В Пышму. За тетрадками

— Эй, — закричал я. — А накладная-то!
Схватил я кулек и стал его расправлять.
Ничего, сохранился документ. Только с одного края сильно мокрый, а с другого сильно мятый. Сложил я его и сунул опять к себе за пазуху. Жорка отряхнулся и мы пошли дальше.
Жорка говорит:
— Что-то долго Пышмы нет.
Я говорю:
— А ведь еще обратно идти!
И как подумали мы о том, что надо будет еще идти обратно, стало нам скучно-скучно.
Жорка говорит:
— Давай песни петь.
Я говорю:
— Давай.
— Только ты начинай, — говорит Жорка.
Я не стал спорить и запел:
 
 
— «Узнай, родная мать, узнай, жена-подруга,
 
Узнай родимый край и вся моя семья,
 
Что бьет-разит врагов стальная наша вьюга,
 
Что счастье мы несем в родимые края!»
 
 
— Это — что! — говорит Жорка. — А вот я с матерью ездил в Свердловск, так один инвалид в поезде песню пел:
 
 
«Граждане, послушайте меня, да-да!
 
Расскажу историю вам я,
 
Как фашисты ходят тучей
 
И советских граждан мучат,
 
Вот про это слушайте сюда, да-да!»
 
 
И так куплетов двадцать. Про допрос, про партизан, про отца и сына. Понимаешь, отец полицаем был, а сын партизаном. Вот это была песня! Женщины даже плакали. Жаль, я всю не запомнил, только пять куплетов.
И только Жорка хотел допеть остальные четыре куплета, как вдруг сзади затарахтела машина. Оглянулись мы — и правда, «Уралец» катит! Газогенераторный, с двумя черными печками. А из них, как из самоваров, дым валит.
Выскочили мы на середину дороги и давай прыгать и всякие знаки руками выделывать.
Машина, конечно, остановилась. Шофер крикнул:
— Вы что на дороге пляску устроили! Полезайте сейчас же!
Закинули мы в кузов санки, поставили ноги на колесо, а до борта никак не дотянуться. И вот высунулись из кузова две руки в кожаных перчатках и подтянули нас, как котят, за воротники.
Тронулась машина, и мы с Жоркой брякнулись на дно кузова, на березовые чурки. Смотрим, а напротив нас военный в полушубке на корточках сидит и смеется.
— Ишь вы! Не убили чуть своими санками. Вы кто, спекулянты, что ль?
Жорка заулыбался тоже и говорит:
— Да не-е… Мы в Пышму, за тетрадками. У нас и накладная есть.
— Значит, выполняете задание? — спрашивает военный.
А я говорю:
— Конечно, выполняем. Накладная у меня за пазухой.
И вдруг мы с Жоркой стали дрожать. Присели пониже, чтобы не дуло, а сами все равно дрожим. Жорка спрашивает:
— Ты д-дрожишь?
Я говорю:
— Д-дрожу… А ты?
— Я тоже д-дрожу… Д-давай кулаки сжимать.
Стали мы сжимать кулаки — не помогает. Все равно зубы трясутся. Противно так.
Жорка говорит:
— Д-давай з-зубы стиснем.
Я говорю:
— Д-давай…
Стали мы стискивать зубы, а они не слушаются. И по всему телу прокатывается мелкая судорога.
Военный смотрел, смотрел на нас и говорит:
— Все это чепуха. Вы попробуйте по-нашему, по-военному. Нужно себе приказать. Вот так: «Слушай приказ! Не дро-ожать!» И всё. У кого есть воля, у того выйдет. Попробуйте.
— Ну-ка, попробую, — говорит Жорка. — У меня воли сколько хочешь.
Скосил он глаза, будто хотел на себя посмотреть, и как крикнет:
— Слушай приказ! Не дрожать!
И Жорка вдруг замер.
Тогда и я отдал себе приказ. И тоже замер! Сижу, не дышу. Взглянул краешком глаза на Жорку, а он опять дрожит! Выдохнул я воздух и тоже вдруг задрожал.
— Эх вы! — говорит военный. — Нужно волю тренировать!
Хотели мы с Жоркой расспросить военного, как это делается, да тут увидели, что въехали в Пышму. Понеслись мимо нас каменные дома, заводские трубы. Сразу видно, что районный центр.
Постучал военный по фанерной кабине, и машина остановилась.
Жорка вдруг захныкал:
