Товарищи

От неожиданности Костя вздрогнул и сказал:
— Я не брал.
На его ответ никто не обратил внимания. Сережа достал из-под подушки пачку печенья.
— Закусим, — предложил Петя. — Ешь, Назаров.
Костя взял одно печеньице; оно сразу раскрошилось и намокло у него в ладонях.
Митя вынул из кармана ключ и открыл дверь.
— Можешь итти, — сказал Митя, тот самый Митя из какой-то там Лебедяни, которого он, Костя, считал ничем не примечательным парнем. Впрочем, всех этих ребят он когда-то давным-давно (сегодня утром) считал хорошими деревенскими хлопцами, но, конечно же, не идущими ни в какое сравнение с ним, с лихим Костей Назаровым.
Такая страшная обида поднимается в Костиной душе, что он боится пошевелиться, чтобы не расплакаться.
— Ребята, — сказал Митя. — Пусть он возьмет мою поковку; там осталось немного доделать, а я, может, успею еще одну обпилить.
— Добрый какой нашелся, — сказал Сеня, — за государственный счет.
— Если Назаров хочет, чтобы мы его уважали, должен сделать положенный молоток сам от начала конца.
Это сказал Петя Фунтиков.
— А если не сделает, — добавил Сеня Ворончук, — то лично я…
Сеня не успел сказать, что именно лично он предпримет как комсорг, потому что в комнату влетел парнишка из другой группы.
— Во что играете? Можно одно печенье?
Он увидел вдруг напряженное, красное лицо Кости, жесткие лица ребят и спросил:
— Собрание или просто так?
— Просто так.
— Выходит во двор строиться. Идем на экскурсию.
Парнишка выбежал.
— Пошли, — сказал Сеня Ворончук и прошел мимо Кости, как мимо стула.
Последним из комнаты вышел Фунтиков. Он обратился к Косте самым обыкновенным тоном:
— Идем, Назаров. Реветь дома будешь: мать пожалеет, даст на кино.
Во дворе построились. Шли из Замоскворечья.
Башмаки у всех были начищены, на лакированных козырьках фуражек поблескивало осеннее солнце.
Мите хотелось итти в ногу, и он дергал Сережу за руку, если тот сбивался с шага.
Когда идешь вот так группой в ногу по мостовой вдоль тротуара и на тебя оглядываются прохожие, кажется, что ты выше ростом, значительнее, сильнее; это потому, что ты идешь в строю товарищей и у тебя сейчас не только твои качества, а качества и твоих друзей: ты и Митя Власов, и Сережа Бойков, который шагает рядом, задрав курносый нос к солнцу, и Петя Фунтиков, и Сеня Ворончук, посапывающий за спиной. Даже Костя Назаров в строю кажется сто?ящим человеком.
А если еще идешь вот так по Москве, и солнце стоит над головой, и впереди Красная площадь, то хочется изо всех сил поторопить время, чтобы скорее пробежали два года учебы…
— По мосту нельзя ходить в ногу. — Сережа тронул Митю за рукав.
— Почему нельзя? Не выдумывай.
— А я тебе говорю, — нельзя: обвалиться может.
— Такой мостище?
— И очень просто. Расшатаем — и всё. Потом будешь отвечать.
Митя не поверил, по всё-таки сменил ногу: уж очень не хотелось рисковать таким великолепием.
Красная площадь появилась неожиданно. Только вышли из-за церкви, и сразу же перед глазами открылась просторная площадь, по которой сейчас пробегал легкий ветер.
— Смотри, Спасские ворота, — сказал Сережа.
Митя смотрел на всё. Он хотел видеть всё сразу. Он знал с детства, что из Спасских ворот выезжал Ворошилов, выезжал Буденный…
И сейчас он не удивился бы, если бы выехал маршал на белом коне, потому что на этой площади не бывает мелких событий.
Могут же сейчас открыться Спасские ворота, и может же выехать маршал на белом коне? Даже не обязательно, чтобы он разговаривал лично с Митей, но может же он выехать на белом коне?
Сеня Ворончук положил руку на Митино плечо.
— Ты смотри на те окна, а я на эти, — указал он пальцем на фасад Кремля.
Вся группа шла по площади, держа ровнение на окна Кремля.
«Я пока ничего такого серьезного не сделал, — думал Митя, глядя на окна. — Но я обязательно постараюсь сделать. Даю вам честное слово»…
Когда миновали площадь. Костя Назаров как бы невзначай придвинулся к Пете Фунтикову и сказал так тихо, как будто это предназначалось не Пете, а самому себе:
— Молоток я сделаю… А фамилия председателя — Жолио-Кюри.
  
