Спасенное сокровище

— Ну, Отто, как там у вас?
— Франц рассказывает, что на руднике «Клотильда» настроение что надо.
— У нас тоже!
— Борьба будет тяжелой.
— Чаша терпения переполнена, мы готовы драться до последней капли крови.
Вот какие разговоры шли в прокуренной комнате.
Когда собрались представители всех рудников и всех заводов Мансфельда, началось совещание. А когда коммунисты разошлись — каждый в свой поселок, — они знали: рабочий класс всей Германии следит за Мансфельдом. Начав забастовку, они подадут пример остальным. Мансфельд — форпост борьбы. От него сейчас многое зависит.
Отто Брозовский вернулся в Гербштедт под вечер и сразу пошел в погребок у ратуши. Там было полно народу: люди с волнением обсуждали последние события. Отто подсел за один из столиков. Старый усатый Энгельбрехт рассказывал:
— Жена берет карандаш, бумагу и говорит: «Вот смотри, старик, сейчас я тебе все подсчитаю». — Энгельбрехт вытащил картонный кружок из-под пивной кружки и послюнявил карандаш. — «Сейчас, — говорит она мне, — ты приносишь домой сто пять марок в месяц». — Он написал на кружке жирную единицу, потом ноль и пятерку. — Просто гроши!
— А господа из Эйслебена считают, что и это много.
— Тише, — прикрикнул какой-то молодой парень. — Ну, так что же тебе сказала жена?
Энгельбрехт неторопливо подчеркнул единицу, ноль и пятерку.
— Сто пять марок! «А теперь, говорит, вычти отсюда пятнадцать процентов. А что останется, отнеси в Эйслебен господину директору. „Вот, — скажи, — господин директор, поживите-ка сами на девяносто марок“».
— А старуха-то твоя права!
— Пусть хозяева сами идут на жертвы!
Голоса звучали все громче:
— Правильно! Пусть они хоть раз в рудник спустятся! Да погнут спину в забое!
— Еще чего! — рассмеялся Рихард Кюммель. — Они небось думают, что руда сама в руки идет.
— Как же, полезут они в шахту, черта с два!
— Тогда остается только одно! — воскликнул седой горняк.
Шум умолк. Все ждали, когда наконец будет сказано долгожданное слово.
— Забастовка!
В переполненном погребке это слово прозвучало как призыв. Испугался только один человек, секретарь профсоюза Шульце.
Забастовка!
Это совсем не входило в его планы. Ведь он только делал вид, что защищает интересы рабочих, а сам лебезил перед хозяевами. Весь изогнувшись, он протиснулся вперед и заговорил, обращаясь к горнякам:
— Дорогие коллеги!
Все прислушались. Шульце? Ага! Что же он скажет?
— Дорогие коллеги! — нерешительно повторил он еще раз и оглянулся вокруг. — Вы правы. Дирекция поступила возмутительно. И мы должны решить, как нам прийти к соглашению с ней.
— Прийти к соглашению? — рассмеялся кто-то из горняков.
— А поумнее ты ничего не придумал?
Шульце хотел продолжать, но его уже никто не слушал. Кто-то крикнул:
— Здесь Брозовский! Брозовский, скажи-ка ты, что нам делать.
Отто Брозовский поднялся с места. Рядом с ним стоял высокий парень. Брозовский едва доставал ему до плеча. Улыбаясь, он сдвинул кепку на затылок. Его большая красная рука рассекла воздух — привычный жест, вот уже много лет знакомый всем горнякам.
— Товарищи, — начал он, — вы уже сами сказали, что нужно делать. И вы правы. Нельзя больше мириться с наглостью медных королей, потому что иначе они обнаглеют еще больше.
Горняки одобрительно перешептывались.
— Вот мое мнение: самый совершенный отбойный молоток превратится в ненужный хлам, как только горняк перестанет вырубать им руду. Правильно? Так давайте отложим молотки в сторону и посмотрим, как хозяева добудут медь без нас! Увидите, они сразу взвоют.
Горняки рассмеялись.
— Нас называют «Красный Мансфельд». Это наша гордость и наша честь. Так пусть никто не скажет, что мы не умеем бороться. Вспомните тысяча девятьсот девятый и двадцать первый годы. Поступим же снова, как учит нас старая рабочая песня:
 
