Мой старый дом

— При чём тут собака? Собака какая-то. Граждане, была собака?
Орут, глазами сверкают, руками и щуками размахивают.
— Где?
— Там! Она была привязана!
— Кто?
— Мать!
— Да помолчите вы! Кто привязал?
— А я говорю — мать виновата!
— Лаять стала!
— Да не мешайте вы своими дурацкими репликами!
— Кто ж детей без присмотра оставляет?
Как без присмотра? А я что, за ним не присмотрел?
В соседнем доме уже окна начали открывать. Машины притормаживают, народ с той стороны улицы, нарушая правила, перебегает.
«Вот что мы с тобой наделали!»
А кругом крик стоит.
— Он виноват!
— Он не виноват!
— Кто, я, что ли? А что я такого сделал? Я бы до угла и обратно.
— Ну, и куда б ты его потом дел? Нет, интересно, куда?
Я говорю:
— А в чём дело? В магазин «Мясо — рыба».
— Куда-куда? Да он и в самом деле чокнутый!..
— Эй, поаккуратней! Он правильно говорит: в магазин «Мясо — рыба».
— Ну и вы какую-то чепуху мелете.
— Придержите язык.
— Сами придержите.
— Кто, вот этот? Я его знаю, — сказали в толпе.
«Дядя в шляпе. Здрасте, дядя».
— Он телефон-автомат сломал.
— Когда?
— Давеча.
— Вот видите?
— Кто, я? — кричу. — Да вы сами по нему изо всех сил колотили!
— Заткнись, грубиян. Вместо того чтоб признаться, ты ещё и грубишь. Был бы я твоим отцом, я бы тебя просто выпорол.
«Много вы понимаете, дядя!»
— Ребёнка украл, автомат сломал — да за такие вещи знаете что полагается?
— Вы поаккуратней, он сам ещё ребёнок!
— Хорош ребёнок. Что за фантазии!..
Малыша тем временем положили в коляску, что-то там поправили, подоткнули и повезли. Щука всё по земле волочилась, оставляя мокрый след.
«Так я и не угостил тебя полевой клубникой. Может, никто и не догадается. Ну, прощай».
 
Освобождение
Многие стали расходиться, но я всё ещё стоял в кольце, и люди вокруг меня спорили.
— Согласитесь, что поступок необъяснимый.
— Ах, оставьте его!
— Ах, бросьте!
Но тут раздался знакомый голос с придыханием:
— Чего к мальчишке привязались, подите все по домам.
— А вы кто такая?
— А я его ростила. Он ничего худого не сделает. Пойдём, Саня. Чего есть, то и говорю. Да! А ты на себя погляди! Воротила! У самого нос красный! Нашёл кого обидеть. Иди свою жену обижай. А нечего младенцев разбрасывать. А то нарожают и разбрасывают. Вот и говори! Ты сам роди, потом и говори. За одним поглядеть не могут. У меня двое инженерами работают да один в армии служит. Саня, пойдём, я тебе конфет куплю. И бубликов куплю. А ты их не слушай.
Я говорю:
— Тёть Сима, я его только прокатил.
— Ага, — говорит тётя Сима, — я знаю.
Я говорю:
— Там собака лаяла, чёрная такая собачина, клыкастая!
— Ну конечно, — говорит тётя Сима. — Собака лает, а ветер носит.
— А он как заревёт!
— Кто?
— Ну, про кого мы говорим.
— Да бог ведает. А письма-то всё нет?
Я говорю:
— Письмо будет!
— Ага, — говорит тётя Сима.
— Не сегодня, так завтра!
— Ага, — говорит тётя Сима. — Оно уже идёт. Везут его в почтовом вагоне за семью печатями.
Я говорю:
— Там на оленях сначала, тётя Сима.
— А как же!
— Ну вот, сначала на оленях, потом на машине, а там уж на поезде или по воздуху.
— Вот-вот, на ковре-самолёте.
— А тут уж рукой подать. Вон почта. А вот наш дом. Так это ведь совсем рядом.
— А ты бы поехал домой, а я бы покараулила. Чуть только письмо забелеет, я на трамвай вскочу и тебе привезу. Мне ведь недолго.
Я говорю:
— Тёть Сима, нет. Я уж дождусь, а вы так приезжайте, без письма.
— Так-то оно так, да ты время без толку проводишь, вот чего мне жаль. Так оно дольше тянется. Хуже нет — ждать да догонять.
— Почему без толку, я зуб вылечил.
— Ну и что ж, что зуб. Надо и уроки учить. Приходи, что ли, ко мне уроки учить. Нажарим рыбы…
…Всё рыба да рыба, деваться от неё некуда.
 
