Плавать с дельфинами

— Как здорово! Спасибо, Бен. Я уже совсем успокоилась. Извини меня — немного сорвалась.
Бен склонил голову набок.
— Сегодня я должен буду сопровождать одного туриста, захотевшего понырять, но вот завтра утром мы с тобой отправимся плавать вдвоем. Я так решил. — Увидев беспокойство в глазах Пандоры, Бен поспешил успокоить ее. — Не бойся, мы не будем торопить события. Только тогда, когда ты немного привыкнешь к маске, мы потихоньку начнем осваиваться под водой.
  
Глава десятая
 
Пандоре всегда очень нравилось наблюдать за тем, как ведут себя рыбы. Девочкой она однажды даже выиграла на ярмарке двух аквариумных золотых рыбок. Она хорошо помнила тот вечер, который был одним из самых светлых воспоминаний. Ее мать, уступив тогда долгим и настойчивым уговорам отца, в конце концов согласилась, чтобы вся их семья пошла на городскую ярмарку, каждый год разворачивавшуюся на небольшой поляне напротив железнодорожной станции. Согласилась, несмотря на то что по пути на ярмарку семье предстояло пройти мимо соседних домов, где из-за занавесок (Моника не сомневалась) за ними обязательно будут следить любопытные соседи.
В качестве победного аргумента Фрэнк, отец Пандоры, выставил следующий: коль скоро эта ярмарка организуется для сбора средств в пользу пострадавших на производстве работников железнодорожной станции, где он работал, то их явка на мероприятие была как бы обязательной. Во всяком случае, они непременно должны были выслушать торжественную речь, с которой, по традиции, должен выступить начальник станции.
Пандоре исполнилось тогда шесть лет. Это она точно помнила, потому что как раз в это время страшно переживала из-за потери двух передних молочных зубов. День за днем перед сном она внимательно обследовала образовавшиеся ямки, тщетно надеясь увидеть след перламутровых верхушек будущих зубов.
Всю неделю мать не упускала случая пригрозить ей, что они никуда не пойдут. Но, на счастье Пандоры, случилось так, что соседка и близкая подружка Моники — мисс Силесия — угодила в больницу. Пандора была вне себя от радости, ведь теперь ей не грозило оставаться весь праздничный вечер в воняющей кошачьей мочой квартире этой самой мисс. При этом Пандора все же чувствовала себя немного виноватой, как будто именно она навлекла беду на несчастную соседку. Свою мнимую вину девочка особенно остро ощутила, когда стенающую, жалующуюся на какие-то «газы» соседку, санитары на ее глазах пронесли на носилках по заросшей сорняками садовой дорожке к машине «скорой помощи». Саму же Сплесию, однако, больше всего мучило то, что страдать ей приходилось именно тогда, когда прочие готовились вкусить за праздничными столами ветчины да желтых меренг.
— Ты присмотришь за моими кисками, Моника? — жалобно бросила она с носилок.
Моника, обожавшая все, что касалось чужих болезней и больничных злоключений, нежно погладила руку распираемой газами подружки. Проводив носилки до самых дверей «скорой помощи», она чмокнула Силесию в щеку и с чувством произнесла:
— Ни о чем не беспокойся. Я все беру на себя. — С этими словами она повернулась и пошла к дому, гордо подняв голову и раскачиваясь на высоченных каблуках-шпильках. Моника чувствовала, что в очередной раз заслужила восхищение соседей, собравшихся у дома Силесии по тревожному вою сирены «скорой помощи». Мать Пандоры хорошо знала, что было в головах окружавших ее людей. Ведь это она долго и основательно работала над тем, чтобы придать правильное, с ее точки зрения, направление всем их мыслям. Моника всегда умела вовремя и убедительно посоветовать соседкам, например, как поступить, чтобы удержать мужей, или, наоборот, чтобы от них избавиться. О соседках она знала все, даже кто что может себе позволить: стрижку, перманент, маникюр, педикюр, кто и сколько дает чаевых. Но самое главное — она знала, что пользуется среди живших вокруг большим уважением, и прилагала все усилия, чтобы сберечь и не потерять свою репутацию. Моника была известна в округе как женщина, не склонная много рассказывать о себе. Считалось также, что у нее хорошая семья, муж, приходящий каждый вечер домой вовремя и приносящий весь заработок жене (что не про всех мужей можно было сказать) и маленькая дочь. Девочку, правда, все немного жалели, потому что была она простовата и слишком уж тиха. Хотя некоторые надеялись, что она, может быть, еще и расцветет. Такое, мол, случается.
