Лучшая парочка сезона
Пока я обо всём этом думала, Володька сидел молча, не перебивал моих мечтаний о себе, прекрасном. (Хорошо, что он мыслей моих не умел читать, а потому не догадывался, какой бред мне мерещился.) Всё-таки да, из нас бы с ним хорошая парочка получилась… И совершенно неожиданно для себя – и уж тем более для Страшного – я вдруг спросила:
– Слушай, а чего ты всегда ходишь в какой-то стрёмной одежде? Это у тебя стиль такой?
Мне тут же стало стыдно – и я покраснела в лучах приближающейся зари. Хорошо, что ей долго ещё приближаться, а потому ни лучей, ни хорошего обзора пока не было. Вдруг у Страшного семья бедная? Вдруг средств нет? Да и какое моё дело? Вот дура, вот я кренделиха! Уж кто бы спрашивал про одежду – сама непонятно во что всегда одета. В самую дешёвую продукцию самых поддельных фирм на свете. И стригут меня к началу лета чуть ли не налысо – чтобы на шампунь меньше денег уходило. А туда же – чужим внешним видом интересоваться…
– Володь, ты это, прости… – Я даже за руку Страшного схватила. – Я ж просто так спросила, мне всё равно на самом деле! И нормально ты одеваешься, рэпперы тоже в таком прикиде ходят – чтобы на много размеров больше одежда. Это реально круто. Да…
И тут я увидела, что Володька Страшный улыбается. Смотрит на меня и улыбается. Но как будто кому-то ещё, а не мне. Не знаю, почему мне так показалось. Приглючилось, наверное.
Но он, не переставая улыбаться, посмотрел уже явно на меня и сказал:
– Да ладно, нормально спросила, чего… Ничего мы не бедные. А одежда эта вся – моего старшего брата. Он в армию ушёл, и ещё по контракту там остался. А я его жду. И ношу его вещи. Скучаю потому что.
– А-а… – У меня отлегло от сердца. Зато оно снова превратилось если не в лошадиное, то в сердечко пони точно. И застучало быстро-быстро. Потому что пони чуть не заплакала.
– Варька, только ты никому не говори, ладно? – Страшный вскочил с лавочки.
Вскочил и снова уселся – чтобы, видимо, тоже успокоиться и не выдавать своего волнения. Конечно, он хотел оставаться страшным и суровым Страшным, хотел никому своих чувств не показывать.
– Не скажу, конечно! – уверила я.
И подумала: «Конечно, я никому не скажу. В плане чужих секретов я – могила. Ага, а по поводу своих секретов я… трепло – овечий хвост. Но это ладно. А Володька – наивный. Если он носит одежду брата, которая ему явно велика, но хочет, чтобы его трогательные чувства остались в секрете от окружающих, то почему он думает, что никто об этом не догадывается? Если брата его видели в этой одежде, а теперь видят Володьку – то что остаётся думать? И в то же время – одежда-то у него самая незамысловатая! Таких футболок, штанов и водолазок – да просто миллион! Вся деревня с одного рынка одета, да и поселковые пацаны экипированы на похожих торговых точках. Поэтому кому охота присматриваться и проверять – в свое или в брательниково одет сегодня Владимир Страхов? К тому же кличка Страшный, которая пристала к нему, говорят, с молодых юных лет, создаёт ему такой образ, когда на внешность его никто внимания и не обращает. Страшный – он Страшный и есть. Чего на него смотреть? Его лучше не злить, а то по чайнику можно получить – это да. Или на дело какое-нибудь подбить – это тоже круто, потому что он парень толковый. Так что никто Страшного не засмеёт…»
Вот что я подумала. И успокоилась.
– Ты чего зависла? – осторожно толкнул меня в бок Володька. – Ты… Тебе смешно? Или думаешь, кому из ваших рассказать? Ладно, смейтесь, мне до фонаря.
– Да почему мы должны смеяться-то? – Я правда удивилась. Нет, зря он мои мысли не читает. Лучше бы прочитал – потому что пересказывать то, как я про него хорошо подумала, мне было лень.
– Ну, так… – Страшный пожал плечами под своей, нет, брательниковой широкой серой футболкой.
