Бешеная акула
Но никакого «петушиного, слова» Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику никогда, зря не звал на помощь, а медленно и спокойно осматривался, если попадал в трудное положение, и так же спокойно сам находил выход из него.
— Врать тебе сажени? — спросил Разуваев, надевая на Гутов а шлем.
— Не надо.
Он спустился, под воду. Первые семь сажен, как обычно, прошли совсем легко. Перелом почувствовался на 22-й сажени, затем на 27-й… Голос стал пискливым, появился шум в ушах, его бросило в жар.
По телефону он услышал далекий голос Разуваева и догадался, что находится недалеко от дна.
Наконец Гутов брякнул обо что-то подметками… Он стоял на дне, а рядом лежало судно. Гутов осветил судно лампочкой. Лампочка давала слабый свет. Но он разобрал, что это подводная лодка.
О находке он сразу сообщил наверх.
— «Девятка» или «Единорог»? — спросили оттуда.
— Еще не знаю, — ответил Гутов. И тут он заметил веревку-леер.
«Леером поднимают флаги, — догадался Гутов. — Если флаг советский, значит „Девятка“. Если царский, то Единорог». По лееру Гутов добрался до прилипшего к железу флага, намотал его на руку и оборвал.
«Наверху разберем», решил он, силясь различить его при свете слабо мерцавшей, лампочки.
Гутов слез с лодки и стал ее осматривать.
Он увидел, что корма лодки зарылась в ил почти по фальшборт.
Он уже собрался, сообщить по телефону, чтобы его поднимали, как вдруг ощутил, что шланг, по которому подавался воздух, за что-то зацепился. Гутов дернул шланг. Но он не подавался. Не выпуская из рук шланга, Гутов полез во тьму на борт подводной лодки, но почувствовал, как слабеет и обмякает его тело.
Он по палубе долез до футштока и окончательно ослабел. Руки его бессильно упали на железную палубу.
Гутову почудилось, что он скользит с борта и лодка качается под ним. Он успел сообразить, что это у него кружится голова, и машинально дернул за сигнальную веревку…
Когда Гутов пришел в себя, он почувствовал, что его медленно поднимают.
— Гутов! Гутов! — тревожно звали по телефону.
— Есть, — ответил он слабым голосом.
— Что же ты все время не отвечал?
— Я не расслышал.
— Удивительно, — сказал успокоившийся голос наверху. — А я орал во всю глотку…
Когда стало светло и до баркаса оставалось всего несколько сажен, Гутов начал рассматривать флаг.
Флаг оказался советский.
В это время голос сверху спросил опять:
— Как себя чувствуешь?
— Ничего, — ответил Гутов.
— С Романенкой несчастье. Его спустили для осмотра найденной лодки. Он запутался. Просит помощи, — телефонировали сверху.
Романенко был самый полный, самый грузный из молодых водолазов. И Гутов понял, что Романенке грозит смерть, если помощь опоздает хоть на минуту.
— Травите шланг и сигналы, — быстро сказал Гутов.
И ушел обратно в черную стометровую бездну.
Ступив на лодку, Гутов осветил лампочкой кусок палубы. Огромный Романенко лежал, раскинув ноги и руки, обвитый, как змеями, двумя тросами лодки. Быстро распутав тросы, Гутов приказал: «Поднимайте».
Костюм Романенки поступавшим по шлангу воздухом надувался, как пузырь. Его могло сразу выбросить наверх, а это означало смерть.
Зная это, Гутов схватил Романенку за скафандр и, так удерживая его, медленно поднимался кверху.
Держать было все трудней и трудней…
Гутов выпустил тело товарища только тогда, когда из шлема Романенки вырвался первый поток пузырей воздуха и круглое лицо за стеклом повернулось к Гутову.
На баркас первым подняли Романенку, за ним Гутова. С них сняли шлемы. Гутов улыбнулся в ответ на поздравления начальника и товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру. Когда крышку камеры снова открыли, Гутов был совершенно здоров.
* * *Началась дождливая балтийская осень.
Один шторм следовал за другим. И только в часы редких передышек между штормами эпроновцы могли продолжать работу.
В один из таких штормовых вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовый радист принимал в это время финскую станцию. Гнусавый голос диктора сообщал:
«Напрасно стараются — подводной лодки большевикам никогда не поднять. Их потуги смешны. Англия и Франция обладают прекрасным техническим оборудованием, и даже с меньшей глубины, не могли поднять своих лодок „М-2“, и „Прометей“. Что же после этого думают советские подъемщики. Смешно, право…»
Разуваев даже сплюнул со злости. Все засмеялись. Гутов сдержанно улыбнулся.
Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка.
В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта — 200 километров, а рядом — Финляндия.
«Судам, захваченным в море штормом, — говорится в международном морском законе, — разрешается укрыться в любом порту всякого государства мира».
И вспомнившие этот закон эпроновцы весело направились к Финляндии. Подойдя близко к берегу, они радировали в порт. Но ответа не последовало. А уже помрачнело все вокруг, волны поднимались все выше и выше и гулко ударяли в борта корабля. Снова запросили. И опять молчание. Наконец из порта примчался финский катер с чиновниками. Толстый человек в новенькой форме улыбаясь взял в руки переговорную трубу. К ногам его жался мопс с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. И вдруг чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в его просьбе. На борту судна воцарилось молчание. А финский катер уже поворачивал обратно, холодная волна обрызгивала мопсика, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.
Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки…
Эпроновский корабль тоже повернул, но прямо в открытое море, подальше от финского берега.
Гутов, как всегда, сдержанно улыбался и говорил:
— Ничего, все хорошо. Вот только поднимем лодку.
С капитанского мостика в это время раздалось приказание:
— Надеть всем спасательные пояса!
Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.
Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Боцман не давал сходить в кубрики. Нужно было крепить концы, найтовить оборудование, спасать от волн, которые могли его разбить и унести.
Чтобы пробежать по палубе, надо было выждать волну и пулей кинуться к нужному месту. Едва Гутов бросился вперед, огромная волна перекатила через него. Он уцепился за что-то железное и удержался. Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты и вкатывалась в кубрики.
Лицо Гутов а пожелтело, он устал. Выломило железные стойки, унесло шлюпку и чуть не смыло боцмана… Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы принялись за работу.
* * *Работа не прекращалась до глубокой осени.
И вот наступил наконец долгожданный день. Все приготовления к подъему лодки были закончены.
Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.
— Пошла! — негромко приказал командир.
— Вира! — прогремел боцман.
И сразу заработали лебедки. Многострунные тросы, продетые под днище лодки, вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх.
— Вира сильней! — снова повторил боцман.
Водолазы придвинулись к борту. Под поверхностью отливающей сталью воды показалась большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели водолазы на порыжевшую спину лодки, на ее футшгок, на погнутый конец перископа, на тросы, на все эти мелочи, которые в глубине морской чуть не стоили им жизни.
