Золотая девочка
В электричке за город народу ехало мало: время рабочее, дачный и грибной сезоны давно закончились. И все же Люська с Артемом, чтобы им никто не мешал, сели на сиденье в начале вагона спиной к салону и продолжили обсуждать возникшие проблемы.
– Люсь, а как родители относились к дедовым балеринам? – спросил Артем.
– Папе они не нравились. Он их, по-моему, даже стыдился. А мама – снисходительно. Однажды она даже заметила, что среди работ примитивистов наша Зинка была бы не последней.
– Примитивистов? А кто они такие?
– Не знаешь? Я тоже не знала. Мама объяснила, что есть такое направление в искусстве – примитивизм.
– Судя по названию, это что-то предельно простое, несовершенное. Как такое может быть искусством?
– Видишь ли, примитивисты специально стилизуют свои работы под детские или выполненные неопытной рукой.
– Зачем?
– Точно не знаю. Мама долго объясняла, и я поняла так: примитивисты умеют смотреть на мир глазами детей и быть такими же непосредственными и естественными, как они. Могут отбросить все условности и не ограничивать свободу своего творчества ничем, даже законами перспективы.
– Это как?
– Ну… ты же знаешь, что предметы, которые удалены от зрителя, надо изображать более маленькими, чем расположенные на переднем плане. А примитивисты могут изобразить их одинаковыми или пририсовать, например, стулу ножку, которая по законам этой самой перспективы не должна быть видна.
– А-а, вспомнил! Нам на истории мировой культуры рассказывали про грузинского художника. Как его? Пира… Парасма… Ну как же?
– Пиросмани.
– Точно! И ты хочешь сказать, что он сознательно косил под ребенка?
– Нет, конечно. Он иначе не умел. Самоучка. Но от этого его работы не делаются хуже. Так и мой дедушка. Он нигде не учился лепке, поэтому его балерины такие смешные и трогательные. Знаешь, мама дедушку всегда называла большим ребенком и очень его любила. Мне кажется, даже больше любила, чем его собственный сын, то есть мой папа, – Люська посмотрела в окно и поморгала глазами, чтобы скрыть подступившие слезы. – Я его тоже очень любила. Он был моим лучшим другом, и теперь без него мне очень одиноко…
Они немного помолчали, потом Артем взял Люськину руку в свою, легонько сжал и сказал:
– Теперь ты не будешь одинокой.
Люська боялась пошевелиться. Вдруг Артем раздумает с ней дружить, отдернет руку, и тогда… тогда она навсегда останется самой одинокой на свете. Но Каретников руки не убирал. Они так и доехали до платформы Заречная и вышли из вагона – рука об руку.
День действительно выдался солнечный, яркий и необычно теплый для ноября. Кроме дачного поселка, за железнодорожным полотном никакого другого жилья не было, поэтому с электрички сошли всего несколько человек: Люська с Артемом, толстая тетка с сумкой на ручной тележке и молодая семья с орущим на невероятно высокой ноте ребенком лет трех. Люська с Артемом постояли немного на платформе, подождали, пока все пройдут, и, так и не разнимая рук, пошли по дороге к дачам.
Все тревоги последних дней постепенно оставляли Люську. Она наполнялась счастьем, как воздушный шарик воздухом. Казалось, отпусти сейчас Артем руку, и взлетит Люська к голубым чистым небесам. Они ни о чем не говорили, просто шли, но Люське уже казалось, что она будет помнить эту поездку всю жизнь.
На даче, в маленьком домике Караваевых, крашенном зеленой краской, тоже все было облито солнцем. На полочке в кухне нашлись консервы белорусской тушенки, а в шкафчике запасливая мама хранила в трехлитровых банках сухарики из остатков хлеба. Люська с Артемом, забравшись на подоконник, откуда открывался чудный вид на реку, грызли сухари, столовыми ложками ели тушенку и совершенно беспричинно смеялись.
– Ну ладно, – сказала, отряхнув руки от крошек, Люська. – Пойдем, я тебе мастерскую покажу.
