Последняя тайна жизни (Этюды о творчестве)

"…Опыты над животными ничего не дали и дать не могут в науке и жизни, — говорилось в нем, — опыты над животными ведут к заблуждению. Другими словами: они не только бесполезны, но и вредны для развития науки — причиняя животным большие страдания. На этом основании нельзя не прийти к выводу, что производство опытов над животными необходимо ограничить до крайнего минимума и притом поставить под строгий контроль членов Общества покровительства животных".
Военный министр, получив письмо, немедля начертал свою резолюцию:
"Предложить Военно-медицинской академии (так именовалась теперь Медико-хирургическая академия) дать заключение конференции".
Конференция академии вынуждена была назначить компетентную комиссию, в которую вошел и профессор И. П. Павлов. Ответный доклад комиссии носит явные признаки горячего павловского темперамента. В нем неприкрыто сквозит возмущение ханжеством и невежеством воинствующих обывателей, осмеливающихся посягать на достоинство ученого и мешать развитию науки.
"Нужно не иметь ни капли совести, — сказано там, — чтобы, одеваясь в меха и перья, ежедневно поедая всевозможных животных и птиц, разъезжая на холощеных лошадях, участвуя в охотах, словом, принося страдания и гибель тысячам живых существ для удовлетворения своих прихотей, в то же время упрекать ученых в страданиях, которые они причиняют животным во имя науки.
Нет, господа! Ищите других случаев для проявления своей нежности к животным и не смейте развязно решать вопросы, касающиеся всего человечества и всех его грядущих поколений. Можно дойти до такого унижения науки, чтобы запретить ученым опыты над животными и тем самым остановить рост наших знаний о жизни здорового и больного организма. Но никакими запрещениями невозможно уничтожить в человеке жажду познания жизни и страстного желания облегчить мучения больного!"
Но и этого Ивану Петровичу показалось мало. И он к утвержденному конференцией академии докладу комиссии приписал свое особое мнение.
Он умел в нужных случаях, не вступая в долгие разговоры, оставаться при особом мнении. Так было, когда он выступил против нового полувоенного устава академии, по которому права студентов резко ограничивались и они приравнивались к юнкерам. Столь же нелепым казалось Ивану Петровичу введенное в практику назначение профессоров, а не выборы их.
И. П. Павлов один из всех преподавателей академии присоединился к прогрессивным деятелям высшего образования в России и подписал протест, в котором ученые отказывались читать лекции, пока не прекратится полицейский надзор за высшей школой.
И начальство академии в ответ как могло портило жизнь профессору И. П. Павлову: то не выделяя полагавшейся ему казенной квартиры, то не утверждая работы его учеников. Но это не действовало на Ивана Петровича расхолаживающе. Вот и теперь он не постеснялся назвать все своими именами:
"Когда я приступаю к опыту, связанному в конце с гибелью животного, я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрек, что грубой рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но это переношу в интересах истины, для пользы людям. А меня, мою вивисекционную деятельность предлагают поставить под чей-то постоянный контроль. Вместе с тем истребление, конечно, мучение животных только ради удовольствия и удовлетворения множества пустых прихотей остаются без должного внимания.
Тогда в негодовании и с глубоким убеждением я говорю себе и позволяю сказать другим: нет, это — не высокое и благородное чувство жалости к страданиям всего живого и чувствующего; это — одно из плохо замаскированных проявлений вечной вражды в борьбе невежества против науки, тьмы против света".
Прочтя эти строки, его сотрудница Мария Капитоновна Петрова, много лет проработавшая с Иваном Петровичем, сказала:
"Он представляется мне человеком высшего порядка, непохожим на остальных. Каким чувством собственного достоинства и какими высокими, благородными чувствами вообще должен обладать автор этих строк!"
У Марии Капитоновны хранился особый альбом, в котором Иван Петрович Павлов писал письма… лабораторным собакам, подбадривая, хваля, благодаря.
"Джон! Не осрамись, голубчик, — говорилось в них, к примеру, — дальше веди себя как раньше. За прошлое благодарим.
И. Павлов".
Или: "Есть у тебя, сонюля, соплюк, заслуги — старайся и дальше".
А то и коротко: "Надеемся, Мампус".
В случае удачного опыта он нередко обращался с похвалой к собаке. (Даже благодарность сотрудникам нередко облекалась в такую форму: "Ваш пес сегодня хорошо работает".) Ему доставляло огромное удовольствие общаться с лабораторными животными. Вообще из всех используемых в экспериментах животных любил именно собак. Если случалось работать с лягушкой, часто оговаривался и называл ее "собакой" (хотя нарисовать собаку, даже просто ее силуэт, никогда не мог).
Один из зарубежных ученых, побывав в павловской лаборатории, с восторгом отмечал:
"Собаки, использованные в ложном кормлении, были в прекрасном состоянии, как и все собаки, которых я видел в лаборатории. Казалось, что они принимают участие в различных экспериментах с охотой и радостью. Очевидно, они любили своих сторожей и профессоров, использовавших их в эксперименте и обращавшихся с ними неизменно с величайшей ласковостью. Особенно любили они профессора Павлова и выражали большую радость и удовольствие, как только его замечали".
 По инициативе Ивана Петровича был поставлен перед зданием института памятник Собаке — дань уважения верному другу, помощнику и полноправному соратнику по работе. 
 На одном из барельефов у подножия собственноручно составленная надпись: "Пусть собака, помощник и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства. 
И. П. Павлов".
А когда после смерти Ивана Петровича в научном городке, в который перерос созданный им институт, поставили памятник самому академику И. П. Павлову, они остались неразлучны и здесь: Великий Ученый и честно служившая его делу Собака.
СЕАНС СПИРИТИЗМА
С другой сиятельной особой — принцем А. П. Ольденбургским Ивану Петровичу Павлову в те годы приходилось встречаться чаще. Командир гвардейского корпуса, принц не ограничивался только военной службой. Он был известным меценатом, занимавшимся, как и его отец генерал-лейтенант, благотворительными делами. На собственные средства он создал в Петербурге детскую больницу, больницу для душевнобольных, организовал курорт в Гаграх, состоял попечителем Общины сестер милосердия. За что семейство Ольденбургских считалось при дворе несколько "анормальным". Тем не менее это не мешало им и дальше по мере сил развивать здравоохранение.
Санитарное состояние Петербурга было в то время неудовлетворительным. Инфекционные болезни были едва ли не главным врагом, уносившим многие жизни. Нередко вспыхивали эпидемии дизентерии, брюшного тифа, холеры, дифтерита. Естественно, это вызывало беспокойство просвещенных людей, требовалось принимать кардинальные меры. А в Петербурге, по существу, не было медицинского учреждения, занимавшегося этими проблемами. Даже в случае бешенства от укуса больной собаки пострадавших приходилось отправлять иногда в Париж, к самому Пастеру на его прививочную станцию.
Как армейский офицер, принц хорошо знал, какой ущерб наносят инфекционные болезни не только горожанам, но и военным. Он начал с того, что организовал в Петербурге прививочную станцию. Два кролика, зараженных вирусом бешенства для получения из их крови лечебной вакцины, были присланы из пастеровской лаборатории — принц знал Пастера лично, не раз посещал его лаборатории и не преминул воспользоваться этим знакомством. Приглашенные А. П. Ольденбургским врачи начали делать прививки против бешенства прямо здесь, на месте событий, ежели таковые случались.