По следам М.Р.

Класс наполнился шипением, будто под парты вдруг заполз целый десяток змей.
— Поп… Але… Попов… — донеслись до Геньки обрывки слов.
Что-то знакомое мелькнуло у него в голове, и он, не раздумывая, выпалил:
— Олег Попов!
Дружный хохот прокатился по классу. Даже стекло в дверях задребезжало; нянечка, проходившая по коридору, заглянула в класс и покачала головой.
Глафира Степановна с трудом сдержала улыбку.
— Опять не слушаешь, Башмаков. Прискорбно. — Она неторопливо обмакнула вставочку в чернила и раскрыла журнал.
«Двойка!» — просигналили с первой парты.
Генька сел. Скверно. Вторая «двойка» за последние дни. Ай да звеньевой! Но вскоре мысли Геньки опять вернулись к загадочному дневнику. Такие знакомые, крупные, угловатые, скошенные вправо цепочки букв, как готовые вот-вот повалиться заборы. Наскочил на запись: «Все можно преодолеть, надо только хотеть, очень хотеть».
И сразу бросило в краску. «Мямля! Разнюнился! А он… На каторге, в кандалах, один среди убийц и бандитов… А не хлюпал носом, не плакался…»
Генька даже рассердился на себя. Научился у Витьки ныть. Позор!
После занятий он подстерег в раздевалке Николая Филимоновича. Своей единственной рукой учитель быстро и как-то даже особенно ловко надел пальто, шапку. Его сразу окружило несколько следопытов. Все вместе они вышли из школы. Геньке не хотелось при ребятах делиться своими заботами, но пришлось.
— Напрасная паника, — сказал учитель, выслушав сбивчивый Генькин рассказ. — Вы расшифровали имя, значит, взят первый рубеж. Это уже важно. Очень!
Он закурил. И опять Генька отметил про себя, как ловко он одной рукой на ветру зажег спичку.
— Задирать нос, правда, у вас тоже нет причин, — продолжал учитель. — Скажу честно — вам просто повезло: слишком легко открылось вам имя М. Р.
«Вот так легко!» — мысленно возразил Генька, но промолчал.
— Да, повезло, — повторил учитель. — Не будь в дневнике слова «Горный» — ох, попыхтели бы!..
«Ему словно жалко, что мы мало пыхтели», — с обидой подумал Генька, но опять ничего не сказал.
— Теперь надо наступать дальше, — продолжал Николай Филимонович. — Запросите архивы. Исторический архив в Ленинграде и в Москве. Это раз. — Он задумался. — Во-вторых, пойдите по следу Казимира. Может быть, в Ленинграде еще живут его потомки — проверьте. Это, конечно, трудно, но…
Сдвинув брови, он долго шел молча.
— Может, в библиотеку сходить, — нерешительно предложил кто-то из ребят. — В Публичную.
— Дельно, — согласился Николай Филимонович. — Знаешь, где библиотека?
Генька кивнул. Он не раз останавливался возле красивого здания на углу Невского и Садовой. На фасаде его — мемориальные доски: здесь работал библиотекарем великий баснописец Крылов; сюда часто ходил Ленин. Правда, внутри Генька ни разу не был.
— Там очень опытные библиографы, — продолжал Николай Филимонович. — Обратись к ним. Помогут.
Генька не знал, что такое «библиограф», но спрашивать постеснялся. «В библиотеке выясню», — решил он, стараясь лишь не забыть мудреное слово.
Так они дошли до площади и свернули налево. Здесь и жил Николай Филимонович.
— Ну, вот. Вешать нос нет оснований, — сказал учитель. — Действуй!
И Генька снова четко увидел косую, как падающий плетень, строчку:
«… надо только хотеть, очень хотеть».
  