 
Труженик, творец, воспрянь,
 
На свою на силу глянь:
 
Лишь захочешь — в миг один
 
Остановишь ход машин. [8]
 
 
Светлыми веселыми глазами Отто Брозовский обвел зал, — на всех лицах он читал железную решимость.
Много надо было сделать для того, чтобы подготовить забастовку. Несколько горняков под руководством Отто Брозовского в тот же вечер составили и отпечатали текст воззвания. Разошлись только к двум часам ночи, а на утро в раздевалке, в подъемной клети, в поездах рабочие находили листовки:
 
«Товарищи! Медные короли угрожают нам голодом! Ответим им забастовкой! Второго июня ни один горняк не спустится в рудник!»
 
Шахтеры аккуратно складывали листовки и прятали их в карманы изодранных курток. Штейгеру Шиле ничего не удастся разнюхать! В забоях и штреках горняки собирались вместе, долго и горячо спорили. В поездах, где люди обычно устало молчали, громкие голоса перекрывали теперь грохот колес.
Что-то будет?
Не только на руднике «Вицтум» назревала гроза. На всех рудниках, на всех заводах Мансфельда было такое же настроение. Не только в Гербштедте, но и в Эйслебене, Гейтштедте, Гельбре и Вольфенроде душными вечерами люди собирались на улицах, и во всех разговорах повторялось одно и то же слово: «Забастовка!»
При этом одни с сомнением покачивали головой, другие пытались возражать, но большинство было на стороне коммунистов. «Красный Мансфельд» готовился к борьбе.
Много было сделано за эту неделю. «Забастовка!» — взывали листовки. «Забастовка!» — кричали плакаты. «Забастовка!» — требовали шахтеры на профсоюзных собраниях.
В субботу, 31 мая, после вечерней смены, во дворе рудника «Вицтум» должно было состояться первое собрание забастовщиков.
— Я приду, — обещал Отто Брозовский.
— Но тебя не пропустят. Чего доброго, они к тому времени и полицию вызовут.
— Я приду.
В субботу после обеда Отто Брозовский направился к Брахманам. Дома был один Петер.
— Привет, мальчуган, — весело поздоровался Брозовский.
— Взгляните-ка, дядя Брозовский. — Петер поднес к самому его носу тетрадь, в которой красным карандашом была выведена двойка. [9] — Я сделал в диктанте всего одну ошибку. Я написал лучше всех… — Петер покраснел. — То есть почти лучше всех, только двое написали еще лучше, у них совсем нет ошибок. — Он поднял голову и посмотрел на своего взрослого друга снизу вверх. — И то мне кажется, один из них списывал у другого, а?
Отто Брозовский засмеялся.
— Ты мне как раз и нужен, Петер. А двойка — что ж, это неплохо. — Он сел за стол. — Значит, диктанты ты писать умеешь, ну, а скажи, ты не трус?
Они говорили долго и откровенно.
  
Вишни
 
Душный летний день клонился к вечеру. На бледном небе вспыхивали зарницы, на мгновение озаряя огромные терриконы. Отто Брозовский, держа Петера за руку, шагал по проселочной дороге. Когда они были уже недалеко от ворот, Брозовский потянул Петера в заросшую травой канаву. Ползти по высокой мягкой траве было легко и приятно. Напротив ворот они остановились и осторожно выглянули из канавы.
У ворот стоял вахтер, а рядом, словно вросли в землю, — трое полицейских. На поясах у них болтались толстые дубинки. У Петера бешено заколотилось сердце, вот-вот выскочит.
— Думаешь, получится? — прошептал он.
— Конечно. Ты только взгляни, какие спелые вишни.
Петер поднял голову и увидел тяжелые ветви, нависшие над самой дорогой. Красные вишни весело блестели сквозь густую листву.
— Полезешь вон на то! — Отто Брозовский указал на дерево, стоявшее наискосок от ворот рудника.
Петер внимательно осмотрел дерево. С минуту они молча лежали рядом.