Синдром Фауста

– Он жив? Жив? – бессмысленно повторяла я.
– Жив, мэм, – ответил санитар-мексиканец. – Но состояние очень тяжелое.
Как я оказалась внутри амбуланса, даже не помню.
– Хотите кому-нибудь позвонить? – спросил меня все тот же санитар и протянул телефон.
Но я не в силах была набрать номер.
– Свяжитесь с доктором Стронгом, – всхлипнула я и стала с паузами называть каждую цифру в отдельности.
Прошло черт знает сколько времени, пока в трубке раздался его искаженный расстоянием голос:
– Алло! Кто это? Ты, Абби? Что случилось?
– Чарльз, я в амбулансе, – как в бреду, кричала я. – Руди в тяжелом состоянии. Его сбила машина.
– Успокойся! Я сейчас еду. Когда и как это случилось?
– Через десять минут после того, как ты уехал. Он побежал отдать кому-то доги-бег. [3] Почему ты не остановил его, когда он стал напиваться?
– Абби, – зло откликнулся Чарли, – ты всегда винишь только других! Нельзя все время держать мужа на коротком поводке. Он – не пудель!
 
ЧАРЛИ
Я нашел Абби в госпитале. Дремлющую больничную тишину нарушали только ее шаги. Она металась из угла в угол с покрасневшими от горя глазами и сжатыми губами. Каблуки ее истерично цокали. Всякий раз, когда она доходила до стойки, за которой сидела дежурная сестра, та провожала ее терпеливым, но осуждающим взглядом.
– Почему Руди? – твердила она горячим полушепотом. – Почему именно он? За что мне такое наказание?
Я подумал, что ее надо вывести из этого состояния любой ценой. Не хватало только истерики. Но не хлопать же ее по щекам, да еще в больнице…
Я довольно грубо схватил ее за руку:
– Если ты боишься, что тебе придется превратиться в сиделку, то напрасно. У Руди на этот случай – страховка…
Абби ошарашено уставилась на меня. Я еще раз убедился, что холодный душ цинизма в таких случаях незаменим, и потому продолжил:
– Да, кстати о наказании. Ты что, наставляла ему рога?
В ее глазах мелькнул блик ярости. Но она прикусила губу и тут же его погасила:
– Где у тебя мозги? – услышал я ее приглушенный и взбешенный голос.
– Там. Но ведь я мужчина, – пожал я плечами.
Ответить она не успела. В этот момент из двери с надписью «Операционная» вышла молодая врачиха. Взглянув на Абби, я взял инициативу в свои руки:
– Доктор, я – личный врач Руди Грина. Что с ним?
Врачиха чуть приспустила марлевую повязку и авторитетно произнесла:
– Тяжелая мозговая травма. Если не случится чуда, положение безнадежно.
Ей, по-видимому, импонировала выпавшая на ее долю роль. Будь я в ее возрасте, ответил бы так же. Но у меня за спиной свыше трех десятков лет врачебной рутины. Поэтому я прервал ее:
– Ну, о безнадежности говорить пока не стоит. Я надеюсь, что профессор Грин все же выкарабкается. У него – здоровый генетический аппарат.
Врачиха обиженно бросила «простите» и скрылась за другой дверью. Абби следила за нами таким напряженным взглядом, что казалось, меня сейчас ударит током. Оставлять ее в больнице было нельзя. Я взял ее под руку.
– Что? – очнулась она.
– Ничего! Просто пора ехать.
– Никуда я не поеду!
– Абби, – скривился я. – Ты ведь всегда гордилась своим здравым смыслом. Ты что, можешь помочь Руди? Нет! Себе? Тоже нет. Тебе будет только хуже. Сочувствия здесь ты не найдешь. На всех его у персонала просто не хватает. Пошли…
Мой цинизм на нее подействовал снова. Она послушно двинулась за мной в сторону выхода. Каблуки Абби отдавались тревожным эхом. Как звуковой фон в хичкоковском фильме. У наружной двери она споткнулась, и я схватил ее за руку. Но Абби решительно меня оттолкнула.
В машине она тоже села не рядом, а на заднее сиденье. Что это было – намек или реакция на ситуацию – я так и не понял. Она меня всегда недолюбливала. И все же согласилась поехать ко мне.
