Обида

— Какую тетрадку? Ах, ты про это… Нет, это еще не гадость.
Митька совсем растерялся. Он почувствовал, как катастрофически глупеет под взглядом этой девчонки. Он ничего не понимал.
— Что ты от меня хочешь? Я больше ничего… Честное пионерское.
Нос у девчонки брезгливо сморщился.
— Тебе не стыдно давать честное пионерское? Я-то думала, у тебя достанет смелости хотя бы мне признаться! Фу, противно! Я же никому ничего не сказала.
Девчонка повернулась, собираясь уйти.
Но Митька схватил ее за руку и снова повернул к себе лицом.
— Да чего ты ко мне пристала? Ты, может, сумасшедшая? Что я такого сделал, а ну, говори?
Девчонка холодно и четко проговорила:
— Ты сам прекрасно знаешь, не притворяйся. Ты написал про меня «Танька — дура». Мне-то наплевать, что ты обо мне думаешь, но ты, как дикарь, испортил новый лифт!
Митька оторопел. Митька задохнулся от возмущения. Он стоял, хватая ртом воздух, и непреодолимое желание дать этой самоуверенной Таньке хорошую затрещину переполняло его.
Но отец всегда, сколько Митька себя помнит, внушал ему, что бить девчонок — это уж самое последнее дело, и Митька кое-как сдержался.
Он только сжал руку девчонке чуть повыше локтя, сжал так, что губы у нее скривились от боли, придвинул свое лицо вплотную к ее лицу и прошипел:
— Ты дура и есть! Самая настоящая дура! Лифт испортил! Да я тебя и знать не знаю, я и имя-то твое первый раз услышал. Скажи спасибо, что не получила вот это, — Митька покрутил перед ее носом туго сжатым кулаком, потом оттолкнул девчонку и зашагал прочь.
Он уже обогнул угол дома, когда услышал позади легкий топот.
Девчонка снова дотронулась до его плеча.
— Ну, чего тебе еще надо? — заорал Митька.
— Послушай… ты не сердись… я теперь вижу, что это не ты.
— Спасибо! Я прям-таки счастлив, — Митька расшаркался.
— Ну, перестань. Не паясничай. Я ведь и вправду думала, что это ты написал. Я ведь никому не сказала, хотела поговорить, потому что это же ужасное свинство…
— Но почему ты меня… Мы что, давно знакомы? И ты меня хорошо знаешь?
И тут Митька осекся.
— Это потому, что я Надькину тетрадку? — тихо спросил он.
— И потому тоже, — так же тихо ответила Таня. — И еще потому, что я ни одного мальчишки пока не знаю, а ты в одном подъезде…
— Так что ж, если в одном…
Митька умолк. И тут Таня тихо сказала:
— Знаешь, у тебя были очень страшные глаза, очень сердитые. Я думала, ты меня ударишь.
— Еще чего, — пробормотал Митька и нахмурился, но ему очень понравилось про страшные глаза.
— Ты мне так сжал руку… У меня, наверное, будет пять синяков.
— Извини, — буркнул Митька и опустил голову.
Он опять почувствовал, что теряется под ее взглядом.
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Дмитрий. Митей дома зовут.
— Красивое имя. Ми-тя. Красивое.
— Скажешь тоже… Имя как имя.
— Не-ет, красивое.
Некоторое время они шли молча, искоса поглядывая друг на друга.
— Ты знаешь, Митя, когда ты вышел из подъезда, я подумала, что у тебя случилось какое-то несчастье, такой ты был печальный. Я еще подумала, что ты из-за этой дурацкой надписи, что ты жалеешь. У тебя беда какая-нибудь?
Митька остановился удивленный, внимательно поглядел на Таню, и вдруг ему показалось, что он знает ее давно-давно, всегда знал.
И еще ему показалось, что это уже было когда-то.
И эта странная девчонка, которая, как колдунья, может чувствовать, какое у тебя настроение, и они когда-то уже вот так стояли на ветру и глядели друг на друга, и разговаривали.
Он потряс головой, но странное чувство не проходило. И Митька неожиданно заулыбался во весь рот, потому что ему вдруг стало хорошо-хорошо, просто даже замечательно. И захотелось все ей рассказать про свою беду.
Вернее, даже не про беду, а может быть, вовсе про счастье — зависит от того, как завтра все обернется, потому что несколько дней назад Митька соврал.
Пока длился суматошный день в новой школе, в новом классе, он почти забыл про это, но теперь на него опять накатили разные невеселые мысли.
Он соврал.
Но все дело в том, что он, может быть, вовсе и не соврал. Вот какое дело.
Он и сам запутался.
А выяснится все только завтра. И Митька боялся, что до завтра он не доживет, а помрет от волнения и неуверенности уже сегодня.
Все это Митька пробормотал так сбивчиво и непонятно, что Таня только покачала головой.
— Погоди, погоди, ничего разобрать не могу. Ты соврал?
— Соврал!
— А говоришь, не соврал.
— Может быть, и не соврал, я не знаю.
— Но так же не бывает, Митька!
— Бывает.
— Слушай, ты можешь мне все по порядку.
Митька задумался. Потом неуверенно сказал:
— Ну… не знаю… попробую, рассказать?
И вот что Таня узнала от Митьки.
  
