Три плова

«Какая насмешка! — печально подумал Рамазан. — Какие злые языки!»
А клиенты продолжали обидный разговор. Вспомнили множество случаев с человеческими жертвами, с пожарами в вагонах, с оторвавшимися половинами составов. Бойчей других болтал старичок, и Рамазан был доволен, когда Гудрат, посадив масленщика на стул, залепил ему мыльной пеной рот. Рамазан часто бывал на собраниях, где железнодорожники сами ругали железную дорогу, разбирая ее провинности. Рамазан и сам выступал на этих собраниях — он тоже критиковал, ругался. Но ему стало не по себе, когда он услышал насмешливый разговор на Балаханской в заведении Гудрата.
— Мы работаем, как герои, а они замечают только неудачи!— проворчал он про себя.
Когда он пришел сюда, ему хотелось рассказать Гудрату замечательную историю с двумя поездами. Но он помедлил с рассказом, так как Гудрат брил человека со слабой кожей на лице. В такой момент парикмахера нельзя отвлекать. А скажи Рамазан сейчас — люди подумают, что он не прочь прихвастнуть. Но об истории этой как раз'заговорил освободившийся от мыльной пены старичок масленщик.
— Я слышал, — сказал он, -г- что один стрелочник предотвратил крушение. Верно это?
— Верно, — ответил, вздрогнув, Рамазан.
Он встал, торопливо со всеми попрощался, надел фуражку и, выходя из парикмахерской, сказал как бы невзначай:
— Это я стрелочник. Это я предотвратил крушение...
И Рамазан зашагал по ночным улицам. В этот вечер его не радовали даже огни, так празднично раскинутые по площадям/ Хоть возвращайся назад к этому масленщику, чтоб послушал, как Рамазан стоял вчера на посту номер три! Надо нарисовать перед старичком картину: сперва все шло, как положено. Завиднелся состав с цистернами из Черного города...
«Разрешил я ему проезд, — в мыслях рассказывал масленщику Рамазан, — но через небольшое время замечаю: беда! По тому же пути мчится навстречу цистернам сухогрузный из Кишлы. Сорок вагонов, понимаешь, отец? Скажи сам: худо было бы, если б я растерялся, верно?»
Рамазан огорчался все более, что не рассказал масленщику, как он мгновенно приспособил сигналы. Он принял поезд
тш.
Российская государственная детская библиотека
из Кишлы на запасный путь. И состав из Черного города имел перед собой свободный проезд.
«Спасибо тебе за всю станцию Баку-Вторая!» — крикнул прибежавший к нему Мамед.
Поцеловав Рамазана, он посоветовал ему рассказать о происшествии начальнику Ивану Политотделу. Фамилия начальника была Бобрышев, имя и отчество Иван Тихонович, но обоим стрелочникам ни фамилия, «и отчество не давались, и они сделали из должности начальника фамилию.
«Не пойду, — сказал Рамазан. — Иван Политотдел ругаться станет: зачем пришел, раз тебя не звали?»
В России была зима, а в Баку несколько дней л<ил дождь. Он шел днем и ночью, наполнив сладкими испарениями воздух и землю. Стрелочники на станции Баку-Вторая ежились от сырости; они кляли разорвавшееся над головой небо, зло косились на огромные, ползшие из-за хребта тучи. Но никто из стрелочников не желал отправиться на склад за плащами. Кладовщик их зря у себя ждал; он даже просил несколько раз старших агентов взять для стрелочников плащи и расписаться.
«Расписываться не будем, — отказывались агенты. — Еще пропадут, а ты за них отвечай!»
Старательный Рамазан пошел тогда на склад и приволок оттуда плащи для всей смены. Стрелочники благодарили его, похваливали за смелость. А в других сменах так и дежурили без плащей. Сырость проползала в кости, но охотника расписаться в ведомости все не находилось. Рамазан возмущался:
— Кошка — и та не боится, когда гонится по крыше за воробьем,— сказал стрелочнику второй смены Рамазан.— А ты человек — и боишься!
— Я свою шкуру больше денег ценю, — недовольно ответил сменщик.
— Я ее тоже ценю, — поспорил Рамазан, — а ответственности не боюсь. Ты знаешь, кто ее боится? Вот спроси у Ивана Политотдела.