Какие бывают письма
А письма-то всё нет. Я уж весь ящик изнутри рукой ощупал, может, оно где притаилось в уголке, но это ерунда, конечно. Таким крошечным письмо не бывает. Нам идёт большое-большое письмо! Вот такое. Нет, поменьше. Ну, в общем, чтобы в ящик пролезло. Большое белое письмо. Оно толстое, как книга. И страницы в нём пронумерованы. А ещё с рисунками. Батя любит в письмах рисовать. «Мне, — говорит, — легче изобразить, чем написать». Однажды письмо всё было из картинок. Сначала звери всякие: олень, белка, песец. Потом были нарисованы буровые вышки. А в конце — рожицы в профиль, губы у них вытянуты. Это, значит, батя целует меня.
Идёт, идёт такое письмо. Ну и что же, что нет. Будет!
— Михеев, — кричу, — Михеев, ты выйдешь?!
Михеев отвечает в окно:
— Слушай, ты ещё здесь? Вот здорово! А я ведь тебя искал! Я сейчас выйду. Подожди минуточку.
Жду. Жду.
Михеева всё нет.
Куркина высунулась из окна, спрашивает:
— Скачков, назови полевое растение из семи букв, в середине «рэ», на конце буква «а».
Я говорю:
— Куриная слепота.
Куркина водой как плеснёт. Вода упала с треском, меня немного забрызгала.
Я говорю:
— Куркина, эй, схватишь!
— Не достанешь, — отвечает Куркина. — А ты что у нас во дворе так долго делаешь? Дежуришь?
— Закрой свою форточку, — говорю.
— А я знаю, что ты делаешь. Ты одного человека ждёшь.
— Молчи, Куркина, никого я не жду.
— Нет, ждёшь, ждёшь, я знаю!
Я говорю:
— Не твоё дело.
— Только напрасно ты ждёшь, Скачков, ты не жди! — говорит Куркина.
Я стал выискивать какой-нибудь камешек.
— Скачков, этот человек на тебя ноль внимания, фунт презрения!
«Ну, — думаю, — тут надо не камешек, а порядочный камень».
Я говорю:
— Куркина, ещё одно слово скажешь — получишь!
А Куркина:
— Ей такие вычеркнутые не нужны.
— Кому?
— Не прикидывайся! Будто не знаю, кого ты ждёшь.
— Ну, кого?
— Полю, Полю!
«Ах, Полю! Ну конечно Полю. Куркина, не буду в тебя бросаться, раз Полю».
Я кричу:
— Куркина, а полевое растение из семи букв — это сурепка!
— Сама знаю!
Надоела мне эта Куркина.
— Михеев, — крикнул я, — Михеев!
Он выглянул.
— Саня, ты меня ждёшь? Это замечательно!
— Отвратительно! — кричит Куркина.
— Я тебе хочу кое-что сказать, но мне никак не выйти, меня не пускают.
Куркина кричит:
— Выйти ему, выйти!
— Да замолчи ты, суетливая какая девица, — говорит Михеев. — Саня, может, ты подымешься ко мне?
— Ля-ля, тра-ля-ля! — кричит Куркина.
— Ой, слушай, подымись, это так важно!
— Ой, слушай, подымись, это так важно! — кривляется Куркина.
«Ну конечно подымусь. В чём дело. Раз это так важно, что мне, трудно подняться?»
Михеев вышел на лестницу.
— Пойдём сядем на подоконник. Поговорим.
— Да-да, пойдём, — говорю, — сядем поговорим.
— Не отпускают, понимаешь?
— Понимаю.
— Говорят: сиди дома. Веришь, нет?
— Верю.
— Житья никакого не стало!..
Михеев загрустил, задумался.
— Да что ты, — говорю, — Михеев, загрустил-то, ну, и что такого, ты посмотри, я какой весёлый, а, Михеев! А вот я тебя сейчас развеселю!..
Стал я бороть Михеева, а он: «Пусти, пусти!»
— Ну что, — спрашиваю, — ты хотел сказать?
— Да ты, — говорит, — меня с мысли сбил! Ты хоть знаешь, что сегодня «Спартак» с «Шахтёром» играют?
— Ну и пусть играют.
— Саня, так ведь это же полуфинал!
— Ну и что?
— Приходи ко мне вечером телевизор смотреть! Слушай, Сумин придёт! Мы знаешь как поболеем! А потом ты ему поможешь составить план. Ты ведь опытный.
Я говорю: