По следам М.Р.
— Мы и есть сами. Только справку наведем, насчет Коломны.
Звонить поручили Оле.
— Коломна? — переспросил Николай Филимонович. — Это окраина в старом Петербурге, около Фонтанки. Там когда-то жил Пушкин. У него и поэма есть «Домик в Коломне»…
— Спасибо! — радостно воскликнула Оля. — Большое спасибо!
Ребята снова уселись за стол.
— А чего мы обрадовались? Ведь и так знали, что он в Петербурге жил, — сказала Оля. — А вот кто он? За что попал на каторгу?..
— Оля, — перебил Витя, — у тебя тут… неправильно… В стихах запятая… пропущена… и слово «Горный»… надо с большой… а у тебя — с маленькой…
— А разве у М. Р. с большой?
— Конечно… Вот и у меня: «Вспомнил Горный».
— Может быть, может быть! Только непонятно… о чем это он?
— Может, — «Горный перевал»? — подумал вслух Генька.
— Нет, тогда бы… с маленькой… «Горный»? «Горный»? — Витя задумался.
— Спросим у Никиты, — предложила Оля. — Это по его части.
— У кого?
— У моего брата. Он же в Горном учится.
Витя вскочил со стула.
— Постой!.. Как?.. в Горном?..
— Ну да, в Горном институте. Не знаешь, что ли?!
— «В Горном»!.. Вот она — большая буква!.. Может, и М. Р…. о Горном институте… вспомнил?! Он пишет о разных рудах… и сразу о «Горном»…
— Молодец, Витя! — Оля захлопала в ладоши. — Наверняка!
— Ну, уж «наверняка»! — усмехнулся Витя.
— А все-таки сходим в Горный, — сказал Генька. — Только — не шуганут? И с кем там разговаривать?
— Так ведь Никита же! — воскликнула Оля. — Сейчас я ему позвоню, Он сегодня в комитете заседает.
— Неудобно! — усомнился Витя.
— Удобно, удобно! Никита говорил: если чрезвычайное дело, — звони. А ведь у нас чрезвычайное?
В комитете Никиту позвали не сразу, сперва кто-то приглушенным голосом долго допрашивал Олю, кто она такая. Наконец подошел Никита и таким же приглушенным голосом торопливо спросил:
— Что стряслось? Опять у бабушки приступ?
— Никита, срочно требуется твоя помощь…
— Ну?! Вызвать «неотложную»? Да?
— Никита, успокойся. С бабушкой полный порядок. А ты должен помочь нам, следопытам. Надо узнать кое-что в вашем институте. Можно сейчас прийти?
— Ты с ума сошла! У нас заседание… И вообще… — голос Никиты перешел в яростный шепот. — Я ведь просил звонить только в самом крайнем случае, — и в трубке послышались злые короткие гудки.
— Ни капельки терпения! — возмутилась Оля. — Ну придет домой, я у него все узнаю. Не отвертится!
Олиного брата не пришлось долго уговаривать. Узнав об особом задании, Никита на следующее утро сказал:
— Вот что, Олюшка, приходите сегодня в институт. В четыре часа. Я встречу у входа. Понятно? Познакомлю с нужным человеком…
После школы ребята забежали домой, оставили сумки, торопливо поели и отправились в Горный.
Ехали долго. Трамвай колесил по улицам, петлял и вовсе не спешил; наконец, перебрался через мост и покатился по широкой набережной Невы. Ребята, стоя на площадке, глядели на реку. Маленький закопченный работяга-буксир, деловито отдуваясь, тащил караван тяжелых барж, груженных песком. А на той стороне Невы возвышались огромные краны, тянулись кирпичные корпуса заводов.
Один кран, закинув над рекой стрелу с длинным тросом, свисающим к самой воде, стоял неподвижно.
Казалось, это какой-то сказочный великан держит огромное удилище, и попадется к нему на крюк кит или, по меньшей мере, акула.
Вагон остановился возле красивого старинного здания с колоннадой у входа. Это и был знаменитый Горный институт.
Через несколько минут ребята во главе с Никитой уже поднимались по широким ступеням. У столика дежурного Никита кивнул в сторону ребят.
— Эти трое со мной, — и повел притихших пионеров по бесконечным коридорам и узеньким лестницам старинного здания.
Ребятам пришлось несколько раз подниматься и спускаться по каменным и деревянным ступеням, обогнуть множество углов, пока, наконец, Никита не указал им на обитую железом дверь в глубокой нише.
— Ну, вот… Сейчас познакомлю с Леонидом Константиновичем.