Как раз в тот день Рамазана позвали к начальнику. Иван Тихонович сидел в кабинете один, писал бумаги. На его столе стояла пепельница, похожая на цистерну. Ему,- видно, работалось трудно, так как он запустил в свою большую и светлую гриву все пять пальцев левой руки и отчаянно дергал волосы, то скручивая их, то раскручивая.
Рамазан сел в кресло, взял в руки пепельницу,, потрогал глазурь. Ставя пепельницу на место, он заметил маленькую, но толстую книжку, где рядом с русскими словами стояли тюркские.
— Что такое? — спросил Рамазан, показав на книжку.
— Русско-тюркский словарь, — ответил начальник.
-— Зачем?
— Как — зачем? — удивился начальник. — Изучать!
— Тюркский язык изучаешь? — с недоверием спросил Рамазан.
— Да, изучаю ваш язык.
— Разве выучишь?
Начальник тогда сказал несколько стихов на языке Рамазана Алиева. Когда разговорились, Рамазан узнал, что начальник читал также азербайджанские сказки и древние истории, каких не знал и Рамазан. Читал их начальник политотдела по-русски.
— Зачем тебе? — спросил Рамазан.
Начальник ответил, что хочет изучить культуру братского народа, среди которого он живет.
—• Приказ такой? — спросил Рамазан.
Начальник засмеялся.
с
— А хотя бы и приказ! Значит, хороший приказ, верно? — сказал Иван Политотдел.
В дверь просунулась голова в форменной фуражке. Начальник попросил голову подождать: «Вот закончу дело с этим товарищем», Рамазану понравилось, что Иван Политотдел считает разговор с ним делом. Они выпили по стакану чаю.
— Ты — хороший человек, и чай хороший, — сказал Рамазан,— а мы с тобой никогда вместе плов не ели.
И, словно угадывая будущее, Иван Политотдел ответил так:
— Что до плова, то обязательно поедим с тобой и обязательно вместе!
Он расспросил еще стрелочника про жену и сына. Рамазан показал фотографию голого Сафар Али. Мальчик подрос, кривые ножки давно выпрямились.
— Горе, начальник! Бабушка видеть его уже не может. Мамаша моя, старая Миранса, совсем ослепла. То хоть примечала, голый Сафар Али или в рубашке, а теперь не отличает дня от ночи! — жаловался Рамазан.
Начальник посочувствовал ему. Проводив Рамазана до двери кабинета, он сказал:
— Есть такая новость: вечером созовем общее собрание. Понимаешь, страна, промышленность идут в гору, а наши железнодорожные дела в неважном состоянии. Вагоны перевозят меньше, чем нужно, паровозы часто портятся, ломаются...
— Да, про нас плохо говорят, — согласился Рамазан.
— Скоро люди скажут другое, — успокоил его начальник.— Быть того не может, чтобы мы с тобой не выбрались из прорыва!
Когда Рамазан вернулся после собрания домой, Амина спросила:
— Ты невеселый, совсем невеселый — отчего?
— Нам читали приказ правительства, как бороться с крушениями и авариями, г—ответил Рамазан. — Иван Политотдел читал цифры за весь прошлый год.
Цифры, оглашенные на собрании начальником политотдела, и в самом деле было неприятно, больно слушать. За один прошлый 1934 год повреждены тысячи паровозов и вагонов, много убитых, раненых.
— Зачем говорить так громко? — жаловался Рамазан.
— Это называется самокритика, так полагается, — сказал отец.
Рамазан потом два раза прочитал об этом в газете: один раз в азербайджанской, другой — в русской. Читал с уважением, но про себя осуждал: зачем так громко, на всю Советскую страну, об этом кричать? Люди совсем перестанут доверять железнодорожникам. Не лучше ли было сделать так: собрать путейцев и им все растолковать, а другим людям — иежелезнодорожникам — не говорить? Теперь и Гудрат прочитает газету, и старичок масленщик...
3
Зацветали свежшм верблюжатником бакинские степи. Жители полосы отчуждения, то есть расположенных близ путей участков, выпустили на кратковременные пастбища овец и верблюдов. Каспийское море переменило свой зимний цвет, малахитовый, на весенний — изумрудный. Треснули почки каштана, лоха и инжира. Бакинские улицы зацвели желтым цветом. На огородах убирали первый урожай овощей.