Мальчик из Гоби

Мальчики выпили молока, поели творога, а потом легли спать.
— Больше он не бил тебя? — шепотом спросил Тугэлдэр.
— Нет. Правда, он все время злился, но к нам приехал лама Моло?м, и отец больше меня не тронул. Но все равно я решил переночевать у вас, — ответил Зориг.
Все в юрте уснули, и только Зоригу не спалось… Неужели ему так и не разрешат учиться? Нет, он добьется своего, он окончит сомонную школу, а потом поедет учиться в город. Говорят, в городе школа большая и красивая. Вот будет здорово, если их с Тугэлдэром посадят за одну парту. А в летние каникулы он приедет в свое кочевье повидаться с матерью. Она его небось сразу и не узнает, ведь к тому времени он очень вырастет. Но как быть теперь?.. Придется уехать не сказав ничего даже матери. Она, конечно, обидится. И главное — как бы отчим опять не избил ее. А то, чего доброго, выгнать может. Ему никого не жаль… Ворочаясь с боку на бок, Зориг наконец заснул. Ему снилось, будто он с матерью летит в самолете по голубому, ясному небу. Вот они пронеслись над вершиной какой-то горы, и перед ними открылись широкие улицы с красивыми высокими домами и огромными дворцами.
«Что это, мама?» — спрашивает Зориг.
«Улан-Батор. Вон видишь то высокое здание — на шпиле его сверкает пятиконечная звезда? Это школа, там ты будешь учиться», — отвечает мать.
Зориг от радости хлопает в ладоши…
Проснувшись, Зориг не сразу понял, где он. Не было ни самолета, ни гула мотора, ни прекрасных улиц. В юрте тихо, слышно лишь похрапывание отца Тугэлдэра.
  
III
 
Солнце поднялось уже высоко, и его лучи, проникая через дымовое отверстие юрты, освещали верхнюю часть решетчатой стены. Молом только что — встал. Он не спеша накинул дэл, кое-как умылся, вытер свое морщинистое лицо, протер концом полотенца гноящиеся глаза. Теперь он сидел на стеганом матраце в северной части юрты.
У деревянной кровати, на которой лежали войлочные матрацы, обшитые по краям коричневой тканью, сидел Шарав в подбитом мехом желтом чесучовом дэле и пил чай.
— Налей учителю чаю! — крикнул он жене, раздувавшей огонь в очаге.
Норжма? живо вскочила и подошла к гостю.
— Позвольте вашу чашку, учитель, — тихо обратилась она к ламе.
Шептавший молитвы Молом взял стоявшую возле него деревянную чашку и с важным видом подал ее Норжме.
Она налила чаю и, держа чашку обеими руками, поднесла ламе. Руки у нее дрожали.
— Не можешь даже как следует чаю подать человеку! Эх ты, трясучка!.. — криво усмехнулся Шарав и заискивающе обратился к ламе: — Вы сегодня собираетесь ехать, учитель?
Молом кивнул, продолжая прихлебывать чай и издавая звуки, очень напоминающие чавканье пьющего верблюда.
Выбивая трубку о каменный цоколь железной печки, Шарав покосился на Норжму.
— Где Зориг? Пусть приведет коня учителю!
Норжма молча вышла из юрты.
В ясном, голубом небе ярко светило осеннее желтое солнце. Было тепло и тихо. Норжма огляделась. Невдалеке пасся скот, но Зорига на пастбище не было. «Где он может быть? И как найти коня этого ламы?.. Опять Шарав изобьет сына… Бедный мальчик. Ему так хочется учиться… Что бы такое придумать? Как же все-таки отправить его в школу?» Норжма вздохнула и, поставив на плечо поломанную корзинку, нехотя побрела в степь.
Шарав остался наедине со своим гостем. Поставив перед ламой чашку с чаем, Шарав вернулся к прерванному разговору.
— Мальчишка хочет поступить в школу, не поддается никаким уговорам. Я ездил вчера в сомон и просил директора школы освободить его от ученья. Но тот и слушать не хочет. Что бы вы посоветовали? — Наморщив лоб, прищурив свои хитрые, налитые кровью глаза, Шарав выжидающе смотрел на ламу.
Молом достал расписную табакерку, набил ноздри табаком и, чихнув несколько раз подряд, сказал:
— Непутевый мальчишка ваш Зориг, и отец его был мерзавец. Смотри, Шарав, он может тебе навредить…
Лама вдруг замолчал, подозрительно осмотрелся и спросил шепотом:
— Твоя Норжма не подслушивает где-нибудь около юрты?
Шарав встал, приоткрыв дверь, огляделся по сторонам.
— Она ушла за аргалом, — успокоил он ламу и подсел поближе к гостю.
— Помнишь тот год, когда мы разрушили и забросали камнями новый колодец у подножия сопки Цаган-Толгой? — протерев глаза, заговорил лама. — В ту ночь ты ведь, кажется, был с нами?
Шарав кивнул.
— Так вот. Люди говорили, что Ульзийт заподозрил тогда нас двоих. Наше счастье, что по воле хозяина ада этого безбожника отправили в преисподнюю. А то бы несдобровать нам с тобой. А Зориг — его семя. Выучить его, так он станет опаснее своего папаши.
Лама почесал лысеющую голову и сощурил свои крысиные глазки.
— Так что же делать, учитель? — снова спросил Шарав, наливая Молому чаю.
— Приблизься, я дам тебе один совет, — понизив голос, сказал Молом.
— Слушаю, учитель, слушаю, — зашептал Шарав, вставая. Трубка, лежавшая у него на коленях, с грохотом упала на пол, Шарав вздрогнул.
Пугливо озираясь, словно он находился в дремучем лесу, Шарав подошел к Молому и склонился над ним.
  
