Товарищи

— Конечно, — смутился Митя. — Но, между прочим, люстра тоже замечательная.
— Нэлепп хорошо играет, — сказала Таня.
— Ты что, его знаешь? — спросил Митя.
— Ни капельки.
— Да, мне тоже понравилось, как он играет, — сказал Митя. — Самозванца, между прочим, потом поймали и казнили.
— Известно без тебя, — ответила Таня. — Я проходила историю.
— Сколько осталось до нашего вечера? — спросил Митя, чтобы переменить тему.
— Восемь дней.
— Я завтра к директору завода иду.
— С письмом?
— Почему с письмом? Лично надо побеседовать. Ты на каникулы домой едешь?
— Еще не решила. У меня ж там родных нет.
— С тобой Фунтиков не говорил?
— Нет. А что?
— Да он ребят подговаривает ехать к нему в Отрадное.
— Чего я там не видала?
— Вот с тобой никогда нельзя по-человечески поговорить, — громко сказал Митя, потому что как раз в это время его оттерли от Тани и раздался третий звонок.
В следующем антракте поговорить уже не удалось. Ребята потащили Митю пить газированную воду с сиропом, а потом рассматривали фотографии загримированных артистов.
После конца спектакля Митя оказался рядом с Таней Они спускались по лестнице. Мите хотелось, чтобы лестница была подлиннее. Ему надо было рассказать Тане, как ему понравился театр, спектакль, Нэлепп; надо было объяснить, что Фунтиков приглашает не в гости, а просит ребят помочь колхозу достроить электростанцию.
Таня спускалась по лестнице слишком быстро, и хотя было шумно, Митя отчетливо слышал, как ее каблуки стучат по ступенькам.
Он спросил:
— Ты коврик закончила?
— Нет еще, — ответила Таня. — Неохота.
Впереди оставалось всего два марша лестницы, уже видны были ребята, стоящие вокруг воспитательницы.
— Зря, — сказал Митя. — Красивый коврик.
— Правда? — удивилась Таня.
И они уже были внизу.
Восемь дней, оставшиеся до вечера, заполнились хлопотами. Занятия, работа в мастерской и тысяча мелких дел, связанных с вечером встречи.
Ходили Митя и Сережа приглашать директора завода. На улице была теплынь, но они выпросили у воспитательницы парадные шинели. Заранее условились, кто что будет говорить, но, конечно, всё получилось иначе, чем они предполагали.
Митя хорошо помнил свою фразу: «От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич, на вечер встречи с учениками двадцать восьмого ремесленного училища». Сережа Бойков должен был подхватить: «Как бывшего ученика нашего училища просим прийти вас, Степан Игнатьевич, непременно. Начало в девятнадцать часов». Дальше Митя протягивает красиво отпечатанный билет, оба хором говорят: «С приветом» — и уходят.
В приемной секретарша попросила их снять шинели и подождать. Митя вел себя солидно и с достоинством, он сел на стул у стены, а Сережа растерялся оттого, что так быстро сбылась его мечта: на дверях кабинета бы то написано «Директор завода С. И. Вавилин», и этот С. И. Вавилин кончил то же ремесленное, в котором сейчас учится Сережа Бойков.
Минут через десять раздался звонок из кабинета, секретарша заглянула туда и, выйдя, сказала:
— Заходите, товарищи.
Митя и Сережа переступили порог кабинета.
Хуже всего, что не было ни одной секунды на то, чтоб осмотреться.
Сделав два маленьких шажка, Митя обратился к седому полному человеку с недовольным лицом, сидевшему в кресле у стола.
— От имени дирекции, партийной и комсомольской организации приглашаем вас, Степан Игнатьевич…
— Это ко мне, ребята, — сказал голос слева, и Митя, обернувшись, увидел молодого мужчину; расхаживающего по кабинету.
Повторять сейчас всё с начала Митя от смущения не стал, а только протянул сразу билет, и Сережа, сбившись, подхватил:
— Начало в девятнадцать часов.
Затем они хором сказали:
— С приветом.
Вавилин весело рассмеялся.
— Запутались?
— Немножко, — сказал Митя.
— Токари?
— Мы слесари-инструментальщики.
— Ну, садитесь, слесари-инструментальщики. Как там у вас Виктор Петрович живет?
