В просторном мире
Старик укладывался недолго: во всем он был приспособленным. Снял черный треух, положил его под голову и, подобрав ноги туда, где у людей живот, а у него впадина, прикрытая полой короткого дубленого полушубка, свободно поместился на войлоке в квадратный метр.
— Михайло, к двери только на остановке можно, а так — ни под каким видом… Что надо — разбуди, я необидчив…
И он затих.
— Сам маленький, а движения в нем, как в паровозе, — тихо сказал Миша. — Без него в плотницкой заглохнет. И как его отпустили? Правда, завтра прибудут из города шефы-плотники.
Потом под стук колес они хозяйственно обсуждали, где бы лучше поставить новую школу, — на другом или на старом месте. В конце концов ребята договорились: будет ли строиться школа на новом или на старом месте, она непременно должна стоять на высоком берегу и глядеть окнами на море.
Миша опасливо предположил, что без Ивана Никитича могут в этом вопросе «дать маху», но Гаврик уверил его:
— Ну, пусть майор недоглядит, так Ольга Петровна или Зинаида Васильевна подскажут.
И вдруг Гаврик почувствовал, что хозяйственные вопросы ему уже надоели. Он спросил Мишу, нельзя ли немного подвинуться к двери. Спросил так, между прочим: если бы Миша не согласился, то Гаврик не стал бы настаивать, и все-таки он рассчитывал на успех, — уже давно оба они заметили, что в дверном просвете, как по экрану, с чудной быстротой проносились назад военные люди с лопатами, кирками, со свежими шпалами. На плоской насыпи мелькали домики из реек, диктовых стен и диктовых крыш. Они были такие новые, чистые, что казалось — последний гвоздь эти военные вбили в них только сейчас.
Для Миши, как и для Гаврика, люди в шинелях, в фуражках и гимнастерках были самыми интересными людьми в мире: они прогнали фашистов, они — фронтовые товарищи их отцов и, может, где-нибудь встречались с ними…
Миша встал, поскреб в затылке, достал из кармана плотницкий карандаш, оглянулся на спящего Опенкина и широким взмахом провел в полуметре от двери красную черту.
— Вот! Дальше — запретная зона! — сказал он, опускаясь на пол, около самой черты.
— А еще немного, хоть на ладонь ближе, нельзя? — спросил Гаврик.
— Нельзя!
На небольшой узловой станции поезд остановился. Иван Никитич, не поднимая головы, заспанными глазами посмотрел на ребят. Ребята сидели, поджав ноги, и о чем-то шептались.
— Михайло, все в порядке? Говорю, по списку все налицо?
— Налицо, в порядке, — сказал Миша. Но он наполовину солгал. Беспорядок уже назревал. В этом виновен был Гаврик. На путях станции была уйма военных. Многие из них сбросили шинели и работали в одних гимнастерках, потому что солнце уже поднялось и в безветрии хорошо пригревало.
Один из военных, пожилой человек с веселыми глазами, киркой закрепляя шпалу, сказал своему коренастому товарищу с желтой паклей усов под прямым носом:
— Рыбкой позавтракал, а она воды хочет.
— Вон чайник, — указал желтоусый.
— Пью только родниковую.
— Избалован. Попроси гвардейцев, — проговорил рыжеусый и ожидающе посмотрел на ребят. — Пока поезд стоит, десять раз до родника сбегать можно. Вон бугорок и камни ворохом насыпаны.
Этот разговор, которому взрослые, видимо, не придавали большего значения, чем обычной шутке, потому что сразу же стали заниматься своим делом, вызвал горячий спор между Мишей и Гавриком. Гаврик настаивал:
— Надо сбегать! Миша приказывал:
— А я говорю: сиди на месте!
Гаврик запальчиво объяснял:
— Подумают, вот тыловые крысы…
— Пускай думают, а у нас свое дело.
— Очень фронтовое дело, товарищ уполномоченный, — сердито заметил Гаврик.
Задетый за живое, Миша посмотрел на молодого кондуктора. Тот, в стороне от поезда, сидел на штабеле шпал и, греясь на солнце, ерошил волосы.
— Гаврик, аллюр три креста можешь? — спросил Миша.
Но Гаврик уже сорвался с места, схватил синий чайник и со словами: «За родниковой!» — кинулся через пути.
