А ты постарайся! (Сборник с илл.)

И он снова полез в трубу.
В этот раз он там долго полз. Чуть не до двадцати. Он разозлился, хотел опять лезть, но я сказал:
– Дай другим полезть, – оттолкнул его и полез сам.
Я набил себе шишку и долго полз. Мне было очень больно. Я вылез на счете тридцать.
– Мы думали, что ты пропал, – сказал Петя.
Потом полез Вовка. Я уже до сорока сосчитал, а он все не вылезает. Гляжу в трубу – там темно. И другого конца не видно.
Вдруг он вылезает. С того конца, в который влез. Но вылез он головой вперед. А не ногами. Вот что нас удивило!
– Ух, – говорит Вовка, – чуть не застрял…
– Как это ты повернулся там?
– С трудом, – говорит Вовка, – чуть не застрял…
Мы здорово удивились.
Тут подошел Мишка Меньшиков.
– Чем вы тут, – говорит, – занимаетесь?
– Да вот, – говорю, – в трубу лазаем. Хочешь полезть?
– Нет, – говорит, – не хочу. Зачем мне туда лазать?
– А мы, – говорю, – туда лазаем.
– Это видно, – он говорит.
– Чего видно?
– Что вы туда лазали.
Глядим мы друг на друга. И вправду видно. Мы все как есть в красной ржавчине. Все как будто заржавели. Просто жуть!
– Ну, я пошел, – говорит Мишка Меньшиков.
И он пошел.
А мы больше в трубу не полезли. Хотя мы уже все были ржавые. Нам все равно уже было. Лезть можно было. Но мы все равно не полезли.
 
Спина, которая загорела
В пионерлагере я решил загорать. Пусть все скажут: смотрите! Каким был, а каким стал!
Кто куда, а я майку долой, чтоб никто не заметил. И ползком, ползком в сторону. В первый день солнца не было. И я все под дождем сидел. Зря, правда. Но я думал, солнце появится. Один день, в общем, зря пропал. Ну, а потом пошло дело. Солнце вовсю светило. И я вовсю загорел. Спина просто черная стала. Как раз время всем показать.
Показываю спину Славке. А он ничего не говорит.
– Ты что, не видишь, – говорю, – спина у меня какая?
Он внимательно посмотрел и говорит:
– Пупырчатая.
– А еще что видишь?
– А-а-а… – говорит, – теперь вижу.
И как даст мне по спине ладонью!
– Большой комар, – говорит, – сидел.
– Да ты еще погляди.
– Больше нет комаров, – говорит.
И ушел.
Показал спину Димке.
– Видишь?
– Вижу, – говорит. – Спина.
– А больше ты ничего не видишь?
– Ничего там больше нет, – говорит.
Поругались мы с ним.
Степку встретил. Показываю ему спину.
– Видал? – говорю.
– И я так могу, – говорит.
И тоже выгнул спину.
Я как заору:
– Да что ты – не видишь, что спина у меня загорелая?!
– Ну и что? – говорит.
Повернулся и пошел. Смотрю я на его спину и вижу, что она у него здорово загорелая. Ничуть не меньше моей. Только вот почему он ее никому не показывает – непонятно!
 
Не везет
Прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою себе и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то пристанут еще: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый?»
Отец говорит:
– Чего он орет?
А мама говорит:
– У него, наверное, веселое настроение, вот он и поет.
Отец говорит:
– Наверное, пятерку получил, вот и весело на душе человеку. Всегда весело на душе, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь.
Я как это услышал, еще больше заорал. Тогда отец говорит:
– Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи свой дневник.
Тут я сразу петь перестал.
– Зачем? – спрашиваю.
– Да ладно уж, – говорит отец, – показывай, чего там, я вижу, тебе очень хочется дневник показать.
Берет он у меня дневник, видит там эту двойку и говорит:
– Ты гляди, получил двойку и поет! Этого еще не хватало! Что он, с ума сошел? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя случайно нет температуры?
– Нету у меня, – говорю, – никакой температуры…
Отец развел руками и говорит:
– Тогда придется тебя наказать за это пение…
Вот как мне не везет!
 
Надоедливый Миша
Миша выучил наизусть два стихотворения, и не стало от него покоя. Он залезал на табуретки, на диваны, даже на столы и, мотнув головой, начинал сразу читать одно стихотворение за другим.
Один раз он пошел на елку к девочке Маше, не снимая пальто, влез на стул и стал читать одно стихотворение за другим. Маша даже сказала ему: «Миша, ты же не артист!» Но он не слышал, дочитал все до конца, слез со стула и был такой довольный, что даже удивительно!
А летом он поехал в деревню. В саду у бабушки был большой пень. Миша залезал на пень и начинал читать бабушке одно стихотворение за другим.
Надо думать, как он надоел своей бабушке!
Тогда бабушка взяла Мишу в лес. А в лесу была вырубка. И тут Миша увидел такое количество пней, что у него глаза разбежались.
На какой пень становиться?
Он здорово растерялся!
И вот такого растерянного бабушка его привела обратно.
И с тех пор он не читал стихотворений, если у него не просили.
 
Четыре цвета
Первоклассник Алик нарисовал:
сиреневого верблюда,
зеленую лошадку,
синюю утку
и красного зайца.
Папа, увидев рисунок, сказал:
– Разве бывают сиреневые верблюды, зеленые лошадки, синие утки и красные зайцы?
– Не бывают, – сказал печально сын. – Но у меня было только четыре краски… Вот что я сделаю!
И он тут же нарисовал:
красный мак,
зеленый огурец,
синее небо
и сиреневую сирень…
 
Еж
Принес я в класс ежа. Никуда его не вытаскиваю. Сидит он в сумке. Никто про него не знает. Вдруг учитель говорит:
– Что это такое?
Я говорю:
– Еж.
– Где еж? – спрашивает учитель.
– Здесь, – говорю.
А он говорит:
– А вообще я не тебя спрашиваю. Я Мишу Галкина спрашиваю, – и на доску показывает.
– Это существительное, – говорит Миша Галкин.
– Правильно, – говорит учитель, – а ты выйди с ежом!
 
Луша
Третий день Жорик сидит с букварем. Трудно читать по складам. Никак не дается слово. Только второй слог запомнит, как забывает первый. Да еще собака лает…
Л-У-ЛУ
Ш-А – ША
Забыл первый слог.
Л-У-ЛУ
Ш-А – ША
Забыл первый слог.
Л-У-ЛУ
Собака лает на дворе. А Жорику трудно.
– Сначала – ША.
Потом – ЛУ.
А может, наоборот? Трудно Жорику. Да еще собака лает!
Мешает Жорику собака.
Так, значит, – ШУ.
И получается – ШУ-ШУ.
Жорик чешет затылок. Что-то не то.
И еще собака лает…
 
Как я боялся
Когда я впервые шел в школу первого сентября в первый класс, я очень боялся, что меня там будут сразу что-нибудь сложное спрашивать.
Например, спросят: сколько будет 973 и 772? Или: где находится такой-то город, который я не знаю, где он находится. Или заставят быстро читать, а я не смогу – и мне поставят двойку.
Хотя родители меня уверяли, что ничего подобного не произойдет, я все равно волновался.
И вот такой взволнованный, растерянный, даже напуганный, я вошел в класс, сел за парту и тихо спросил своего соседа:
– Писать умеешь?
Он покачал головой.
– А девятьсот семьдесят три и семьсот семьдесят два можешь сложить?
Он покачал головой и испуганно на меня посмотрел.
– А быстро умеешь читать?