Они вышли в крошечные сени. Люська толкнула бугристую дверь, и они оказались во владениях дедушки. У окна стоял стол, где дед раскрашивал фигурки. В стаканчике теснились многочисленные кисточки. На полочке пестрели баночки гуаши, тюбики темперы и разрисованные дедушкиной рукой глиняные птички-свистульки, лошадки, петушки, а еще барышни с корзинками, кошками и цветами. Рядом со столом находилась сложенная из желтого кирпича печь с черной заслонкой и металлическим листом на полу перед ней. Все стены были заняты стеллажами, и на полках в разных позах стояли те самые балерины. Артем взял в руки одну из них в розовой пачке и золотистой коронке на темноволосой головке.
– Это фея Драже из «Спящей красавицы», – сказала Люська. – Смешная, да?
Артем улыбнулся. Фея была нескладная, тяжеловесная, с лицом доярки из глубокой деревни.
– Мама звала ее Степанидой, – тоже разулыбалась Люська. – А вот и Евлампия. Видишь, на ней восточный наряд Гаянэ.
При виде этой Гаянэ Артем уже не мог удержаться от смеха. Люська подвела его к другому стеллажу:
– Гляди, а вот эти уже лучше.
Артем, по-прежнему улыбаясь, стал рассматривать следующую группу глиняных фигурок. Постепенно с его лица сползла улыбка.
– Знаешь, Люсь, – сказал он, – а в них что-то есть. Вроде и несовершенны, и тяжеловаты для балерин, но от них трудно отвести глаза. Твой дед был талантлив, это точно! Как его звали?
– Дмитрий Николаевич.
– Может, Дмитрий Николаевич кому-нибудь своих балерин показывал, и у того разгорелись на них глазки?
– Не знаю, Артем. Ничего не знаю. – Люське опять сделалось страшно.
Артем поставил на полку балерину в голубом наряде и подошел к Люське.
– Ничего не бойся, – сказал он. – Все будет хорошо. Тем более что завтра мы идем на Мольера. Не забыла?
Глава 7
Неприятности продолжаются
Перед театром мама соорудила из Люськиных непослушных волос весьма симпатичную прическу в виде раковины. А потом принесла из спальни свою любимую серую с голубым отливом блузку, украшенную вышивкой ришелье.
– Так и быть, – сказала она. – Дам на вечер. Не каждый день моя дочь ходит в театр с молодым человеком. К нашему с тобой цвету глаз цвет блузки здорово подходит.
Люська моментально переоделась. Мама была права: глаза сразу стали ярче и выразительнее. Люська хотела пойти в свою комнату, чтобы побросать в сумочку разные необходимые мелочи, но мама остановила ее. Она вытряхнула на стол содержимое своей косметички и торжественно произнесла:
– Садись!
Люська в недоумении уставилась на рассыпавшуюся косметику. Мама всегда сердилась, когда замечала у дочери подкрашенные ресницы или губы, а тут вдруг… сама наложила ей на веки светлые жемчужные тени, провела щеточкой по ресницам и даже чуть тронула губы перламутровой помадой.
– Отлично! – отодвинувшись от Люськи, сказала мама, удовлетворенно разглядывая свою работу. – Хоть на конкурс красоты!
– Мам! А как же веснушки? – с надеждой, что мама их как-нибудь вытравит, жалобно спросила Люська.
– Веснушки? – мама растерянно заморгала, но быстро нашлась. – Ну и что? Вспомни рекламу крема… Как же он называется? Забыла… Ну, неважно! Там у той модели на лице, кроме веснушек, вообще ничего нет! А у тебя они только на щеках. Пошли! – она взяла дочь за руку и потащила к большому зеркалу. – Глянь! Каково?
– Каково-каково… – улыбнулась во весь рот Люська. – По-моему, хорошо!
На самом деле было очень хорошо. Даже чересчур. Люська с трудом узнавала себя в сероглазой красавице с золотистыми волосами. Артему она понравится, это точно! Конечно, ей несколько не хватает роста. Всего метр пятьдесят девять. И в «золотых сечениях» вовсе не девяносто-шестьдесят-девяносто. Но на все ее сомнения верная Драгомилова всегда говорила: «А ты посмотри на Бритни Спирс! Тоже, между прочим, не двухметровые кости, обтянутые кожей, а вполне аппетитная булочка. И при этом поклонников у нее не меньше, чем у какой-нибудь модели, костлявой „вешалки“».
Люська тряхнула головой и подумала, что сегодня она, пожалуй, получше Бритни Спирс выглядит.