Миша вскочил, глубоко вздохнул и стал «переживать». Три опасные точки были под его наблюдением: Гаврикова взлохмаченная от бега голова, греющийся на солнце кондуктор и угол вагона, в котором спал Иван Никитич. Голова Миши поворачивалась так, как будто кто-то на невидимой веревке тянул ее от угла вагона через штабель со шпалами к серой стежке, прочерченной по полынному откосу к бугорку с кучей камней. Лицо его было бледное, напряженное, а нос сморщился. Тетка с корзиной, продававшая кукурузники, проходя мимо, засмеялась:
— Ты, должно, маму потерял?
…Главный появился из-за белого домика, когда Гаврик, сверкнув на солнце синим чайником, исчез за камнями. Закинув за спину руки, главный не спеша шел к головному вагону, но молодой кондуктор, зевнув, почему-то поднялся.
«Кричать Ивану Никитичу?» — побледнев, спросил себя Миша. Его растерянный взгляд остановился на военных. Они тоже следили за Гавриком.
Когда Гаврик вынырнул из-за камней, рыжеусый, сердито принюхиваясь к своим усам, сказал:
— Должен успеть.
— Как знать, главный вон уже за поручни держится. Возьмет да и свистнет. Ему губы не зажмешь, — сокрушенно заметил тот, кого рыбный завтрак потянул на родниковую воду.
«Крикну!» — подумал Миша, ощутив, как жарко горят его уши и щеки, но тут рыжеусый сказал:
— Честное гвардейское, должен во-время прибыть.
И в эту минуту главный протурчал так настойчиво, точно хотел сказать, что ему, главному, нет никакого дела до тех, кто опаздывает и кто отвечает за опоздавших.
Миша видел теперь только одну точку — Гаврика, вобравшего голову в плечи, изогнувшего спину так, как будто его сек ливень дождя и града. Со сверкающим в левой руке синим чайником он уже достиг полосатого шлагбаума на переезде через пути.
«Может, машинист видит его и нарочно не дает свистка?» — с надеждой подумал Миша.
Гаврик уже перескочил через первый накатанный рельс, когда раздался свисток, но, споткнувшись о второй рельс, он стремительно полетел в желтый песок, усеянный гравием. Чайник, расплескивая сияющие брызги, зазвенел по шпалам.
Вагон со скрипом сдвинулся с места, военные бросились к Гаврику, а Миша закричал что было сил:
— Дедушка, пропали!
— Кто пропал? — так же громко закричал спросонья дед и сильно дернул Мишу за плечо. В тот же миг вагон рвануло вперед, и старик с Мишей упали на пол.
— Где Гаврюшка? Где он? — тряс Мишу старик.
За вагоном слышались поощряющие голоса:
— Жми на педали!
— Прибавь скорости!
— Багаж возьмите! — под удаляющийся смех прокричал кто-то около самой двери вагона. По полу тяжелым мешком прошуршал какой-то груз.
— Где Гаврик?! — кричал дед.
Миша, заплакав и засмеявшись, наконец ответил:
— Да он же тут! А вы кричите…
Гневно дыша, старик смотрел на обсыпанного мокрым песком, простоволосого Гаврика, уже поднявшегося на четвереньки.
* * *Старый плотник, покроив первые валенки, вручил заготовки Гаврику, дал ему и шило с дратвой.
— Бери, посмотрим, на что тебе отпущен огонь: на дело или на безделье?
Плотник после объяснений с ребятами по поводу случившегося на станции закрыл дверь.
Миша, разжалованный из «уполномоченных» в рядовые, сидел в сумрачном углу, освещенном небольшим окном под крышей вагона.
— Побездельничай, подумай, — сказал ему старик. — А мы с этим бегуном трудом займемся. Труд ума прибавляет и жар на пользу поворачивает… Как держишь шило? Федора, гуляешь по задвору!
— Я не Федора, а Гаврик.
— Из-за горы не вижу.
— Тут же пол ровный.
— Гора — плохая строчка.
Гаврик строчил, стачивая голенища валенка. Шило, серповидно изогнутое, обманывая расчет неопытных пальцев, то выныривало очень далеко от края, то срывалось, не прихватывая мягкой кожаной строчки.
— Шило имеет приспособление в обход итти, а ты прешься на прямую… Затяни потуже, с сердцем затяни, но не рви!.. Порвал? Такие и будешь носить. По валенкам угадаем мастера…