Плавать с дельфинами

— Ты встречалась с ней?
Джанин помотала головой.
— Я же говорю, никто ее не видел. Она и сама этого не хочет. А Окто о ней заботится. Если же вдруг его поймают и посадят в тюрьму, то его мать знает, где меня найти. И я обещала Окто позаботиться о ней. Он бывает в плохом настроении, такое случается, но я все же по-настоящему люблю его.
— Это я заметила.
Джанин улыбнулась.
— Пойдем поплаваем. Заодно ты сможешь мне рассказать все о своем психиатре. Вообще-то тут на острове мы не верим во всякую там психиатрию. Мисс Энни говорит, например, что хорошая клизма поможет справится с любой хворью.
Бен так и не проснулся, поэтому женщины вдвоем сошли сначала к полоске пушистого сухого песка у кромки моря, а затем грациозно опустились в спокойную, как в ванне, воду. Лежа на воде, Пандора наблюдала за пальцами своих ног, показавшихся над поверхностью.
— У меня такое впечатление, что в этом море я просто не смогу утонуть, — сказала она и вопросительно взглянула на Джанин.
— Это из-за соли. В океане так много соли, что кажется, будто держаться на плаву можно вечно.
Пандора завидовала Джанин Та действительно любила Окто. Слушая Джанин, женщина приходил а к выводу, что сама она так никого в своей жизни еще не любила. В любом случае, она не любила Нормана. Он был лишь средством улизнуть от матери. Конечно, одно время она думала, что любила Маркуса, но теперь поняла, что большая часть того, что Джанин говорила о мужчинах, которые сначала стремятся исправить ту или иную женщину, а потом начинают издеваться над ней, на редкость точно соответствовало сути их отношений с Маркусом. Но тогда-то она не могла об этом знать. На лбу Маркуса ведь не было написано никаких официальных предупреждений о его опасности для здоровья жен или чего-нибудь в этом роде.
Пандора вспомнила, как попала на первый прием к Маркусу. Ее записала сотрудница социальной службы маленькой больницы, где она заканчивала очередной курс лечения после побоев Нормана. Даже многие годы спустя Пандора прекрасно помнила доброе лицо той сотрудницы.
— Не бойся, милая, рассказывай ему все-все, — посоветовала она Пандоре. — И помни, в твоих проблемах нет ничего исключительного: половина коек во всех больницах страны заполнена женщинами, чьи мужья регулярно их избивают. Я не знаю, почему так происходит. Возможно, во всем виновато пьянство.
— Мне кажется, что Норман бьет меня и тогда, когда трезв, — ответила ей Пандора.
После того ужасного эпизода сразу после свадьбы Норман действительно пустил свою молодую жену обратно в дом. Он и до свадьбы не был особенно разговорчивым, а после стал еще молчаливее. Пандора мыла дом, стирала, готовила, а вечером ждала возвращения Нормана из бара, где он любил пропустить стаканчик-другой. Вернувшись, Норман частенько бил молодую жену. Когда Пандора сказала ему, что собирается пойти к психиатру, ответом ей было: «Здорово. Во всяком случае, этот придурковатый доктор может обнаружить, какой винтик плохо закручен в твоей глупой башке. Готова моя рубашка на завтра?» Пандора испытала тогда облегчение, ведь Норман мог быть весьма привередливым в вопросах о том, с кем ей следовало встречаться, а с кем — нет.
Лежа на спине на волнах у Огненного острова, над белым чистым песчаным дном, где не росло темно-зеленых черепашьих водорослей, Пандора ощутила себя в достаточной безопасности, чтобы вернуться в мыслях ко второй части своей напоминающей кошмар жизни.
Пандора шла по длинному белому коридору психиатрического отделения Главного госпиталя города Бойсе, штат Айдахо. К счастью, ее матушка не знала, куда она направляется, и не успела всем растрезвонить, какая идиотка ее дочь. Сопровождающая ее медсестра была маленькая, крепко сбитая женщина. На пальце ее левой руки красовалось толстое золотое кольцо. «Наверное, чья-то счастливая жена», — подумала Пандора. Счастливые жены вообще все светятся каким-то белым, чистым светом. И ходят почти вприпрыжку. Много смеются. Пандора тщетно пыталась вспомнить, когда они с Норманом последний раз смеялись. Если такое и было, то многие месяцы тому назад. А так, в основном, они двигались вокруг друг друга как два притопленных айсберга. При этом под водой ее айсберг скрывал массы страха, а его — огромные запасы ярости. Исключение составляли те моменты, когда он грубо овладевал ею, а затем засыпал, оставляя ее наедине со слезами.