Глава VIII
 
 ТРИ ПУТИ 
 
Прежде всего Генька решил «расставить силы». Николай Филимонович часто повторял: «Главное в бою — правильно расставить силы и обеспечить их четкое взаимодействие».
Генька понимал: делать всё «толпой» глупо. И самому за всех отдуваться тоже не умней. Кого же куда направить?
Николай Филимонович говорил: «Командир всегда должен быть на самом трудном участке!»
«Самое тяжелое — архивы, — решил Генька. — Значит, за архивы возьмусь я сам!»
В Публичную библиотеку лучше всего послать Витю. Его от книг не оторвешь. Ему в библиотеке самое место. А Оле достались родственники Казимира.
«И очень хорошо, — обрадовался Генька. — Мало ли кого расспрашивать придется! А у Оли язычок — ого!»
Дав каждому задание, Генька взялся за архивы.
Первым делом он, по совету Васи Коржикова, составил письмо в московский архив или, как сказал Вася, «отношение». Оказалось, написать отношение вовсе нелегко. Генька промучился целый вечер и, наконец, принес Васе такую бумагу:
 
 «Пишет Вам наш отряд красных следопытов. Просим Вас помочь нам. Нас интересует жизнь и гибель нашего петербургского революционера Михаила Рокотова (конец XIX и начало XX века). Если у Вас в архиве есть хоть какие-нибудь документы об этом, очень просим Вас переписать их для нас и срочно выслать нам копию. 
 
 Просим Вас не отказать нам в нашей просьбе. 
 
 Заранее благодарны». 
 
«Заранее благодарны» — это Генька подглядел у отца. Тот часто кончал так свои письма. И всегда, обращаясь к кому-нибудь, писал «Вы» с большой буквы, хотя Генька не понимал, к чему это? Отец говорил — в знак уважения. А разве с маленькой — неуважение?
— Толково, — сказал Вася. — Только вот… — он что-то быстро подсчитал. — Восемь «нам — нас» и пять «вам — вас».
— Чего? — не понял Генька.
— Я говорю: восемь раз у тебя встречается слово «нас» и пять раз — «вас». Не густо ли?
— Да неужели?! — Генька схватил листок и быстро пробежал его глазами. Вот так штука! Где только мог, повычеркал «нас — вас», переписал отношение и снова принес Васе.
— Толково, — сказал тот. — А как подпишем?
Насупил брови и быстро-быстро приписал внизу листка:
«По поручению отряда К. С., звеньевой особого звена Г. Башмаков».
— Так? — спросил Вася.
— Можно и так, — смутился Генька.
Получалось здорово, но как-то даже неловко: будто он, Генька, обращается от имени всего отряда и даже всей школы. Может, лучше, чтобы директор подписал?
— Нет, — сказал Вася и на секунду задумался. — А если рядом с твоей фамилией поставить — что? — еще вторую подпись? И, знаешь, чью? Полковника! Чапаевца!
Генька даже покраснел. Вот это да!
Так и сделали. Письмо для солидности перепечатали на машинке и передали в Дом пионеров. А через три дня оно уже с подписью полковника и печатью пошло в Москву.
На этой же неделе Генька поехал в Исторический архив.
Вахтерша — пожилая, усатая, толстая тетка с могучими, как у борца, плечами — долго, дотошно выспрашивала, кто он да зачем ему архив. Потом позвонила куда-то по телефону и сказала хриплым басом:
— Порфирь Иваныч, тут хлопчик якой-то до вас…
Порфирий Иванович оказался хмурым мужчиной, лет пятидесяти. Лицо у него было худое, желтое, как после болезни, а голова по форме напоминала дыню.
— Ну, что тебе, мальчик? — вяло спросил он скрипучим, словно несмазанным голосом.
Генька торопливо объяснил и протянул бумагу, такую же, как он послал в Москву.
— Гм… Следопыты? — скучно усмехнулся Порфирий Иванович. — Это еще что за новость?
— Вовсе не новость. Об этом уже давно в газетах писали, — возразил Генька.
— Так, так… Значит, я не читаю газет? — обиженно проскрипел Порфирий Иванович. — Похвально!
Генька все время украдкой приглядывался к его лицу: было в нем что-то странное. И, наконец, Генька понял, в чем дело. Лицо Порфирия Ивановича как бы делилось вертикальной чертой на две половины: правая — как у всех, а левая — будто все время хмурилась: и глаз прищурен, и длинный унылый нос скошен влево, и левая сторона губ оттянута книзу.
— Архив, мальчик… э-э… дело серьезное. Это тебе не бирюльки, не всякие там следопыты, — скучным голосом произнес Порфирий Иванович. — Принеси другое отношение из школы. И чтобы там было четко сформулировано, кто ты и зачем… И вот, заполни, — он дал Геньке огромную, четырехстраничную анкету.