Звонок

 
Болтогаев Олег
Звонок
Олег Болтогаев 
Звонок 
Он чихнул. 
- Будь здоров! - сказал я громко. 
Пассажиры, сидевшие рядом со мной в автобусе, рассмеялись. 
Щенок испуганно попятился и снова чихнул. 
- Будь здоров! - повторил я. 
Пассажиры вновь засмеялись. 
Щенок посмотрел на меня и робко подполз к моим ногам. 
Очевидно, он почувствовал, что я искренне пожелал ему 
здоровья и потому решил держаться ко мне поближе. 
Больше он не чихал. 
Когда я вышел из автобуса, он выскочил за мной следом. 
- Не ходи за мной! - сказал я ему строго. 
Но он все равно бежал позади. 
Я остановился и посмотрел на него. Щенок сел и виновато взглянул на меня. 
Он был весь черный и только на животе и кончиках лап его шерсть была белой. 
"Кто-то избавился от него, посадив в автобус" - подумал я. 
- Ну, ладно, пойдем со мной, - сказал я, вздохнув. 
Он, казалось, понял смысл фразы и, радостно виляя хвостом, побежал рядом. 
Я боялся, что родители не захотят оставить щенка у нас, потому что собака у нас уже была. Старая овчарка по имени Джек. Но, удивительное дело, щенок всем понравился и было решено, что: "ладно, пусть живет, тем более, что наш Джек уже совсем стар". 
Так у нас появился Звонок. 
Имя свое он получил за звонкий и громкий лай, которым он встречал всех, кто подходил к нашему дому. С возрастом его голос стал более низким и хриплым, но не давать же ему из-за этого другого имени. 
Так он и остался - Звонком. 
Старина Джек вскоре отдал душу своим собачьим богам, и Звонок остался во дворе за старшего. 
Он вырос в крупного, лохматого пса-дворнягу. 
Отец смастерил Звонку просторную будку и посадил его на цепь. 
Пес мог бегать вдоль забора, так как цепь, на которой он сидел, другим своим концом была приделана к лежащей на земле проволоке. Чужих Звонок не терпел и держать его не на цепи было невозможно. 
Он бурно радовался, когда ко мне приходили мои приятели, и я отвязывал его, приглашая принять участие в наших детских играх. Он был нашим Караем, он был нашей Собакой Баскервилей. 
Зимой, катаясь на санках, я безжалостно эксплуатировал его. 
Чтоб не тащить санки в горку, я сделал специальные постромки и одевал эту сбрую на Звонка. Он воспринимал это как должное и покорно тащил санки вверх, а я гордо шествовал рядом. 
Зато как радостно он мчался сбоку, когда я ехал вниз! 
Гастрономические пристрастия Звонка меня очень удивляли. 
Например, он любил жареные семечки. Он с удовольствием ел арбузы. 
Он ел и красную, сладкую мякоть, и черные семечки, и зеленые корки. 
При этом он забавно придерживал лапой свою арбузную трапезу. 
Он любил дыни и огурцы. 
Но больше всего он удивлял меня тем, что ел... крышки от кефира. 
Причем он их обожал. Стоило мне, усевшись в шезлонг, начать взбалтывать бутылку с кефиром, как Звонок выскакивал из будки и подбежав настолько, насколько позволяла цепь, начинал жалобно скулить, всем видом показывая, что я должен угостить его алюминиевой крышечкой от кефира. Я бросал ее ему, он ловил крышечку на лету и, слегка пожевав, жадно проглатывал. Отец смеялся и говорил, что у Звонка, очевидно, луженый желудок. 
Тогда были иные времена и бутылка кефира стоила двадцать восемь копеек. 
Однажды я, тайком от родителей, налил ему почти стакан кефира, полагая, что он сойдет с ума от радости. Но нет, Звонок кефир вылакал и начал жалобно скулить. И я понял, что он просит. Он хотел крышечку от кефира. Я бросил ему ее. Звонок с жадностью проглотил свой любимый деликатес. 
Любопытно, что аналогичные крышечки от молочных бутылок он не жаловал 
своим вниманием. Он ловил ее, клал перед собой, обнюхивал - и все. 
Вообще-то Звонок был жадноватым. 
Однажды это проявилось настолько комично, что запомнилось мне навсегда. 
На меже нашего и соседского двора росла невысокая слива. 
А будка Звонка стояла как раз под этой сливой. 