IV
 
«Где же ночевал мой бедный сын? — думала Норжма. — Был бы жив отец, мальчик не знал бы никакой беды. Ульзийт так любил его!» На глаза женщины навернулись слезы. Она задумчиво посмотрела вдаль — туда, где чуть виднелась сопка Цаган-Толгой. Ей припомнился день, когда Зоригу исполнилось три года, и они праздновали день его рождения.
Отец посадил сына на колени и стал петь ему свою любимую песню «Серый ястреб». И вдруг Зориг тоже запел тоненьким слабым голоском, подражая отцу. «Ульзийт был хороший. У него была открытая душа, его все любили и почитали…» Из глаз Норжмы бежали слезы, она всхлипывала и утирала их рукавом.
Вдруг Норжма услышала конский топот и детские крики. Со стороны южной долины скакали на конях два мальчугана. В одном из них она узнала Зорига. Он ловко сидел на неоседланном скакуне, и полы его дэла развевались на ветру.
— Зориг, Зориг! — крикнула Норжма.
Зориг и Тугэлдэр, подъехав одновременно, спрыгнули с коней.
— Что вы так носитесь? Не ровен час, свалитесь! Надо поосторожнее, детки, — пожурила их Норжма, а потом спросила: — Вы не видели по дороге коня Молома?
— Нет, — улыбнулся в ответ Зориг. Как он становился похож на своего покойного отца, когда улыбался! — А зачем он вам?
— Конь сивой масти? — вступил в разговор Тугэлдэр.
— Да, да. Ты его видел, сынок? Где он? — обрадовалась Норжма.
— Он пасется в долине, к югу от нашей юрты, — ответил Тугэлдэр.
Норжма хотела сказать еще что-то, но Зориг опередил ее:
— Мама! Как отец? Отправит он меня в школу или нет?
— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула Норжма.
Привязав к коновязи лошадь Молома, Зориг вошел в юрту. Там, в глубине ее, скрестив ноги, сидел Молом. Моргая слезящимися глазами, он перебирал желтые четки.
Сидевший у кровати Шарав неожиданно спокойно, почти ласково обратился к Зоригу:
— Ну как, нашел коня учителя?
Зориг, привыкший слышать от отчима лишь грубые окрики и брань, удивился. В эту минуту ему даже показалось, что отчим вдруг подобрел. «Он, наверное, не будет меня бить», — подумал мальчик и поспешно ответил:
— Конь здесь, я привел его.
— А где он был, далеко?
— Нет, недалеко.
— Ну хорошо. Садись, сынок, попей чаю с молоком, — приветливо предложил Шарав.
Зориг просиял от радости: ни разу еще не слышал он от отчима таких ласковых слов. Взяв со столика чашку с молочными пенками, он подлил туда кипятку и стал с удовольствием пить. Норжма тоже была обрадована внезапной перемене в поведении мужа. «Что это с ним сегодня?» — подумала она, глядя на Шарава. Ни ей, ни Зоригу не могло, конечно, прийти в голову, что за всем этим кроется коварный замысел, подсказанный Шараву ламой. Недаром говорится: «Змея пестра снаружи, а человек изнутри».
Молом стал собираться в путь. Шарав пошел проводить гостя.