— Дяденька, возьмите нас на обратном пути, нам еще уроки нужно учить…
— Ждите, возьмем, — сказал военный. — Мы до больницы. Будем через час.
И задымила машина дальше.
Стали мы с Жоркой веселые, оттого что не придется назад пешком идти. Отряхнули друг друга от снега, обмели рукавицами валенки и вошли в Когиз.
А это оказался совсем маленький деревянный вагончик с двумя окошками. За прилавком топилась железная печка-буржуйка, а перед ней на коленях стоял черный старик в меховой поддевке. Старик очень хотел разрубить чурочку, но он так плохо рубил, что чурочка чуть-чуть вздрогнет под топором и упадет нерасколотая.
Старик кряхтя поднялся с полу и надел очки. Он спросил:
— Что вам угодно, молодые люди?
Жорка говорит:
— Дяденька, давайте я вам чурки расколю. У меня это хорошо получается.
— Так я и поверил вам, что вы только для этого сюда и пришли, — отвечает старик. — Наверное, опять перышки выпрашивать?
Я говорю:
— А мы из пятой школы за тетрадками. У нас и накладная есть.
— А! — сказал старик. — Это деловой разговор. Пожалуйте ваш документ.
Повертел он нашу бумажку и приподнял очки.
— За такую накладную кое-кого полагается бить по кое-какому месту.
Жорка сделал жалобный вид.
— Она такая и была, дяденька!
Старик внимательно посмотрел на Жорку и говорит:
— Ну, вы, допустим, не лгите, лучше идите рубить дрова. А вас, молодой человек, я буду отоваривать. Так, что здесь? Тетрадок в клетку нет… Восемьдесят шестых перьев нет… Цветной бумаги нет…
Отоварил нас старик тетрадками в косую линейку, дал пачку карандашей, вставочек и заставил меня расписаться.
А Жорка тем временем дрова рубил. Он и правда с ними ловко расправлялся. Только звон в Когизе стоял.
— Ну, молодые люди, — сказал старик, — а это вам, чтобы хорошо учились. И чтобы не лгали никогда.
И дал нам по три тетрадки в клетку.
Уложили мы всё на санки, завязали веревкой и вышли на улицу. А там уже сумерки начались. Снег стал совсем фиолетовый, как разбавленные чернила.
Стали мы ждать машину и смотреть, как в домах по очереди зажигаются огни. Но от этого стало холодно и сильно захотелось домой. Жорка поднял воротник и сказал:
— Интересно, что сегодня было на обед?
Я ответил:
— Ты про это не думай. Еще хуже есть хочется, когда думаешь про обед.
И только я это сказал, как представил себе всю столовую: и столы с алюминиевыми тарелками, и хлеборезку с одинаковыми порциями хлеба, и даже запах щей услышал. А сам сказал Жорке:
— Давай карандаши считать.
И стали мы с Жоркой считать карандаши. Их было ровно сто штук. А Жорка спорил, что девяносто девять.
И потом мы подумали, что машина вдруг не придет. И стало совсем скучно.
Жорка хотел пойти погреться в Когиз, но дверь вдруг открылась и старик стал навешивать замок.
Он увидел нас и сказал:
— Вы сумасшедшие молодые люди. Скоро наступит ночь, а вы не прошли еще ни одного сантиметра. Может быть, вам нравится ночью в лесу, я знаю? Разумные дети пошли бы сейчас со мной в теплый барак. Что у нас — не найдется лишней подушки?
Но тут на дороге появилась машина. Мы так обрадовались, что выскочили на дорогу и замахали руками. Военный сидел в кабинке. Он спросил:
— Опять будете дрожать?
Мы говорим:
— Не будем!
— Ну, тогда садитесь! Давайте ваши санки сюда.
Помог он нам погрузить санки, и мы поехали. И увидели, как старик пошел в свой барак. Мы помахали ему рукой, а он, наверное, не увидел.
Мы и правда больше не дрожали. Привалились друг к другу около кабинки, и у нас сами стали закрываться глаза. Не успели задремать как следует, как показалась наша электростанция. И удивились мы с Жоркой, что путь наш в Пышму был такой длинный.