Бешеная акула

Или же у него спрашивали:
— А ну-ка, рыбовед, скажи нам: что вкусней, карась или минога?
— Минога не рыба, — отвечал Захаров.
— Не рыба? Ну, значит, морковка или ветчина, — смеялись приятели.
Захаров обиженно хмурил белесые брови и уходил от водолазов — большой, широкоплечий и нескладный.
Из-за любимых рыб иногда терпел Захаров неприятности и в работе.
Случилось так. На дне лежало затонувшее небольшое буксирное судно. Захаров заложил внутрь судна несколько круглых резиновых понтонов, в которые сверху с баркаса по длинным, гибким шлангам накачивали сжатый воздух. Судно вырвалось из грунта и помчалось кверху. Захаров отошел в сторону — он отлично знал, что нельзя стоять, когда над головой груз.
Судно уже качалось на поверхности. Муть, поднятая им со дна, осела, и Захаров на том месте, где прежде лежало судно, увидел, что в иле копошится рыбка. «Наверно, подбитая», подумал Захаров и, забыв осторожность, кинулся к ней. Рыбка улизнула из-под самых рук.
— Тьфу, — рассердился Захаров и хотел отойти на старое место, но не успел и разогнуться, как что-то большое, темное упало ему на спину, повалило на грунт и вдавило в глубокий, вязкий ил, как в тесто.
Захаров ощупал над собой деревянное днище и сообразил, что это судно упало обратно, наверно, лопнул один из туго надутых понтонов. Если бы лопнули два, судно, конечно, упало бы грузней и убило его.
Воздух шипел в шланге, — значит, водолазный шланг цел. Телефонный провод тоже не поврежден, потому что с баркаса сразу же спросили:
— Рыбовед, как упало судно?
— С креном, ответил сдавленный илом Захаров, — упало на меня.
— На тебя? — услышал Захаров испуганный голос. — Жив? Потерпи, мы сейчас, сейчас! Бурыкин, копайся проворней! Захарова придавило!
Захаров согнутой рукой, обливаясь потом, рыл кверху нору. Наконец, откопал свою голову и увидел в иллюминатор воду, а у самого носа двух рыбок. Они описывали правильные полутораметровые круги.
«Ловко, — подумал Захаров, — будто циркулем чертят».
Одна из чертивших рыбок, по-видимому, была та, ушибленная, она плавала как-то неверно, несколько чешуек: на ее боку были отколуплены, а тонкие губы поджаты обидчиво.
Захаров рассмеялся.
На баркасе услышали смех Захарова. Подумали, что он сошел с ума. И тут же испуганный голос послышался в телефоне:
— Ты что? Потерпи, мы сейчас!..
А Захаров не отвечал ничего, он увидел над собой стройный караван рыбок. Они шли гуськом хвост в хвост. Такого длинного выводка Захаров еще не встречал и принялся его считать.
Два часа пролежал в иле Захаров, пока заложили и надули новый понтон.
А за этим случаем произошел другой. Откачивали полузатопленную баржу-брандвахту. Пробоины в ней Захаров забил тряпичными просаленными кляпами.
Прошло три часа, насосы во всю работают, а воды и на сантиметр не убыло.
— Рыбовед, может, ты и вовсе не затыкал пробоин?
— Какого лешего мне вас обманывать? — обиделся он.
— А ну, проверь.
Захаров спустился под воду — пробоины и впрямь пустые.
Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.
— Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, — рассердился Захаров. — Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?
Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.
Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, — в Черном, Баренцовом или Дальневосточном. Там и найти ее легче — вода там прозрачна.
Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:
— Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?
— Хочу увидеть новых рыб, — сказал Захаров.
— Зря, — сказал инструктор, — рыбы вам только мешают. Плюньте на них и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.
Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. И Захаров подал новое заявление.
Наконец ему разрешили уехать на Черное море.
* * *
Захаров прибыл на спасательное черноморское судно «Эпроновец». В первый же день, стоя на борту, он слушал бойкий говор черноморцев и щурил глаза от необычно яркого солнца. Черный, вороненый баклан сидел на крашеном буйке и, свесив клюв, хищно высматривал рыбу сквозь изумрудно-зеленую воду.
Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.
Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Баржа лебедкой тянула груз на поверхности. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в модных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.
Дно было солнечное, то в бурых и багровых водорослях, то подернутое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.
Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.
— Ну и страхолюд, — засмеялся Захаров и взял краба на руки.
Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике «Эпроновца», думал о крабе-страхолюде, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Пролив Донегал»:
 
 
Бурно плещут волны,
 
Страшен Донегал.
 
Много рифов в море
 
И подводных скал.
 
Моряки там знают,
 
Что придет черед —
 
Кто-нибудь из них
 
На дно пойдет…
 
 
Песню заглушала игра в домино, азартное хлопанье о стол костяшками и выкрики:
— На подвесную! Дупель два! Лысина! Аврал! Бито! Считай рыбу!
Но вот снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырвался голос Гераськина:
 
 
Там море полно угроз,
 
Там ветер многих унес,
 
Там жил когда-то матрос
 
С женой, продавщицей роз…
 
 
К Захарову подошел пожилой черноморец-старшина, водолаз Якубенко, и предложил сыграть в шашки.
С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.
— Сразимся, что ль?
— Идет.
Якубенко засучил по локти свои пудовые рыжие руки, сплошь покрытые татуировкой, и выдвинул на стол шашечную доску.
Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.
— Что это у тебя наколото?
— А разве сам не видишь?
Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.
— Не знаю, — сознался Захаров.
— Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, — объяснил Якубенко.
— Морская?
Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.
— Да разве морские бывают?
— Отчего ж им не бывать, конечно, бывают, — усмехнулся Якубенко. — Я одну даже голыми руками поймал.
— Поймал? — воскликнул Захаров.