— Хорошо.
— А Василий Яковлевич?
— Тоже. Он сказал, чтоб вы непременно приходили на вечер.
— Непременно приду. У меня к нему дело есть. Не слыхали, ребята, как там у вас выпускники в этом году — хорошие? Какая группа лучше всех работает?
— Степан Игнатьевич, — сказал пожилой человек с недовольным лицом (это был сменный мастер), — что вы их про выпускников спрашиваете? Выпускников давно расхватали. Нам как дали тринадцать человек, так больше и не получим. Это загодя надо беспокоиться. А лучшую группу второго года я вам и без них скажу. Семнадцатая.
— Правильно, — подтвердил Митя.
— Там у фрезеровщиков золотые руки. Этот, как его… Васька Андронов, он у них по семьсот оборотов в училище дает. А разве у них настоящие станки?
— Конечно, настоящие, — обиделся Сережа за фрезеровщиков.
— Не видал ты, сват, настоящих станков, — сказал сменный мастер. — Степан Игнатьевич, можно, я их немножко поспрошаю для пользы дела?
— Так они ж первогодки, в будущем году только кончают, — улыбнулся директор.
— А неважно. Пригодятся. Пошли, ребята.
Сменный мастер молча, сохраняя всё то же недовольное выражение лица, повел их по цехам. У мастера всюду оказывались дела и знакомые.
Он оставлял учеников на «одну минутку», возвращался то действительно скоро, то через полчаса, и вел их дальше.
Мальчики нисколько не были огорчены этими задержками.
В кузнечном цехе огромный пневматический молот поднимался и падал на раскаленную болванку. Он так весело и, казалось, легко поколачивал ее, что было странно видеть, как она изменяла под его ударами свою форму. Кузнец, в очках и переднике до полу, длинными клещами ловко подкладывал болванку под молот, и в те короткие секунды, когда молот уходил наверх, кузнец поворачивал клещами раскаленный металл, подставляя его разными сторонами.
Он делал это с такой точностью и даже изяществом, что, как всякая работа, выполняемая без видимых усилий, она представлялась Мите совсем нетрудной.
Бац! Подложил болванку вдоль. Бац! Подложил поперек.
Если б не совестно было, Митя попросил бы у него на секунду клещи и попробовал бы сделать то же самое.
Гигантский кран, опять-таки без видимых усилий крановщика, проносил над головой какую-то ферму, и снова эта работа не представлялась тяжелой.
Митя не знал еще, что когда работаешь совершенно точно, то правильные движения становятся привычными, привычные — легкими, а ощущение легкости и есть то прекрасное, что поражает нас в подлинном умении.
В фрезерном цехе ребята застыли у порога. Где-то высоко в поднебесье был выгнутый потолок, стянутый толстенными рельсами на гигантских болтах. Ряды станков, сверкающих темным металлом, дышащих, двигающихся, уходили в бесконечную даль цеха.
Запахи машинного масла, теплой стали, железа, чугуна — всё это соединялось для Мити в единый, острый и заманчивый запах работы, труда и его новой профессии. И хотя этот огромный цех был неизмеримо больше училищной мастерской, хотя Митя был слесарем, а не фрезеровщиком, но сейчас ему казалось, что он попал в то место, где ему хотелось бы находиться очень долго, где он чувствовал себя не мальчишкой, а взрослым и нужным человеком.
Поблизости, за густой проволочной сеткой, работал станок, разбрызгивая искры во все стороны; он словно злился, что его поместили за сеткой.
Сначала Митя и Сережа даже не заметили фрезеровщика. Они только услышали, как мастер, перекрывая шум, спросил кого-то:
— Сколько, Александр Петрович?
И тоненький голос в ответ:
— Пока тысяча пятьсот.
Поглядев в направлении этого голоса, Митя увидел Александра Петровича — подростка настолько маленького роста, что он стоял на ящике, чтобы дотянуться до шпинделя. Мастер называл его по имени-отчеству без шуток, это было видно по лицам обоих.
— Шатуны я расточил, — сказал маленький фрезеровщик и неожиданно сварливо добавил: — Что ж но, Егор Иванович, получается? Разметчики запаздывают: сказали, к двенадцати часам тридцать заготовок будет, а сейчас половина первого, — они мне только шестнадцать прислали.