Иду в неизвестность

— Обрыв там, — шумно задышал рядом Пустошный. — Пинегин, кричит, цел. Велит опускаться и нам: дальше, мол, льды.
— Ну что ж, придётся прыгать, — тяжело подымаясь, проговорил Седов.
Оттащив нарту правее, они столкнули её в чёрную бездну, при этом под Седовым обвалился снег — и он вместе с лавиной полетел вниз.
Удар всем телом о сугробный склон, что-то тяжкое свалилось на голову и плечи, придавило: обрушившийся снег. «Вот она, Арктика… — мимолётно и как-то отрешённо подумал Седов, продолжая лежать под тяжестью лавины и чувствуя, что дышать он может. — Вот она Арктика: сейчас ты бодр и силён, а в следующую минуту можешь попасть негаданно в небытие. Вот она, Арктика: непредсказуемость, полная неизвестность. Эх, мало знаем мы этот гибельный край, совсем не знаем!»
Георгий Яковлевич, пошевелив головой, глубоко вздохнул, подвигал руками и ногами — целы. Начал выкапываться из снежного погребения. Рядом обрушилось что-то грузное, крякнуло: Пустошный спрыгнул.
Седов выпростал, наконец, из сугроба голову, плечи.
— Все ли целы? — выкрикнул он встревоженно.
— Кажись, все! — послышался голос матроса.
Ветер едва ощущался, из чего можно было сделать вывод, что место, где оказались, укрыто от северных и восточных ветров и, стало быть, к югу и к западу — выход.
Послышался голос Пинегина, он вытаскивал из снега полузадохшихся, хрипящих собак. Выбрались из сугробов сами.
Больше часа возились, распутывая и связывая собачьи постромки, впрягая псов в нарту. Наконец двинулись дальше.
Вышли на ровное место, и вновь налетел ветер, завыл, заметелил ярее прежнего.
Утомлённые, выбивавшиеся из сил, едва не сбиваемые с ног начинавшейся бурей, решили стать лагерем, отдохнуть, подкрепиться, накормить собак, переждать непогоду. Разбили палатку, дали еды собакам и, наскоро перекусив, забрались в спальные мешки.
Сонно засопели Пинегин с Пустотным. Седов уснул не сразу. Что бы он ни делал, куда бы ни шёл. постоянно будоражили его думы, не оставляли заботы. И ежевечерне перед сном он приводил в порядок свои мысли, припоминал, что из намеченного выполнено, что надлежит сделать прежде всего завтра, через неделю, месяц. Сейчас они вернутся без медвежатины, ясно. И это очень плохо. Свежее мясо, как лекарство, необходимо той половине экипажа, что давно страдает от сильных недомоганий.
К механику, Инютину и Пищухину добавились Сахаров, Шестаков, Коршунов, Кузнецов. У них расшатались зубы, заболели дёсны. У иных опухли, покраснели и сильно ныли ноги. Все больные ощущали слабость, стали совсем вялыми.
Доктор осмотрел всю команду и прописал двухчасовые прогулки всем, кроме Визе, Павлова, Пинегина, Пустошного и Линника. Эти люди чувствовали себя нормально.
Седов велел взять из неприкосновенного полюсного запаса консервированные овощи и варить из них борщ. По-прежнему приходилось готовить подпорченную мор-жатину. Для тех немногих, кто не мог её есть, варили солонину, хотя она была ещё более протухшей. В число этих последних входил и Седов, так и не сумевший заставить себя есть вонючую моржатину.
Ели теперь все в кают-компании, в две смены, — вначале команда, потом офицеры. Все давно уже жили в надстройке. Переборки кубрика вслед за кладовыми были разобраны на дрова. Вокруг единственной в надстройке печки — в кают-компании — устроили проволочный каркас для сушки рукавиц, шапок, одежды.
Внутри «Фоки» царил холод. Если днём, когда топилась печка, воздух прогревался до 8—10 градусов, то обычной для ночи была температура в 3–5 градусов, а порой холод скатывался и к нулю.
Чтобы не выпускать тепло, иллюминаторы почти не открывались. Все испарения оседали на подволоке и переборках. собирались в крупные капли и проливались затем вниз. Приходилось тряпками собирать время от времени эту «потовую», как окрестили её на «Фоке», воду. Близ коек и под иллюминаторами на переборках стекающая вода замерзала. Образовывались собственные каютные «ледники».
Из-за холодов и темени все работы перенесли внутрь судна. Изобретали способы починки износившейся одежды и обуви, шитья рукавиц. Чинили упряжь, палатки, походное снаряжение, подготавливая его к светлому, весеннему времени, когда можно будет, сделав запасы дичи, приступить к научным работам на окружающих островах.