Пандора знала, что выглядит ужасно. Ее черное платье буквально светилось от долгой постоянной носки. Тощую шею она попыталась спрятать в розовый шарф, который хоть как-то должен был скрасить ее внешний вид. При этом она понимала, что розовый цвет совсем не сочетался с ее рыжими волосами. В левой руке она сжимала сумочку с тремя носовыми платками. Пандора, правда, очень надеялась, что сможет сдержаться и не расплакаться.
Туфли тоже были в отвратительном состоянии. Она стерла с них пыль и почистила, но они все равно предательски топорщились на носках. У Пандоры просто не было денег, чтобы поменять подошвы.
Медсестра постучала в одну из дверей.
— Входите, — ответил голос из кабинета.
«Во всяком случае, хоть голос у него приятный», — отметила про себя Пандора.
Медсестра мягко подтолкнула Пандору, а когда та вошла, закрыла за ней дверь.
Доктор, стоя у окна, разглядывал лужайку перед зданием госпиталя. В зеркале, расположенном на стене позади большого стола, Пандора увидела отражение светло-зеленых деревьев. На самом столе красовалась медная табличка с надписью: «Маркус Сазерленд, доктор медицины».
Пандора не могла оторвать глаз от этого стройного худощавого человека. Он был очень высок, даже выше, чем ее отец. Его кожа была молочно-белой, совсем не тронутой солнечными лучами. Так как мужчина все еще продолжал стоять к ней спиной, Пандора успела рассмотреть и его голову круглой формы, напоминающую мячик для игры в гольф. Подбородка почти совсем не было. Тонкие уши плотно прилегали к черепу.
В кабинете воцарилось молчание. Потом наконец доктор Сазерленд развернулся лицом к Пандоре.
— Так зачем вы ко мне обратились? — спросил он. При этом на лице его запечатлелись скука и явное неодобрение.
— Какой же дурой я была. — Пандора перевернулась в воде на живот. — Знаешь, Джанин, мне думается, что он все просчитал. Вспоминая сейчас то, что случилось, я думаю, что вела себя, как законченная идиотка, только и ждавшая момента, чтобы быть схваченной и обманутой таким человеком, как Маркус.
Джанин фыркнула и подняла лицо над водой.
— У меня было много мужчин. Так вот, большинство из них были, как это сказать, «мачо». Американки смеются над «мачо», потому что думают, что это когда мужчины пьют, ругаются да выпендриваются. Но «мачо» — это совсем другое. Для меня «мачо» означает то, что если он мужчина, конечно, то живет по правилам. И одним из этих правил является хорошее обращение со своей женщиной. Это не значит, что он ее не бьет. Мужчины бьют женщин во всех странах. Просто мужчина «мачо» никогда не бывает жестоким. И если он бьет женщину, то только потому, что зол на нее. А тот твой муж, наверное, был просто негодяй. Ты ничего еще не рассказала, а я вижу его лицо. Это словно видение. Мадонна! Какое ужасное у него лицо!
— А у тебя бывают видения?
Джанин рассмеялась.
— Да, а еще я умею предсказывать будущее. Ну-ка, дай мне твою руку, подружка.
Пандора протянула ей правую руку.
— Нет, дай сначала левую. Потому что именно этой рукой Господь сотворил тебя. Вот, теперь слушай. У тебя разбилось сердце, давным-давно, когда ты была еще маленькой девочкой.
— Да, это когда от нас ушел папа. Он помахал рукой и ушел.
Обе женщины теперь стояли вместе в прибое: Джанин, высокая, со стекающими по плечам струями воды, и маленькая Пандора, внимательно слушающая подругу, подняв кверху лицо.
Бен уже проснулся и лежал, приподнявшись на локте, наблюдая за беседующими женщинами. Он был рад тому, что Джанин взяла Пандору под свое «материнское», если, конечно, можно так сказать, крыло. Сейчас, как никогда, Пандора нуждалась в верной взрослой подруге. Бен очень за нее переживал, как переживал бы за какого-нибудь беззащитного ребенка. В некоторой степени, она им и являлась. Когда ее отец ушел из дома, часть души Пандоры просто закрылась, прекратила существовать. Она занималась домашним хозяйством, хорошо готовила, здорово освоила его мопед, но в очень и очень многом по-прежнему оставалась маленьким несчастным ребенком, прикованным, насколько он мог это понять, к своей похожей то ли на скорпиона, то ли на рыбу матери.