Только теперь ребята разглядели над нишей дощечку: «Архив». Никита осторожно постучал в железную дверь, потом постучал сильнее и, не дождавшись ответа, нажал на ручку. Дверь со скрипом, медленно приоткрылась, и тотчас в архиве задребезжал встревоженный звонок.
— Заходите, я здесь, — донесся откуда-то голос.
Ребята осторожно вошли в комнату и осмотрелись.
Вокруг, почти вплотную друг к другу, стояли высокие стеллажи. Тысячи папок, коробок, картонок теснились на полках. На стойках лежали свернутые чертежи, а в стеклянных витринах под окнами блестели серебром и золотом переплеты нарядных альбомов.
Генька втянул носом воздух. В архиве стоял какой-то странный, незнакомый запах.
— Бумагой пахнет, — тихо пояснил Никита.
Генька вопросительно посмотрел на него. «Разве бумага пахнет?» — но вслух ничего не сказал.
Сперва ребятам показалось, что в комнате никого нет, но откуда-то сверху раздался все тот же голос:
— Вы ко мне, молодые люди? Милости прошу.
Под самым потолком ребята увидели маленького старичка, сидевшего на верхней ступеньке легкой лестницы. Старик был пухленький, круглолицый и такой румяный, словно вот-вот из бани. Он захлопнул раскрытую папку, уверенным движением поставил ее в ряд точно таких же папок, стоявших на стеллаже, и привычно провел ладонью по корешкам, выравнивая их.
— Милости прошу, — дружелюбно повторил архивариус и по-стариковски неторопливо, но очень легко спустился с лесенки. — Чем могу служить?
— Да вот, Леонид Константинович… — начал Никита, но старик перебил его:
— А, это вы, Гармаш? Опять насчет комсомольцев? Разве я вам не все показал?
— Нет, что вы, Леонид Константинович, спасибо! Материала хватило на целое собрание. А сегодня я не по своему делу. Вот, — и, подтолкнув заробевших ребят к архивариусу, Никита назвал их имена.
Леонид Константинович церемонно поклонился, пожал ребятам руки своей маленькой пухлой рукой.
— Очень, очень рад, если могу быть полезным. Не часто ко мне молодые гости заглядывают, а жаль. Ведь архив — это живое дело, — это — картина жизни! — Он с гордостью обвел взглядом свои владения. — Здесь живая история, весь институт, учителя и ученики, судьбы тысяч людей за полтора века. Впрочем, вам этого еще не понять, мои юные друзья.
— Почему же? Мы понимаем. Как раз за этим и пришли, — и Генька хотел рассказать о находке своего отца, но Оля затараторила:
— Мы выполняем особое задание. Вы должны нам помочь. Возможно, в вашем институте учился один человек, — и она торопливо рассказала Леониду Константиновичу всё, что ребята узнали из записок.
— Да, трудная у вас задача, коллеги-следопыты, — посочувствовал архивариус. — Главное, неизвестно, в какое время жил М. Р. и когда он мог учиться в нашем институте. Рамки для поисков слишком широки.
— Не слишком, — подал голос молчавший до сих пор Витя.
Ребята в недоумении уставились на него.
— Там признак есть. Я, когда листки срисовывал… Алексей Иванович сказал: «Посмотри на свет»… Ну, я посмотрел. Знаки там, водяные… Как на марках… Вот…
И Витя вытащил из альбома листок с каким-то нехитрым рисунком
— Да вы молодец, юноша! — воскликнул Леонид Константинович, одобрительно потрепав Витю по плечу. — Сейчас мы все выясним, если только вы точно воспроизвели филигрань.
И он, сняв с полки увесистый том, начал перелистывать страницы, покрытые изображениями различных водяных знаков. Рыбы и звери, буквы и цифры, цветы и геральдические фигуры повторялись на этих рисунках в самых причудливых сочетаниях. Несколько раз ребята уже готовы были крикнуть: «Вот, вот он самый!» — но, внимательно вглядевшись, находили разницу между Витиным рисунком и образцами, приведенными в книге. Наконец Леонид Константинович, руководясь, видимо, какими-то собственными соображениями, стал листать страницы медленнее и внимательно всматриваться в изображения. И когда, перевернув очередной лист, он, не скрывая радости, произнес: «Вот, полюбуйтесь-ка!» — ребята сразу убедились, что водяной знак срисован Витей точно. На раскрытой странице в книге находился совершенно такой же рисунок с подписью: «Синегорская бумажная фабрика. 1899 год».