В моем пентхаузе она бывала всего пару раз. Он ей активно не нравился и вызывал у нее снобистскую брезгливость. Все было слишком модерно и, как она утверждала, – нарочито. Океан в широченном, во всю стену, окне. Абстрактная роспись на стенах, влетевшая мне в крупную сумму. Система спотов. Низкая полусферичность мебели…
– А где Селеста? – подозрительно прищурилась она.
– Уехала на три дня к сестре. В Сан-Франциско.
Я провел ее в спальню. Абби уставилась на просторную, как футбольное поле, кровать. Притронулась к алому атласному покрывалу и, несмотря на горе, кольнула меня с чисто женской естественностью:
– С какой стороны спит Селеста?
– С какой ей всякий раз вздумается, – хмыкнул я.
– Постели мне в кабинете на софе, – решительно сказала она. – Ты ведь не кладешь на нее своих пациентов?
Когда я вышел из кабинета, она щелкнула замком. Я понимаю намеки…
Руди лежал в коме. Каждый следующий день был точной фотокопией предыдущего. Наступающий ничем не отличался от уходящего. Ничего не менялось.
В Абби остро ощущалась не усталость даже, а совершенно не свойственная ей потерянность. Безысходность. Ее голубые, всегда спокойно взиравшие на мир глаза утратили прежнее выражение. В уголках рта запали горькие морщинки. А еще недавно вспыхивающая во взгляде надежда бесследно угасала.
Я с тоской думал о том, что же будет, когда Руди вытряхнут из этой больницы в дом престарелых. Жутко чувствовать, что близкий тебе человек превращается в мешок картошки. И что его вот-вот отправят догнивать в погреб…
Для меня это были нелегкие дни. Руди не приходил в себя. Я таскался в больницу через день и всякий раз заставал у него в палате Абби. И хотя приезжал я поздно, она всегда дожидалась меня. То ли чтобы продемонстрировать, какая она преданная жена, то ли – выведать неведомое. А вдруг что-то изменилось в лучшую или худшую сторону?
Обычно она сидела возле опутанного датчиками и трубками неподвижного мужа с книгой в руке. Лишь изредка бросала взгляд на экран с кардиограммой и снова возвращалась к чтению. Когда-то, когда я с ней познакомился, она была медсестрой.
Пару раз я встречал в палате и Грина-младшего – Эрни. Тридцатилетний щеголь-адвокат, он в присутствии матери играл обычно роль утомленного и немножко капризного юноши. Но хотя Эрни жил и живет в Лос-Анджелесе, оставаться возле лежащего в коме отца надолго у него не было времени. Исчезая, он одаривал мать легким поцелуем в висок.
Как-то появилась там, прилетев из Сан-Франциско, и его близняшка-сестра Джессика. Она замужем за богатым хлыщом, питомцем Беркли. Основным занятием ее мужа было – тренировать свое тело в престижных кантри-клубах. [4] Джессике же, как она и мечтала с юности, нравилось выступать в роли светской дамы. Однако ни благотворительность, ни массажные кабинеты не прибавили ей ни оригинальности, ни теплоты. Но разве, скажите, это не самая большая удача для каждой слегка потрепанной девицы из мидл-класса – найти подходящую пару?
В принципе, среднестатистический уровень младшего поколения Гринов был ясен мне с их детства. Они ничем не напоминали ни Руди, ни Розу. Но я относился к ним довольно терпимо: ведь они были детьми Руди. Возможно, вначале и они отвечали мне тем же. Но постепенно сквозь внешнюю приветливость все чаще стала проскальзывать настороженность. Сказывалось влияние Абби.
Встречаясь с ними, я всегда вспоминал Розу. Она не раз говорила мне с грустью:
– Знаешь, Чарли, иногда мне кажется, они – не мои внуки…
Но однажды слабеющая пружина семьи прираскрыла себя с пугающей очевидностью. Мне даже стало не по себе…
О предстоящем семейном визите я ничего не знал: Абби меня о нем не предупреждала. Войдя в палату, я довольно отчетливо разглядел в наступающих сумерках уложенный гелем, как у отца, кок Эрни. С другой стороны кровати сидела Джессика в модной, величиной с тыкву, шляпе. На лице Руди бросалась в глаза серая щетина: его не побрили. Абби отчитывала заглянувшую в палату молоденькую медсестру.