III. Завтра на старт!
 
С Колей Прохоровым Митька познакомился в южном городе Сухуми на водной станции. Митька приехал туда на каникулы к бабушке и дома появлялся только для того, чтобы перекусить да выспаться.
Все остальное время он был на море.
Он обуглился на солнце, как головешка, волосы выгорели, стали пестрыми — полоса черная, полоса рыжая — и торчали от соленой воды сосульками.
— Ты погляди на себя, — чучело да и только. Ты же ж скоро ракушками обрастешь от этого моря, будь оно неладно, — говорила бабушка. — Мать приедет, скажет, что я тебя специально голодом морила, чтоб скелет для музея сделать.
— Не скажет, — смеялся Митька и говорил бабушке про ультрафиолетовые лучи, которые такие полезные, что просто ужас. И еще говорил о броме, йоде и других замечательных, очень нужных человеку веществах, которые есть в морской воде.
Бабушка умиленно вздыхала, добрела, гладила Митьку по голове.
— Ишь, сколько всего вычитал, чертеня! Не переспоришь тебя, — говорила она.
Коля Прохоров поразил Митькино воображение при первой же встрече.
Вот это был человек!
Когда Митька увидел, как Коля плавает, сердце его тоскливо заныло от зависти.
Он глядел издали, как Коля прыгает с вышки, легко крутит двойное сальто, летит ласточкой, и щучкой, и козликом, а вынырнув, плывет к мосткам бурным великолепным кролем.
Потом поднимается по шаткой лесенке, блестящий на солнце, высокий и сильный, как морской бог.
Митька никак не мог отважиться подойти к нему, обожал издали, и только узнав, что Коля тоже приехал из Ленинграда, решился.
Все оказалось просто и не страшно.
Коля протянул ему руку, улыбнулся так, что белые зубы пустили солнечных зайчиков, и сказал:
— Здравствуй, земляк. Меня Коля Прохоров зовут. А тебя?
— Митька.
— Ну и прекрасно. Я видел, как ты плаваешь. Шустрый ты лягушонок. Только почему ты, питерский человек Митька, извиваешься при этом, как змей? Кто тебя учил?
— Никто. Я сам, — тихо ответил Митька.
— Хочешь, я научу тебя плавать по-настоящему? — спросил Коля.
Митька ничего не ответил, только так поглядел, что Коля засмеялся, щелкнул его легонько в лоб и сказал:
— Решено.
Коля учился в институте, и у него был первый разряд по плаванью. А выше уж только мастер спорта!
Так что поучиться у него было чему.
И самое главное — он любил учить, делал это с удовольствием.
В конце лета, перед отъездом, Коля ласково притиснул Митьку к твердому своему горячему боку и серьезно сказал:
— У тебя, Митька, получается, а дальше будет еще лучше. Это уж точно, я знаю. Тебе надо всерьез плаваньем заняться. Приедешь в Питер, позвони. Я обязательно помогу.
Он оставил Митьке номер своего телефона, записанный на спичечном коробке.
И уехал.
А на следующий день случилось ужасное несчастье — бабушка растапливала во дворе летнюю печку — мангал и сожгла коробку.
Митька от горя чуть не заболел.
А бабушка глядела, как он убивается, и плакала, и ругала себя всякими словами. А что толку?