Спасенное сокровище

Брозовский шепчет товарищам:
— Они везут их, точно преступников!
Вальтер Гирт хватает за руку старика Энгельбрехта, который сидит на корточках рядом с ним.
— Началось! — кричит он хрипло. — Началось!
Раздается короткий, похожий на выстрел звук. Он повторяется снова и снова. Машина проезжает еще несколько метров и останавливается.
— Чего встал? Поезжай! — доносятся до горняков раздраженные окрики полицейских.
Шофер дает газ. Грузовик с трудом двигается с места и, переваливаясь из стороны в сторону, едет дальше.
Перед машиной вырастает живая стена — горняки преградили дорогу. Они стоят в свете фар, расставив ноги и крепко взявшись за руки. Брозовский поднимает руку:
— Стой!
Шофер тормозит, и тотчас же один из полицейских рявкает:
— Вперед, мерзавец!
Грузовик уже совсем близко, но горняки не отступают. Осталось всего шесть метров!
«Сейчас они отскочат», — думает шофер.
Пять метров!
— Освободить дорогу! — кричат полицейские, размахивая дубинками.
Четыре метра!
Горняки стоят как вкопанные.
Три метра!
— Проклятье, они не двигаются с места!
В последний момент шофер изо всех сил нажимает на тормоз. Машину заносит. Полицейские судорожно хватаются за борта. Грузовик останавливается поперек дороги.
 
Перед машиной выросла живая стена…
 
Из-под брезента слышатся испуганные голоса:
— В чем дело? Что там случилось?
Штрейкбрехерам становится не по себе. Их беспокойство возрастает с каждой секундой.
— Эй, трусы, заткните глотки! — грубо одергивает их кто-то.
И под брезентом наступает тишина.
А снаружи раздается спокойный, уверенный голос:
— Ребята, уходите домой! Не подводите товарищей!
Из грузовика снова слышится взволнованный шепот.
И снова окрик:
— Ни с места!
Шепот замирает. Громкий, уверенный голос обращается к сидящим в машине горнякам:
— Мы боремся за повышение нашей нищенской зарплаты! Подумайте об этом, ведь вы тоже рабочие!
Штрейкбрехеры притихли, боятся шевельнуться.
Вдруг воздух прорезает пронзительный свист. Полицейские соскакивают с машины. Размахивая дубинками, они бросаются на пикетчиков. Один из них бьет Энгельбрехта по лицу.
— Собаки, — хрипит старик и сплевывает.
Полицейский сбивает его с ног и бьет сапогом в живот. Раз, другой, третий. Старый забойщик корчится от боли.
Безудержный гнев охватывает горняков. Увесистый кулак обрушивается на негодяя. Полицейский пошатнулся и оставил Энгельбрехта в покое. Зеленая фуражка покатилась по земле. Двое рабочих осторожно относят избитого старика в кювет.
Штрейкбрехеры под брезентом слышат удары, тяжелое дыхание, стоны, отрывистые возгласы. Они сидят, едва дыша от страха.
Вдруг кто-то откидывает брезент. И перед растерявшимися штрейкбрехерами вырастают три черные фигуры с красными повязками на руках.
— Авария! Мы весьма сожалеем, но путешествие кончено. Деньги за проезд возвращены не будут, — язвительно объявляет Геллер.
«Черт возьми, — думает электрик Грейнерт, которому жена с утра до вечера твердит, что он должен идти на работу, — они меня опять накрыли. Опять повесят перед домом этот проклятый плакат». И, стараясь остаться незамеченным, он вылезает из машины. Вслед за ним через борт лезет рудничный конюх Аппельт.
— Меня срочно вызвали на рудник, — бормочет он. — Сказали, что лошади околеют.
— Лошадок, конечно, жаль, — спокойно и строго говорит Август Геллер, — но пусть уж лучше околеют лошади, чем умрут с голоду наши дети.
За Аппельтом следуют еще трое или четверо. Осталось еще человек пять.
— Не артачьтесь, ребята, идите домой! — кричит в темноту Август Геллер.
— Заткни глотку! — отвечает из кузова чей-то грубый голос.
Август узнает его: это старший забойщик Дитцке, драчун и пьяница; говорят, он состоит в нацистской партии. В углу слышится возня — это Дитцке ощупью пробирается навстречу тщедушному Геллеру.
— А ну, дай этому красному! — кричит кто-то. — Сотри его в порошок!
В кузове становится светло как днем. Это вспыхнули фары: позади грузовика остановилась машина выездной полицейской команды. Заскрежетали тормоза. Из машины выпрыгнул полицейский вахмистр Шмидт, а за ним еще целая орава полицейских в зеленых формах.
— Схватить пикетчиков! — командует Шмидт.
Полицейские бросаются на рабочих. В темноте на пыльной, нагретой дневным зноем дороге разгорается борьба. Энгельбрехт стонет в кювете. Вальтер выхватил у полицейского резиновую дубинку и колотит ею направо и налево. Под глазом у него синяк. Один из полицейских бьет Брозовского. Тот скрючился от боли: он был ранен в руку во время войны. Извернувшись, Брозовский наносит удар другой рукой. Полицейский теряет равновесие и падает.
Стволового Ленерта схватили. Он отбивается, используя свой железный крюк как оружие. Полицейские тащат его к машине.
— Ну, ты, поворачивайся, сволочь однорукая, коммунист паршивый! — орет Шмидт и бьет Ленерта под ложечку.
Ленерт спотыкается, и его волочат по дороге.
С огромным трудом повернув голову, Ленерт кричит:
— Мне жаль, что я не коммунист. Брозовский! Слышишь! Когда вернусь из кутузки, я вступлю в партию!
Свистит резиновая дубинка. У Ленерта темнеет в глазах, он уже не слышит, как его бросают в машину.
Взревел мотор. Полицейские, словно виноградные гроздья, повисают на бортах отъезжающей машины.
Несколько отставших в зеленой форме бегут сзади, пытаясь вскочить на ходу.
Горняки смотрят им вслед. Штрейкбрехеры исчезли, как в воду канули. Грузовик стоит посреди дороги, точно судно, потерпевшее кораблекрушение.
Луна вышла из-за облаков и залила нежным светом черные терриконы рудника «Вицтум».
  
