Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни
Рабочие почувствовали, что среди них есть вожаки, способные защищать их интересы. Авторитет Калинина очень вырос. Но и вести подпольную работу стало трудней. Начальство тоже сделало выводы. На заводе появились шпики, были взяты на заметку все, кто вызывал подозрение. В мае, во время массовки в лесу, дозорные сообщили: полицейские хотят охватить лес цепью. Люди успели разойтись. Но ведь кто-то, значит, предупредил охранку? Возможно, она успела внедрить в организацию провокатора. Не лучше ли на какой-то срок прекратить активную деятельность, затихнуть, притупить бдительность врагов? Нет, рассудил Михаил, это будет чрезмерная осторожность в ущерб делу. Так ведь можно оказаться не во главе событий, а в стороне от них. Разве допустимо сидеть сложа руки сейчас, когда на Путиловском готова почва для новой стачки: стало известно, что хозяева подготавливают общее снижение расценок. Обязательно надо вступиться за рабочих, дать бой!
На квартире у Михаила состоялось собрание, на котором присутствовал представитель „Союза борьбы“. Решили создать стачечный фонд, чтобы помочь семьям рабочих, если забастовка затянется надолго. Обсудили положение на заводе Речкина, где был кружок, тесно связанный с группой Калинина. Там вспыхнули волнения. Пришлось позаботиться о листовках с призывом поддержать выступление речкинцев. Эти листовки распространили на предприятиях за Нарвской и Московской заставами.
Особенно тщательно готовили летом 1899 года от имени „Союза борьбы“ прокламацию для путиловцев. В нее, кроме восьмичасового рабочего дня и других экономических требований, были включены требования политические. Это уж борьба не только против хозяев, но и против властей. Пачки прокламаций распределили между членами группы, обговорив, кто в каком цеху распространит их.
Ранним солнечным утром в вагонных мастерских завода было объявлено: расценки снижены. Новость сразу облетела весь Путиловский. Обстановка быстро накалилась. А незадолго до этого произошел несчастный случай. Молодой токарь работал на станке, который стоял возле большого, двенадцатипудового маховика. Известно было, что маховик требует ремонта, находиться около него опасно. Однако мастер Гайдаш не торопился, не хотел останавливать производство. Авось пронесет. Но не пронесло. Тяжелая деталь, сорвавшись с маховика, угодила в токаря. Он упал замертво. Это переполнило чашу терпения. Даже хладнокровный Кушников бросился на мастера. Калинин едва удержал друга.
— Стой, кулаками ничего не докажешь. Всем членам группы — по цехам. Готовим общую стачку!
О гибели молодого токаря узнал весь завод. Многие прекратили работу. Возбужденные, разгневанные люди обсуждали новости. Потом появились прокламации. Слова их точно били в цель. Полиция не должна вмешиваться во взаимные отношения между рабочими и капиталистами-хозяевами. Долой административную высылку. А заканчивалась прокламация фразой, вселявшей надежду и уверенность: „Помните, что мы сила, которую признает и которой боится правительство“. Листовка составлялась при участии Михаила Калинина.
На этот раз начавшиеся „беспорядки“ не застали врасплох охранку. Она сразу приняла ответные меры. У ворот завода и во дворе появились городовые. Прохаживались какие-то люди в штатском, даже в рабочей одежде, вынюхивали, откуда появились листовки: где взял? кто дал? есть ли еще?
В обеденный перерыв подошел к Михаилу пожилой, молчаливый чернорабочий. Всегда он как-то держался в одиночку, Калинин знал его мало. Однажды письмо в деревню помог написать. Поклоны многочисленной родне и несколько слов о том, что отправил семье деньги.
Озираясь, чернорабочий произнес негромко:
— Видел, Михайло, тут ошивался давеча тощий такой в сером пиджаке? Вроде конторский.
— Обратил внимание.
— Чужак это. Я слышал, Гайдаша расспрашивал про тебя и про Кушникова.
— А мастер что?
— Работаете, мол, хорошо, на таких дело держится.
Только петля, говорит, о них, то есть о вас, значит, давно плачет… А тот, чужой, сказал: скоро…
— Что? — уточнил Калинин.
