цветы земпасучил. В комнатах долго стояла свежесть, будто после случайной грозы.
У Пибиля вдруг сердце защемило, так стало грустно без прадедушки. Теперь он если и появится, только через год. И почему они не жили в одно время? Бродили бы по сельве, варили похлебку в шляпах, искали сундук атлантов…
С той ночи накрепко засел в голове Пибиля этот сундук. Ведь там могут быть упрятаны такие знания! Всякие разные – непредставимые! Такие, например, которые позволят жить в одно время с тем, с кем захочешь! А быть может, они возродят былое могущество народа майя…
«Хотя было ли когда-нибудь у майя могущество? – задумался Пибиль. – Если говорить в том смысле, который на уме у белых пришельцев, то навряд ли».
Майя не захватывали чужие земли, не покоряли другие племена, не навязывали свою веру. Они жили, любя каждый миг этого мира и думая об бесконечных мгновениях, поджидающих после смерти.
Возможно, настоящее могущество, это когда сливаешься духом со всем, что было, есть и будет вокруг.
– Вот прадедушка Шель перешел в другой, ближний мир и прекрасно, как видно, себя чувствует! – воскликнул Пибиль, слегка плетущимся языком. – Очень могуч! Столько пульке, и хоть бы что. Покатился сияющим шаром!
Заспанный стражник просунул голову в дверь, поглядеть, на кого это кричит ахав таким ранним утром. А Пибиль чувствовал, как именно сейчас сливается духом со всем подряд, что подворачивается, – с едва светлеющим небом, с голосами петухов, с оставленной в деревне семьей и даже с этим оболдуем-стражником.
– У меня жена Йашче и йащче двадцать девочек! – строго сказал ему Пибиль. – Пора бы наследника!
Но, хорошо выспавшись, забыл обо всем на свете, включая семью и наследника. Дни и ночи размышлял Пибиль, под какой пирамидой упрятали атланты свой сундук.
Череп хун-хунахпу
Кролик
В первый месяц Поп 4774 туна Пятого солнца в городе объявился пришлый индеец, из бродячих. Его звали Тоуэньо.
Голый, тонконогий, с большим черным клювом, едва прикрытый розовыми перьями, он отплясывал по всему городу танец фламинго. А на ночь забирался в озеро и стоял до утра, поджав одну ногу. Словом, полоумный индеец, неизвестно какого рода-племени.
Когда Пибиль увидел его, то почему-то сразу понял – близок конец города Тайясаля!
Жизнь Пибиля завершила оборот ровно в полвека майя. Как раз в месяц Поп ему исполнилось 52 туна, и настала пора личного обновления. Да только он не мог сообразить, что именно обновлять. Возможно, знания из сундука помогли бы! Но Пибиль уже не надеялся отыскать его.
Почти десять тунов миновали с тех пор, как он стал ахавом Канеком, и все это время снился ему хрустальный череп Хун-Хунахпу. Сначала-то Пибиль ох как обрадовался! В первые ночи был уверен – вот-вот череп подскажет, где покоится, под какой пирамидой. Однако ничего, кроме полезных хозяйственных советов, не дождался.
Прищелкивая хрустальными челюстями, Хун-Хунахпу подробно рассказывал, как взращивать маис, фасоль и хлопок, где сеять коноплю, а где сушить табачные листья, из какого магея крепче брага, на что клюет морской уачинанго и как приручить дикого тапира, чтобы давал молоко и присматривал за детьми. Во сне Пибиль постиг жизнь растений и животных, земледелие и рыбалку, охоту и собирательство.
Однажды Хун-Хунахпу сообщил, что атлантам достаточно было плюнуть в ладонь девушки, чтобы она забеременела и родила сына-наследника. «Может, пригодится», – подумал во сне Пибиль. Но о сундуке и пирамиде так и не услыхал ни слова, – ни гу-гу! А этих пирамид на Юкатане – сотни, если не тысячи. Не меньше, чем тапиров!
Вчерашней ночью, ближе к утру череп Хун-Хунахпу заявил, что снится в последний раз. Хотел вроде еще что-то добавить. Открыл уже челюсти, да вдруг укусил за руку. Не очень больно, но ощутимо.
Проснувшись, Пибиль обнаружил на ладони следы ровных зубов. Всего двадцать три штуки. И сразу же почувствовал, как одинок и насколько соскучился по Йашче и своим двадцати девочкам. Он не видел их десять лет, занятый ахавным правлением и мыслями о сундуке. Тотчас собрался в дорогу. Ему не терпелось поделиться всем, что узнал от черепа Хун-Хунахпу.
В деревню Пибиль вплыл на носилках под алым пологом. Четверо слуг несли, а другие четверо шли следом, ожидая смены. Он был так наряжен и украшен, что жена не сразу признала. Зато все двадцать девочек вскричали хором: «Папа-ахав!»
Тут и Йашче всплеснула на радостях руками. Она думала, что покинута навсегда, – так внезапно, без предупреждений, исчез ее муж.
– Прости, это у меня с юных лет привычка, – сказал он, щедро раздавая подарки.
Не удержавшись, Йашче еще раз всплеснула руками, а Пибиль прицелился и плюнул ей точно в ладонь. Она удивилась и даже огорчилась, не понимая смысла этого плевка, но уложила мужа спать и сама легла рядом, прильнув к его голове.
И тогда Пибиль узрел, как наяву, пирамиду Циминчака и отверстие, вроде трубы, куда тайком спускал на веревке еду и питье для деда Чанеке, когда умерла прабабушка Сигуа. Более того, сквозь трубу разглядел комнату со сводчатым потолком, самого деда, рисующего на стене птицу кетцаль, и огромный каменный сундук с резной крышкой.
– Хун-Хунахпу! – подскочил он среди ночи, перепугав Йашче. – Череп под ногами!
И тут же приготовился в обратный путь.
Йашче, провожая его, смущенно нашептывала, что внезапно забеременела и родит так быстро, как только сможет, сразу тройню мальчиков, чтобы продлился род по мужской линии.
Но Пибиль настолько рвался в город Тайясаль, к сундуку, что едва ли чего услышал и понял.