– Вот что, Володя… – заявила я. – Если ты думаешь, что я могу тайну, которую мне рассказали, всем разболтать, то зачем тогда вообще мне её рассказал? Мог бы наврать чего-нибудь затейливого. Или сказать «не твоего ума дело». Я бы поняла. А раз уж решил секрет поведать, то…
– Да я как раз верю тебе! – взвыл Страшный. Да, я такая, кого хочешь доведу. – Ну, просто подумал, что это как-то… по-бабски. Ждешь брата – и молчи. А я…
– Это твоё право. Потому что это только твой брат. – Я абсолютно была уверена в том, что говорю. Но вот что там ещё заявил Страшный? – То есть что значит «по-бабски»? Ты что имеешь в виду?
– Варь, Варя, давай не будем ссориться… – снова испугался Страшный. – Я вообще имел в виду. Ну – вообще. Я ж ничего против-то… Я не хотел…
– Так я тебе правда нравлюсь? – не могла удержаться я. Спросить обязательно надо было.
– Правда… – Страшный совсем никак не ожидал моего вопроса. Наверное, потому так и ответил. И тут же сам «завис».
– А почему?
Страшный на системный запрос не отвечал.
А я не стала переспрашивать. Значит, не хочет отвечать. Может, не подумав, брякнул. Его право. Ладно…
– Я не знаю, как на такие вопросы отвечают… – наконец включился в сеть Володька.
– Да ладно-ладно, я просто так спросила, – замахала я на него руками.
Потому что испугалась – сейчас он скажет, как обычно в сериале, что я нравлюсь ему уже давно, несколько лет, что это чувство, проверенное временем, что ни одна девчонка ему так ещё не нравилась. Что это серьёзно. На всю жизнь, конечно же. Да, или что я не такая, как все…
Блин, и что ж я правда такая злая-то? Что за мысли у меня… как это называется… циничные? Что мне человек сделал плохого? Или я просто вредная? Или сериалов просто обсмотрелась, журналов обчиталась? Да я бы не сказала. В Москве я только и делаю в свободное от школы время, что на компьютере рублюсь. Или книжки читаю, когда компьютер занят. Это тут я как каторжная – ничего, слаще морковки (в смысле бабкиных сериалов и журналов из помойки), не вижу. Потому что книжек мне сюда взять не дали – чтобы от помощи в ведении хозяйства не отлынивала. Вот, наверное, и зверею. А вообще, нет… В школе я тоже пацанов обсмеиваю. Тоже в циничной форме. Поэтому они от меня, как от монстра какого, шарахаются. Так что никаких у меня романов. Даже на дискотеках никто танцевать не приглашает.
Ясно. Я противная. Вот никого и не интересую. Стерва потому что, наверное. Это мне девчонки в школе не раз говорили. Только у них это как-то уважительно выходило. Даже, я бы сказала, с лёгкой завистью. Я ещё, помню, гордилась, когда слышала. Стерва – значит, не обидит никто. Вот мне как казалось. А на практике понятно, что гордиться нечем. Вот ведь…
– Слушай, я много бы отдал за то, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь! – вдруг произнес Володька. И я немножко не успела додумать свою мысль.
– А что такое? – спросила я. Ой, нет – хорошо, что он моих мыслей всё-таки не умеет читать!
– Да ты куда-то пропадаешь, как будто вылетаешь. Вроде сидишь тут – а тебя на самом деле нету. Ты далеко где-то… И о чём ты думаешь?
– А что? – как попугайчик, повторила я.
– Да нет, всё нормально. Интересно просто.
– А за что я тебе нравлюсь, ты всё-таки не будешь отвечать? – спросила я, перехватив инициативу. Ведь мне действительно очень хотелось это знать. Для самой же себя.
– А обязательно надо говорить? – вопросом на вопрос ответил Володька. И уткнулся взглядом в землю.
Хитрый Страшный, получается? А может, у человека и правда чувства. А я как раз наоборот – дура бесчувственная. Потому что смотреть в бинокль, как Машка Кафтанова с Борюсиком целуется, – это можно. Или за той же Натахой незабвенной наблюдать – как она с кавалерами прохаживается. А чтобы самой поцеловаться… А что? Сейчас самая подходящая обстановка. Страшный – парень симпатичный. Так что можно. Всем надо, все целуются. А я чем хуже?
Но, выходит, что хуже. Хуже. Да. Потому что я ни с симпатичным Володькой, ни с прекрасным Русланчиком целоваться почему-то не хотела. Ага, а как Лизке-дачнице демонстрировать, что Руслан – мой парень, это я могла? Могла.