Седов, выбирая ясные вечера, сумел взять секстаном несколько высот Веги и вычислить координаты места зимовки. Эти координаты он написал жирно и вывесил листок в кают-компании: «80°19? сев. шпроты, 52°43?30» вост. долготы. До Северного полюса осталась 591 мили, или 1076 километров».
Самого Седова эта последняя цифра но пугала. Однако он не увидел, чтобы кто-нибудь проявлял к длине предстоявшего полюсной партии пути какой-либо интерес. Среди команды да и офицеров он заметил вдруг безразличие к судьбе экспедиции, а порой и уныние.
Чтобы развеять хандру, отвлечься от гнёта полярной темени и вредного, гибельного уныния, Георгий Яковлевич вновь, как и в прошлую зимовку, затеял подготовку к празднику — встрече Нового года. Теперь он решил вовлечь в эту подготовку всех. Все должны были участвовать в строительстве снежного дворца неподалёку от шхуны — будущего центра празднества. Дворец стали строить по проекту Лебедева, неутомимого выдумщика, мастера на все руки. Приказом по экспедиции Седов вновь перевёл его на время зимовки в старшие метеонаблюдатели. Лебедев любовно выстроил несколько снежных домиков на берегу — научный городок, а потом, несмотря на недомогание и некоторую слабость, с охотой принялся за возведение дворца из снега и льда.
Седов и сам ежедневно после прогулки до мыса Рубин и с удовольствием участвовал вместе с другими в постройке дворца.
На прогулки Георгий Яковлевич ходил чаще с Пинегиным или с Визе и Павловым. Все трое, как и прежде, с учтивостью и дружелюбием относились к Георгию Яковлевичу. Ровен и приветлив внешне был с ними и он сам. Однако чувствовал с сожалением, что прежней теплоты и полного дружеского доверия к ним испытывать он теперь не мог.
Огорчали его и часто расстраивали неприглядные склоки, возникавшие из-за неприязни тройки к Кушакову, а в последнее время — и к Сахарову. Раздражение вызывалось порой какими-либо пустяками. Словесные перепалки нередко переходили в оскорбления, и не раз приходилось Седову гневно обрывать ссорившихся и, пристыдив, велеть разойтись по своим каютам.
Георгий Яковлевич видел, что с большим трудом налаженное экспедиционное товарищеское единство, дав на переходе от Новой Земли трещину, начало рушиться. Он горячо молил бога лишь о том, чтобы поскорее выйти, наконец, к полюсу, в поход, где всё будет зависеть от тебя одного, от твоей воли, энергии и умения. Но впереди было ещё полтора месяца тьмы…
Горестно раздумывая обо всём этом, Седов незаметно провалился в глубокий сон, какой нисходит на смертельно усталого человека.
Кто-то сильно тормошит. «Да что же это — поспать не дают…» — зябко выбираясь из сна, успел подумать Седов.
— Георгий Яковлевич, вставайте, беда! — тревожно воскликнул прямо над ухом Пинегин, разбудив окончательно. — Лёд проседает, тонем!
Только тут понял Седов, отчего так зябко ему: он со своим спальным мешком лежит уже в воде.
Георгий Яковлевич принялся лихорадочно расстёгивать спальный мешок. Во тьме палатки поднялась кутерьма — шумно возились вслепую, натыкаясь на парусиновые стенки, художник с матросом.
— Вход, расшнуруйте вход! — крикнул Седов, выбравшись и пытаясь нащупать вещи, сваленные поблизости от входа. Рукавицы, лежавшие в изголовье, как и низ спального мешка, оказались вымокшими.
Наконец удалось раскрыть входную полость. За палаткой в свисте вьюги тревожно подвывали и скулили собаки, оказавшиеся почти по брюхо в воде у полузатонувшей нарты. Стало ясно, что молодой лёд не выдержал тяжести и просел. Пока торопливо выбрасывали всё из палатки, вода дошла до колен.
Быстро сняли палатку, едва вытащив её из воды, наспех побросали всё на нарту и пустились бегом прочь от этого места. И лишь тогда ощутили, окоченевая на морозном ветру, что одежда вымокла насквозь. Она быстро превращалась в ледяной панцирь. Оказалось, что вымокли и спички, и керосиновое огниво. Единственным спасением оставалось энергичное движение. Погоняя собак, отворачивавших морды от хлёсткой снежной заверти, трое в похрустывающих замёрзших одеждах, со снежными масками на лице побрели, утопая в снегу, дальше, во тьму.