В августе, когда сливы созрели, наш сосед Иван взял ведро и, подойдя со своей стороны, поставил стремяночку, влез на нее и стал собирать сливы с тех веток, которые свисали к нему во двор. 
Мы всегда так обрабатывали эту сливу. Иван свою сторону, а мы - свою. 
Услышав шум, Звонок вышел из будки и стал облаивать Ивана. Лаял и лаял. 
А тот продолжал свое дело, не обращая на пса внимания. 
И Звонок сообразил, что лаять бесполезно и предпринял более решительные меры. 
Он вспрыгнул на будку, оперся лапами на забор и стал быстро поедать те сливы, которые смог достать. Забавно, что при этом он уже не лаял. Хотя теперь они с Иваном были, что называется, нос к носу. 
Их разделяли лишь деревянные дощечки штакетника. 
Причем Звонок явно спешил, он глотал сливы вместе с косточкой. 
Чтоб не достались соседу. 
Иван не выдержал и стал хохотать. Звонок обиделся и стал на него лаять. 
Иван перестал смеяться. Звонок тут же вновь принялся трескать сливы. 
Любопытно, что при этом он вовсе не был голодным. 
Просто он был жадным и практичным. Он уносил понравившуюся ему косточку к себе в будку и целыми днями грыз ее. Если он считал, что кость все еще ценна, то ни за что не хотел ее отдавать. Поэтому в его будке, как правило, валялись две-три косточки. И только когда их гастрономическая ценность снижалась в глазах Звонка до нуля, он выносил кость из будки и больше к ней не притрагивался. 
Хотя бы один раз в неделю я вел его в лес прогуляться. 
Похоже, он больше всего в жизни любил бегать по лесу. 
По каким-то неуловимым нюансам моего настроения он заранее чувствовал, что я собираюсь пойти с ним в лес. Звонок радостно взвизгивал, бегал туда-сюда по цепи вдоль проволоки, всем видом показывая, как он рад нашей предстоящей прогулке. 
Я менял ему ошейник, сажая на более короткий и легкий поводок. 
Он дрожал от нетерпения. 
И мы шли в лес. 
"Шли" - это громко сказано. Мы летели. Звонок был невообразимо сильным и тянул меня вперед с такой энергией, что я едва успевал переставлять ноги. 
В лесу я отпускал его, и он вел себя столь самостоятельно и независимо, что, казалось, сможет жить здесь сам по себе. 
Глядя на Звонка, я убедился, что собакам, как и людям, снятся сны. 
Особенно хорошо это было заметно после наших прогулок по лесу. 
Придя домой, Звонок падал от усталости и засыпал. Я сидел неподалеку и не мог без смеха наблюдать, как он рычал во сне, как дергались его лапы, морда, усы, хвост. Наверное, ему снились его лесные приключения. 
Он был на редкость умным псом. 
Бросаясь в куст за какой-то живностью, и, не поймав ее с одной стороны, он экстраполировал ее движение и, обежав куст, точно прыгал в то место, откуда его добыча должна была выскочить. Разве это не признак ума? 
Известное упражнение для собак - когда хозяин бросает палку, а собака должна ее отыскать и принести, Звонок выполнял не только быстро и безукоризненно. На его морде было написано искреннее удивление, он словно хотел спросить, зачем мне эта игра в бирюльки. Он словно говорил мне: "Ну, ладно, раз ты так хочешь, я, так и быть, принесу тебе эту палку". 
Летом, когда было жарко, я брал его с собой на речку. 
Он любил плескаться в воде. Он терпел, когда я пытался помыть его с мылом. Иногда он так страдал от жары, что начинал жалобно визжать, всем видом показывая, что я должен отвести его искупаться. Конечно, я шел ему навстречу. 
Сколько он прожил? 
Точно помню, что когда мы встретились с ним в автобусе, я учился в третьем классе. А ушел он от нас, когда я уже заканчивал институт. Получается, лет двенадцать, не меньше. 
Собачья старость. Она пришла к Звонку как-то неожиданно. 
Я стал замечать, что, когда мы гуляли с ним по лесу, он, забежав метров на сто вперед, переставал меня видеть. Я звал его, а он крутил головой, внимательно смотрел в мою сторону, но, видимо, не узнавал меня. А может, он уже и слышал плохо. Я шел к нему навстречу, продолжая подзывать его, но он так и не бежал ко мне. И только когда я оказывался совсем рядом, он, наконец, понимал, что не узнал хозяина и, виновато скуля, приближался ко мне.