Сама же девочка, разглядывая себя в запотевшем зеркале душной спальни, совсем не верила в то, что сможет скоро «расцвести». Порой она думала даже, что, вероятно, такое счастье вообще к ней никогда не придет.
Единственное, на что она могла рассчитывать, так это на то, что два ее передних зуба когда-нибудь все-таки вырастут. Моника, правда, и тут дожидаться не стала, объявив, что ее дочь обязательно должна надеть на зубы скобы.
— Не могу понять, зачем это надо, — пытался было возразить Фрэнк, но быстро отступил, не желая раздражать лишний раз жену. Скобы, между тем, в те послевоенные времена уже давно никто не носил.
Как бы там ни было, но в тот счастливый вечер они все же отправились втроем на ярмарку. Готовясь к выходу, Пандора так отчаянно расчесывала свои пышные рыжие волосы, что гребешок стал звенеть от электрических разрядов и рвать при каждом движении все новые и новые пряди.
На ярмарке играл духовой оркестр, состоящий из пяти приятелей Фрэнка. Музыканты были явно навеселе от выпитого пива. Они фальшивили, но очень старались.
Моника, в сильно заплиссированной юбке и неизменных туфлях на каблуках-шпильках, с подчеркнутой осторожностью проследовала мимо оркестра. Почти на цыпочках она пересекла поляну, направляясь к палатке с прохладительными напитками. Фрэнк и Пандора послушно следовали за ней. Отцу было жарко, он весь взмок в своем старом неудобном костюме. Прийти в чем-то более свободном он не посмел: Моника настояла на том, чтобы муж был одет в костюм, рубашку и галстук, приведя следующий аргумент: «Ведь начальник станции обязательно придет в полном обмундировании».
Палатка с напитками раскинулась вблизи роскошного чернобокого паровоза, которому суждено было еще перевезти на своем веку несметное множество вагонов и пассажиров в самые разные концы прерий штата Айдахо. Паровоз этот, годы спустя, куда-то бесследно исчез, но в те времена все в городе знали эту могучую машину и ее долгий, неторопливый гудок. По этому гудку сверяли часы, узнавали время прибытия в город пассажиров, а также товаров.
Начальник станции мельком взглянул на собравшихся и начал долгую речь. Прежде всего говорящий задался вопросом о ценности великих железных дорог, пересекавших в разных направлениях земли родины. Затем он рассказал о человеческих жертвах, принесенных во имя бесперебойной работы и безопасности железных дорог, во имя благополучия жен и детей железнодорожников. При этих словах он простер свою руку в белой перчатке в сторону выстроившихся рядами крошечных домиков, огороженных белыми заборчиками. Свою речь оратор закончил проникновенным гимном в честь того самого стоявшего неподалеку черного паровоза, к которому был явно неравнодушен. Объявив наконец ярмарку открытой, он влез по ступенькам в кабину паровоза и дал торжественный троекратный гудок. От каждого из перекатов этого гудка сердце Пандоры сжималось. Частично от страха, потому что она пугалась громкого звука, но также и от того, что в душе она просто жаждала броситься к паровозу, отпихнуть начальника станции и с радостным гудением умчаться на чудесной машине отсюда подальше. Как бы она хотела, чтобы паровоз, набирая скорость, понес ее вдаль сквозь густую, высокую, золотую пшеницу, а она стояла бы на черной его броне и кричала: « Прощай, мать! Прощай, мисс Силесия и твои вонючие кошки! Прощай, школа!..».При этом крикнуть «прощай, отец» ей не пришло в голову. Хотя бы потому, что это была и его станция, ведь он тут работал. И пусть красивую форму носил не отец, а начальник станции, зато Фрэнк был допущен к мытью жарких боков так любимого всеми черного железного чудища-паровоза.