Четвертая глава
 
Родители Пети Фунтикова приехали неожиданно. Он аккуратно писал домой, получал из дому письма, заполненные сельскими новостями: хлеб государству сдали, Тамарка занозила ногу, Николай перешел в третий класс; но в этих письмах ни слова не говорилось о том, что родные собираются в Москву.
В училище отец пришел днем. Узнав у вахтера, как пройти к директору, он закурил, предложив вахтеру папиросу, и сказал:
— У вас тут мой сын учится.
— Хорошее дело, — сказал вахтер.
— Фунтиков по фамилии. Часом, не слыхали?
— Не пришлось, — вежливо ответил вахтер.
— Ну, это хорошо. Значит, не балуется.
Иван Андреевич хотел было сразу уйти, но ему вдруг показалось, что это невежливо, человек обидится, и поэтому он спросил:
— Как у вас с дождями?
— Перепадает.
— И нам нынче грех жаловаться. Осадков хватает. На будущий год электростанцию монтируем. Приехал в Сельэлектро за проектом.
Он посмотрел, какое впечатление это произвело на вахтера, увидел, что достаточное, и пошел к директору.
Директора в кабинете не оказалось.
Предлагать женщине — управделами — папиросу не стоило, поэтому он только мимоходом сказал ей, что времени у него мало: надо к двум часам поспеть в Сельэлектро.
Управделами объяснила ему, как пройти в мастерские.
Проходя по коридору, отец увидел на одной из дверей надпись. «Комитет ВЛКСМ». Постучавшись, Иван Андреевич вошел.
За столом сидела девушка лет двадцати.
— Будем знакомы, — сказал отец. — Фунтиков, Иван Андреевич. Горьковской области, село Отрадное, колхоз «Трудовик».
— Наверное, к сыну в гости? — улыбнулась девушка.
— И в гости и по делам. Вы с моим Петром-то знакомы?
— Немного.
— Ну, как он справляется?
— Его выбрали старостой в группе.
— Это нормально, — сказал отец. — Только он нам ничего про это не писал. Ну, а еще какие у него нагрузки?
— Больше никаких.
— Парень здоровый, работящий.
— Так ведь хорошим старостой не так-то просто и быть.
— Это мы всё проверим, — сказал Иван Андреевич строго, хотя в глубине души уже гордился сыном.
— А физически как он? — спросил, поднимаясь со стула.
— Вполне здоров.
— Это мать интересуется, — пояснил Иван Андреевич, — а мне главное — морально. Воды у вас можно попить?
Девушка дала ему воды, и пока он пил, ему хотелось, чтобы она еще что-нибудь рассказала про Петра.
— Работает ваш сын по третьему разряду. — Она пояснила, что в первом году обучения получить больше третьего разряда нельзя.
Иван Андреевич потрогал усы.
— Это нормально, — сказал он. На сына он всё-таки был в некоторой обиде: мог бы и сам подробнее писать домой о своих делах и не заставлять отца расспрашивать.
Попрощавшись с девушкой, он спустился во двор и сказал жене:
— Идем к Петру.
— А где он сейчас, Ванюша?
— Где положено, — в мастерских.
Идя через длинный двор и приноравливаясь к частым беспокойным шагам жены, он говорил:
— С мелочами к нему не привязывайся. Не маленький. Чтобы потом от товарищей не было стыдно.
Он искоса посмотрел на жену, увидел, что она волнуется, да и сам он был взволнован, и ему захотелось ее успокоить. Он дотронулся до ее руки.
— Сына твоего, Катя, пока не ругают.
Она радостно взглянула на него, ожидая продолжения, но он сурово добавил:
— По предварительным сведениям. Самим надо посмотреть.
— Здесь-то побольше нашего понимают, — рассердилась вдруг жена.
— Больше нашего никто не может понимать, — терпеливо объяснил ей Иван Андреевич. — Потому что ты ему мать, а я — отец.
Он собирался развить мысль о требованиях, которые родители должны предъявлять к своим детям, но жена отмахнулась: