Механический ученик

— Верно, — поддержал Семён. — Хорошо бы на купчихе какой-нибудь, на вдове. Чтобы к его образованности да уму денег прибавить.
Иван досадливо захлопнул окно. «Опять за то же, — с досадой подумал он. — Ведь уже был у нас с ним разговор!»
Семён приехал на Алтай недавно, но знал уже здесь всех и каждого. Он всем улыбался, по вечерам играл на гармони, пел песни. Сенька не скупился на мелкие услуги начальству, умел стать нужным.
— Мелкими услугами покупается большая дружба, — заметил он раз Ивану. — И когда ты только жить научишься!
Разговаривая с Дарьей Абрамовной, Сенька имел в виду вот что.
Однажды он зашёл в контору к Ивану.
— Я к тебе на два слова, — сказал он. — Бросил контору, без меня разберутся.
Семён доверительно склонился над столом.
— Как дела у тебя? — расспрашивал он Ивана. — Что слыхать с домом? Начал постройку? Пора, пора, брат. Мать из Екатеринбурга вывез, а сам у чужих людей живёшь. Своим хозяйством надо обзаводиться. Ты скажи, ежели что надо… Земляки всё-таки, друзья с детства… Помнишь, как тебя за таракана взгрели, а?
Он рассмеялся. Иван подумал: «Вот ведь как нехорошо. Семён помочь хочет, а я ему даже слова приветливого не сказал. Неловко».
— Ты садись, Семён, — сказал он. — Я тебе рад, ведь и вправду земляки. А насчёт дома не волнуйся. За год скоплю денег и построю. Ты же знаешь, я своими руками всё сам могу сделать.
— Вот то-то и дело, что ты со своими золотыми руками да светлой головой живёшь в бедности. А дураки строят царские хоромы!
— Ну и господь с ними, с дураками!
— Ты меня послушай, — тихо сказал Семён. — Я тебе помогу с деньгами. Завтра придёт большая партия серебряной руды. Ты после апробации запиши, что по причине её большой сырости надобно не полфунта с пуда сбрасывать, а три четверти фунта. Дальше ни о чём не думай, я тебе из рук в руки… На дом хватит!
Иван ошалело поглядел на Семёна. Странные мысли закружились у него в голове. Всего четверть фунта — кто заметит? — а не надо копить, не надо ни в чём себе отказывать. За один день. Ему в голову ничего подобного не приходило!
— А завтра вечером заходи ко мне, — говорил Семён. — Я тебя с друзьями познакомлю. Что ты всё один да один, как медведь в берлоге. Дружно надо жить, по-хорошему. Ты мне помог, я — тебе.
Иван живо представил себе семёновских дружков, разговоры о чужих деньгах — кто сколько ворует, у кого какое жалованье. Эти друзья не отвяжутся потом ни за что.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Нет, спасибо.
Семён вышел, не сказав ни слова.
Внешне с тех пор ничего не изменилось, но Иван знал, что в лице Семёна нажил себе врага.
Семён настроил против него канцеляриста Мартына Кторова, озлобленного неудачника. Мартын всем завидовал. Услыхав о богатстве далее незнакомого ему человека, он начинал грызть ногти и бурчать сквозь зубы: «Что же это такое, почему у него есть всё, а у меня — ничего. Ворует небось!» Ивану, которого привечали Порошин и Христиани, он завидовал особенно.
Семён всячески подстрекал Мартына. Говорил, что Иван насмехается над его маленьким ростом, наушничает начальству. Иван и Дарья Абрамовна и знать не знали обо всём этом. Поэтому, когда Ивана командировали от завода в Бийскую крепость, Дарья Абрамовна, ничего не подозревая, собралась к Мартыну в дом.
В доме Мартына за длинным столом сидели гости: поп, дьякон, два канцеляриста и копиист-чертёжник — мозглявый юноша, необычно гордый тем, что попал в столь избранное общество.
Сперва выпили за хозяина. Потом за всех присутствующих. Потом за будущую хозяйку, чтобы бог послал холостому Мартыну добрую и весёлую жену. Пили даже за дворовую девку Маланью, которая прислуживала за столом и поглядывала на Мартына хитрыми, бесстыжими глазами. Дарья Абрамовна едва пригубляла рюмку. Потом тихо сказала:
— Давай, Мартын, выпьем за моего Ванюшу, чтобы он всё сделал да поскорее возвращался.
— Чего же это нам за него пить, — неожиданно возразил Мартын. — Он-то небось, когда с начальством гуляет, о нас и не вспоминает.
— Да что ты, Мартын, — опешила Дарья Абрамовна. — Он и не гуляет с начальством вовсе. Ванюша непьющий.
— Конечно, — ехидничал Мартын, — он непьющий. Это мы пьяницы. Он учёный. А мы — мелочь канцелярская. Ему прапорщика дают, а мы — писари. Может, мы и такие и сякие, зато свою братию перед начальством не оговариваем!
— Кто оговаривает? — рассердилась Дарья Абрамовна. — Ванюша мой оговаривает? Ишь что понёс, окаянный!
— Это я окаянный? — закричал Мартын, вскакивая.
Гости тщетно пытались остановить его. Стол закачался. Штоф с водкой упал на пол и разбился. Началась свалка.
Потом Ползунов почти полгода вёл с Мартыном тяжбу. Дело кончилось мировой и обошлось Ползунову в пять рублей.
…Всё это припомнилось ему, когда он услыхал разговор Семёна с матерью. Он снова выглянул в окно — Семёна уже не было. Иван закрыл книгу и вышел на улицу.
Возле гармахерской, где находились печи для очистки меди, Иван увидал человек пять горнозаводских рабочих. Они не заметили его. Между ними сидел слепой старик с мальчиком-поводырём.
Ползунов узнал старика. Этот старик проработал на Барнаульском заводе двадцать лет и постоянно следил за плавкой серебра. Надо было поймать минуту, когда серебро уже начинало плавиться, но ещё не улетучивалось. Прошли годы, и перед глазами старика не осталось ничего, кроме ослепительного блеска металла.
— Спой ещё что-нибудь, дед, — сказал высокий парень в фетровом колпаке. Это был Артём Поляков, вожак и заводила у здешних рабочих. — Хороши у тебя песни!
Дед запрокинул к небу седую голову и запел:
 
 
Ты взойди-ка, взойди,
 
Солнце красное,
 
Над горою-то над высокою,
 
Над полянушкой широкою.
 
А на той полянушке
 
Стоит завод новенький,
 
А у железных-то ворот
 
Будочка сосновенькая.
 
Ты свети-ка, согрей,
 
Красное солнышко,
 
Во заводе там да работничков,
 
Добрых молодцев-бездомничков.
 
Ты им дай-ка, прибавь,
 
Красное солнышко,
 
Силу крепкую да крепёшеньку,
 
Было б можно терпеть
 
Холод-голод, непогодушку
 
Да разнесчастную невзгодушку.
 
 
Иван подошёл ближе, Песня оборвалась. Рабочие исподлобья глядели на него. Для них он уже был — начальство. А для начальства, как и раньше, — солдатский сын.
— Айдате робить, — сказал Артём. — Ты, дед, иди с богом. Вот тебе на краюху хлеба да на чарку вина.
Дед суетливо поднялся.
— Спасибо вам, люди добрые, дай вам бог здоровья!
Мальчик уводил его. Через минуту возле гармахерской никого не осталось.
Ползунов повернулся и зашагал к дому.
Взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Уже три года, как его определили в обучение пробирному и плавильному искусству — и что? С самого прихода на завод ничего не изменилось. Разве что немного прибавили жалованье. Ни настоящей работы, ни учёбы нет. На его счёт принято определение, ему сто раз обещали — и всё это пустой звук.
«А желаю же по силе оных определений тем наукам обучаться, — писал он в рапорте к начальству, — дабы я за полагаемыми на меня другими должностями в знании оных наук против своей братии не мог понести обиды. К тому же молодость моих лет без наук втуне пропадает».
  
ПОБЕГ
 
Летний полдень на Барнаульской пристани. Жара. Рабочие сели обедать. Посреди кошмы, расстеленной на траве, — жбан с квасом, рыбный пирог, горшок с кашей, огурцы, хлеб.
Голодных горнозаводских рабочих подкармливали урочные рабочие-рудовозы. По закону они не должны были постоянно работать на заводе, а, исполнив заданный начальством урок, занимались своими, крестьянскими делами. Принесли еду и два казака, приставленные охранять пристань.