Такой смешной Король! Повесть первая

От этих мыслей становилось грустно.
Скорее всего, Королю только показалось, но, несмотря на восемнадцать гектаров земли, лес, сенокосы и пастбища, на хуторе стало тесно, и это во всем незаметно ощущалось: в непонятной раздраженности, нервозности обитателей хутора. Единственно Юхан, как всегда, спокойно насвистывал сквозь зубы свою песню про землю Мулги, где жить хорошо. И Король с Вилкой продолжали радоваться жизни как таковой, возможно, потому, что корыто и конура — это все же изолированные жилища и в них тесноты, раздражавшей людей в доме, не ощущалось.
Однажды Алфред с утра уехал в город Журавлей. Он шел по тропинке через клеверное поле, которое начиналось сразу же за хутором Рямпсли. Тропинка завела его в ельник, из которого он зашагал вдоль сложенной из валунов ограды до хутора Маза, который называли еще и «почтовым», поскольку сюда доставлялась почта, — здесь и была остановка омнибуса курсирующего между городом Журавлей и портом Сухое Место. Король понял из подслушанного разговора: Алфред ехал в город, чтобы договориться господином Тайдеманом насчет квартир, которые должны в следующем году кем-то освобождаться, а Алфреду они понадобились, чтобы открыть в городе Журавлей столярную мастерскую. В каком часу Алфред вернулся, Король не знал, но был уже полдень, а Его Величество стоял перед зеркалом и изучал свое лицо, оно ему показалось некрасивым: уши чрезмерно розовые и нос… какой-то не такой. Единственно разве глаза пришлись по вкусу — зелененькие, как листья черники. Чернику Король любил. В это время и послышался голос Алфреда:
— …До тех пор, я договорился с Идой У Большой Дороги, поживем там. У нее огромная рига… там поставлю верстак, и можно полегоньку работать… Комната большая, там и машинку поставить можно… буду хуторянам шкафы делать, а ты хозяйкам фартуки шить.
— А где я буду спать? — Прибежал Король узнать. — Будет ли у меня чердак?
— Тебе осенью в школу, — ответил Алфред.
Вот как?! Королю осенью в школу! Это заставило Его Величество задуматься. Откровенно говоря, он не сказал бы, что такая перспектива пришлась ему по душе. Разговоры о школе возникали и раньше, но он на них не обращал внимания. Он давно перестал бояться темноты и привидений — пустое запугивание. Однако понятие «школа» показалось ему не очень привлекательным, поскольку звучало обычно в угрожающем духе: «Вот пойдешь в школу, там тебя научат уму-разуму…», или «Вот там тебе поблажки не будет…», или «Вот там тебе бездельничать не придется…», или «Вот в школе тебя, наконец, заставят уважать старших…». Поэтому перспектива пойти осенью в школу, — а ведь ждать осталось недолго — была им принята более чем настороженно, во всяком случае без бурного восторга.
— Хорошо, что это здесь же, в Звенинога, ребенку будет недалеко ходить, — обрадовалась Хелли Мартенс.
«Ага, теперь я “ребенок” и меня жалеют, — подумал про себя Король. — Добрая какая! Нет чтобы сказать, что со школой успеется, пусть подрастет, как они, бывало, раньше говорили…» Но нет, как воды в рот набрали. Алфред даже с Хелли согласился:
— Да, конечно, пусть пойдет в брюквинскую школу, всего полтора километра…
Допустим, не полтора, а два с гаком. Король это потом точно установил, так что и здесь они схитрили, что называется, сами себя успокаивали, причем дорога-то шла деревней лишь наполовину, большая же ее часть проходила через страшнейшие дремучие леса, так что безопасность Его Величеству, если честно признаться, никто гарантировать не мог, да и… не хотел!
Наступил день, когда пришлось расстаться с Серой, Вилкой, чердаком, садом, баней и Ангелочком. Все вещи опять погрузили на уже известную телегу, Короля опять закинули на самый верх, и под жуткий визг четырех несмазанных колес Серая вытащила Короля со двора хутора Сааре, повернула в сторону омнибусной дороги и примерно через полчаса, не дойдя до нее, свернула на затерявшуюся в траве колею, которая через негустой березняк привела к одинокому небольшому хутору.
