Том 24. Мой принц

— Ой!
Я снова проваливаюсь куда-то, и это «ой» звучит из глубины той бездны, куда скатилась сейчас моя испуганная душа. Это «ой» вызывает добродушную улыбку господина в вицмундире, и все лицо его, благодаря этой улыбке, становится снова милым и простым.
Через минуту он говорит опять строго и официально.
— Еще одно: вы замужем, а, по существующим правилам, без разрешения мужа вас принять нельзя будет, даже если вы выдержите испытания.
— Без разрешения мужа! — вскрикиваю я, забывшись. — Да разве он может запретить мне то, что я хочу? Он — "рыцарь Трумвиль"! Настоящий, всамделишний рыцарь!
Господин в вицмундире улыбается. Поняв всю несуразность вырвавшейся фразы, я заливаюсь мучительным румянцем.
— Впрочем, — добавляю я быстро, — разрешение у меня имеется… Я завтра же представлю его вам.
— В таком случае, вы можете явиться в субботу к экзамену, — говорит спокойно мой собеседник, делая какую-то пометку на моем прошении.
Я снова «окунаюсь» совсем уже по-институтски и с пылающими щеками выскакиваю за дверь.
Я уже успела спуститься до второй площадки широкой лестницы, когда сверху раздался голос выбежавшего за мною господина в вицмундире.
— Госпожа Чермилова, запомните, что экзаменационные испытания будут производиться в будущую субботу, в восемь часов вечера!
Я с трудом удерживаюсь, чтобы не осрамиться в десятый раз, и, поклонившись "как взрослая", так стремительно сбегаю вниз по отлогим ступеням, что у подававшего мне пальто швейцара полное недоумение в глазах.
— Кто этот господин в вицмундире там наверху? — спрашиваю я, одеваясь в передней.
— Это инспектор драматических курсов при Императорском театральном училище Викентий Прокофьевич Пятницкий, — объясняет важно швейцар.
— А-а! — говорю я и выбегаю на улицу.
В душе моей целая буря… Надежда, сомнение, страх и отчаяние — все переплелось во мне. Я несусь по тротуару, не обращая внимание на прохожих. Какой-то старичок в цилиндре, которому я нечаянно наступила на ногу, отпускает что-то нелестное по адресу дурно воспитанной нынешней молодежи…
За углом встречаю разносчика с шарами… Красные, синие, желтые… И… тут мои мысли сразу сменяются другими, ничего общего не имеющими с предстоящим испытанием. "Который из этих шаров купить моему принцу?" — думаю я с минуту и покупаю три сразу: красный, желтый и голубой, и бегу снова к моему милому маленькому сынишке, в мою квартирку в Кузнечном переулке…
Уже издали я вижу его в окне на руках кормилицы.
Машу шарами и кричу, забывшись, на всю улицу:
— Принц! Маленький принц! Это тебе! Это тебе!
У прохожих испуганные лица. Городовой начинает беспокоиться на своем посту.
Ах, какое мне до них всех, в сущности, дело! Сию минуту на свете нас только двое: я и мой маленький принц!
Я пересекаю двор и трезвоню у двери.
Улыбающаяся румяная кухарка Анюта встречает меня:
— Ну, как? Благополучно ли, барыня?
Она только второй день служит у меня, но посвящена во все мои дела.
— Отлично! Прошение мое принято и в субботу экзамен! — кричу я и с шарами в руках несусь в детскую.
Вот он, моя прелесть, белокурый, кудрявый, светлоглазый, немного хрупкий, немного бледный и тонкий, — совсем как его юная мать. Смотрит на шары и улыбается.
О, прелесть моя!
Перебирая его пушистые кудерки и прижимая к груди это бесценное для меня тельце, я решаю:
"Радость моя! Для тебя одного я должна завоевать будущее, для тебя буду работать, буду стараться, чтобы ты мог вполне гордиться твоей маленькой мамой! Чтобы ты мог жить без лишений, радостно, весело и светло!"
Удастся ли мне это?
* * *
Вся следующая неделя проходит как в чаду. Обе небольшие комнаты моей скромной квартирки оглашаются с утра до вечера то какими-то странными выкриками, то низкими-низкими нотами, то веселым детским лепетом.
И дикие крики, и тихий лепет, и низкие грудные ноты — все это мое. Это я для предстоящего экзамена декламирую бессмертную лермонтовскую поэму «Мцыри», повторяю басню Крылова "Ворона и Лисица". Мрачный, умирающий, юный, одинокий Мцыри, Лиса Патрикеевна, ротозейка ворона — все это чередуется одно с другим. Я быстро перевоплощаюсь из одного лица в другое. Так и надо. Необходимо даже. Путь, избранный мною, требует отречения от собственной личности, требует перевоплощений…
Меня могила не страшит,
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне…
Это говорит юный умирающий Мцыри.
Я вижу перед собой угрюмое бледное лицо, пламенные глаза, прекрасную, гордую голову, и в груди моей разливается огонь сочувствия, жалости безысходной тоски. Мне до боли жаль этого несчастного, одинокого Мцыри… Представляю в его положении себя… Жаль и себя, безумно жаль. Он, я — все смешивается… Ах, как грустно и как сладко! Какая-то волна поднимается со дна души и захлестывает меня. Накатила, подхватила и понесла. Голос мой крепнет и растет.
И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул…
Да, да, я вспоминаю и аул, и саклю… Мою саклю… Там растут прекрасные дикие кавказские розы и грозно шумит горный поток… Там я жила, там бегала и резвилась ребенком… Или это только кажется мне?
Плач моего маленького принца приводит меня в себя. Голова кормилицы Саши в красивом голубом повойнике просовывается в дверь.
— Барыня-касаточка, потише, пожалуйста, — Юреньку разбудишь.
Достаточно этих нескольких слов, и Мцыри исчезает мгновенно, а с ним и кавказские розы, и горный поток…
Я бегу к милой колыбельке, извлекаю из нее теплое, раскрасневшееся от сна крошечное существо, осыпаю его поцелуями и, смеясь, декламирую с ужимками, от которых Саша валится со смехом на кровать:
Вороне где-то Бог
Послал кусочек сыра…
Потом происходит торжественное облачение «принца», и мы выносим его на прогулку.
А вечером, после обычного купания моего Юрика, я, наглухо заперев дверь в детскую и опустив тяжелую портьеру, начинаю снова:
Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Еще они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит,
И смерть навеки заживит…
Тут Анюта прерывает меня и рассказывает, что дворник утром, принеся дрова, спрашивал ее: "Что, у вас барыня-то молодая ровно как будто не в себе? Домовладелица на этот счет беспокоится… До белого утра в окне у вашей барыни свет, и лопочет она что-то и руками размахивает… Намедни под окном видел. Все ли у них тут дома?" И он будто бы многозначительно покрутил пальцами около собственного лба.
— Я ему сказала, — прибавляет Анюта, — передай твоей хозяйке, что наша барыня к экзаменту готовится. А вас просим покорно за нами не подглядывать у окон, а то с квартиры съедем. Только и всего…