Предательство
 
Секретарь профсоюза Шульце нервно поерзал в кресле, снял пенсне с носа и подышал на стекла. Гул голосов, доносившийся с улицы, с каждой минутой становился все громче.
— Освободите арестованных! — раздавалось снова и снова.
У Шульце на лбу выступили капельки пота.
— Ну и народ! Неслыханная наглость!
Тщательно выутюженным носовым платком он протер стекла пенсне.
Над недоеденным куском колбасы жужжала жирная муха. Эти крики на улице испортили ему аппетит. Он отогнал муху платком. В комнате было невыносимо душно. Шульце застонал; он обливался по?том. Наконец он встал и, подойдя к раскрытому окну, осторожно выглянул из-за гардины. В переулке колыхалось море людей. Они собрались перед кирпичным зданием тюрьмы, расположенным против комитета профсоюза.
— Свободу арестованным! Отпустите наших товарищей! — кричали рабочие.
Секретарь профсоюза испуганно заморгал глазами. Он надел пенсне и посмотрел на тюрьму. Там и сям за решетками окон мелькали бледные лица. Арестованные поднимали сжатые кулаки.
— Рот фронт! — кричали они.
— Рот фронт! — отвечали им горняки снизу, из переулка.
— Чертово племя! — буркнул Шульце и захлопнул окно.
— Свободу заключенным!
Громкие возгласы проникали в комнату даже сквозь закрытые окна. В дверь постучали.
— Войдите! — устало пробормотал Шульце.
Вошел Рихард Кюммель и нерешительно остановился на пороге:
— Здравствуйте.
Секретарь профсоюза недовольно поднялся с кресла, но тут же взял себя в руки и радушно улыбнулся:
— Заходите, коллега…
— Кюммель, — робко представился Рихард.
— Да заходите же, коллега Кюммель. Садитесь!
Он указал Рихарду на высокий стул с прямой спинкой, а сам развалился в кресле за письменным столом.
— Ну, что нового, мой юный коллега?
Рихард вертел в руках шапку.
— Я бы хотел выяснить один вопрос…
— Так, так, коллега…
— Кюммель, — подсказал ему Рихард.
— Пожалуйста, коллега Кюммель, говорите смело. Как секретарь профсоюза и как член окружного правления социал-демократической партии я в политике и в профсоюзных делах не новичок, говорю вам это без ложной скромности. — Шульце самодовольно улыбнулся. — Двадцать лет руководящей профсоюзной деятельности, это, дорогой мой, что-нибудь да значит. — Он погладил себя по лысому черепу.