Королю здесь не показалось интересным. Двор меньше, чем саареский, даже фруктового сада приличного не оказалось — две-три плохонькие яблони, одна едва живая вишня, дикорастущая малина, пара кустов смородины… Из пристроек лишь сарай да погреб. Скотины — одна корова, две овцы, кошка приблудная, собаки нет… Четыре курицы неопределенного цвета выглядели грязными. Они даже собственного петуха не имели, а бегал к ним откуда-то черный красавец петух, и надо же — в такую даль к таким уродкам бегать! Непонятно, что он в этих дохлятинах нашел? Король как-то слышал, как Мелинда на Сааре сказала: «Любовь слепа — полюбишь и козла». Видать, c черным петухом именно так дело и обстояло. Здесь-то отныне и пришлось Королю влачить жалкое существование.
Владелицей здешней отсталости оказалась костлявая старуха, одетая столь же бесцветно, как ее куры, Алфред сказал Хелли:
— Вот и наша хозяйка. Ее зовут Ида.
Позже Алфред, как бы между прочим, высказал соображение, что к Иде за всю ее жизнь ни один «петух» не бегал, хотя она сама пыталась доказать обратное, рассказывая всем одну и ту же историю, как однажды у нее был постоялец-красавец и как он хотел Иду в кухне прижать, но она забралась в угол у горячей плиты и оборонялась кочергой…
В сущности, она была доброй, но Короля медом не кормила, потому что не было меда, она была бедная. Даже лошадь для вспашки небольшого куска поля и для других хозяйственных нужд ей приходилось одалживать на хуторе Нуки, стоявшем на перекрестке дорог в полкилометре от хутора У Большой Дороги.
Кроме кухни в доме были еще две комнаты, из них меньшую занимала она сама, другую же отдала королевской семье. Здесь спальней господина Короля стала железная кроватка в углу, в другом углу поселились Алфред и Хелли.
Хутор У Большой Дороги назывался так потому, что находился в пятидесяти метрах от той дрянной омнибусной дороги, которая обеспечивала сообщение между портом Сухое Место и городом Журавлей. От этой дороги здешнюю усадьбу отделял ряд берез, посаженных вокруг дома. Весною они поили Его Величество своим соком. Кусты можжевельника росли, как и положено, везде. Когда же по омнибусной дороге проезжал автомобиль — такое случалось нечасто, — то в течение двадцати минут, в зависимости от направления ветра, во дворе У Большой Дороги ничего нельзя было рассмотреть. В остальное время климат никаких претензий Короля не вызывал.
В первое время Король грустно бродил вокруг в полном одиночестве, поскольку неизвестного цвета кот не отзывался ни на кис-кис, ни на киску, ни на кота, а имени он не имел. Короля кот совершенно не замечал. И Король, впрочем, мало считался с ним. Куры Короля интересовали лишь постольку поскольку. Правда, от их производительности зависело, подадут ли ему в этом доме гоголь-моголь.
Как же он обрадовался появлению здесь Вилки. Как ни в чем не бывало она выбежала из-за ограды, словно ей здесь знаком каждый суслик. Но не ради них она приплелась сюда в такой жаркий день — не меньше тридцати пяти градусов в тени, а прибежала она повидать друга. Ведь она благородного нрава, к тому же ей хорошо известно, каково живется, когда оказываешься на новом месте без друзей: и ее в свое время сунули в мешок и притащили на хутор Сааре, не спросив на это согласия даже ее мамы, добропорядочной дворняжки Кики.
Первую ночь в своей новой кроватке в темном углу Король провел отвратительно. Он себя чувствовал так скверно, словно и его засунули в мешок. Снился ему; странный сон (в корыте он снов почти не видел, а тут…) — странные дома, высокие, как на картинках в старых журналах про Америку, которые он листал на чердаке саареского коровника. Король блуждал по каменным лабиринтам незнакомого странного города, и откуда-то вдруг взялся железный электрический человечек, навязчивый болтун, пристал к Его Величеству, и Король наконец рассердился; тогда электрический человечек его оставил, но, уходя, бросил ему холщовый мешочек со словами: «Мне поговорить было охота, но раз ты такой нелюдимый, то оставляю тебе подарочек». Король открыл мешочек: в нем оказались маленькие мохнатенькие существа с носами, как у Микки-Мауса, и Король откуда-то знал, что зовут их Ник, Нак и Нарр. Сколько он ни старался от них спрятаться, куда ни забирался, они его находили повсюду. Он совсем было отчаялся, и тогда они сказали ему все вместе: «Мы не можем тебя оставить, мы олицетворяем понятие “хорошо”, поэтому куда ты — туда и мы, и от нас тебе не отделаться!..»