— Скоро, значит, дождетесь петли-то. Но ты не боись, на заводе они вас не тронут. Они сами тут как пугливые мыши. А после работы поопасайся.
— Сердечное спасибо, друг.
О себе Калинин не очень беспокоился. Против него никаких улик. Запрещенную литературу на квартире по держал. У Ивана Кушникова хуже: в комнате, которую тот снимал, осталась большая пачка прокламаций. Улучив момент, сказал Кушникову:
— Постарайся уйти пораньше, вместе с Татариновым и Коньковым. Приберись дома.
Сразу после окончания рабочего дня эти товарищи поодиночке покинули завод. По задворкам добрались до квартиры, быстро собрали все, что могло вызвать подозрение охранки: литературу, прокламации, списки рабочих, внесших деньги в стачечный фонд. Сунули в печку, подожгли. И едва превратилась в пепел последняя бумажка, раздался стук в дверь.
— Открывай!
Помощник пристава, первым ворвавшийся в комнату, потянул носом воздух, бросился к печке:
— Что жгли?
— Чайник согреть хотели. Голодные после работы.
Полицейские обшаривали комнату, простукивали стены. Помощник пристава разглядывал висевшие на стене фотографии. Внимание его привлек большой снимок в рамке. Человек с густой шевелюрой, с окладистой бородой.
— Это кто?
— Дедушка, — усмехнулся Кушников.
— Благопристойный человек, а вот вы порядки нарушаете. Не стыдно перед ликом его?
— Нет, ничего, — сказал Кушников, — дедушка у нас понимающий.
В это время Михаил Калинин и его бывший сосед по комнате Иван Иванов возвращались с завода вместо о другими рабочими. Они были ужо недалеко от квартиры Калинина, когда из переулка вышел один из кружковцев. Замедлив шаги, предупредил:
— У вас в доме полиция.
Поворачивать было поздно. А в толпе-то все одинаковые, не опознаешь. Так и прошли они с Ивановым среди трех десятков рабочих мимо квартиры. Михаил успел заметить: в одном окне чуть сдвинулась занавеска, появилось лицо Николая Янкельсона, он всматривался в толпу. „Неужели провокатор?“
Куда теперь? Надо бы узнать, как у Кушникова, обсудить, что делать дальше. Кто-то должен остаться на заводе, направлять стачку, если она вспыхнет. Минут десять Калинин и Иванов, стоя поодаль, смотрели на дом Кушникова. Ничего подозрительного. Возле крыльца пощипывает траву привязанная коза. На кухне зажглась керосиновая лампа. Решили рискнуть.
Поднялись по ступенькам, открыли дверь, и сразу перед ними вырос полицейский с шашкой на боку. Михаил, однако, не растерялся. Произнес спокойно, даже с оттенком удивления:
— Ого, здесь гости. Ну, нам тут делать нечего, пойдем к другим.
— Не торопитесь, молодые люди, погостите с нами. Найдется о чем поговорить.
Калинин начал возражать, но в этот момент к дому подкатила коляска, из нее выпрыгнул моложавый офицер в перчатках. Видать, не малый чин. Помощник пристава вытянулся перед ним. Офицер окинул взглядом каждого из задержанных, удовлетворенно хмыкнул:
— Протокол готов?
— Так точно.
— Карла Маркса почему не сняли?
— Какого? — не понял помощник пристава. — Вот этого? Они говорят, это их дедушка.
— Пора бы знать, — резко бросил офицер. — Но раз сами признали себя родней такого дедушки, то ведите их скорей, да выберите каждому комнату понадежней. А портрет приобщите к делу.
В ночь на 4 июля 1899 года в Петербурге полиция арестовала более пятидесяти человек за принадлежность к „Союзу борьбы за освобождение рабочего класса“. В том числе почти всех активных кружковцев Нарвской заставы, которые связаны были с центральной группой Калинина. Так Михаил впервые перешагнул порог царской тюрьмы. Сколько их будет потом: камер, допросов, судов, ссылок… Но особенно, конечно, запомнился самый первый арест.
В доме предварительного заключения на Шпалерной улице поместили Калинина в одиночную камеру. Пять шагов от стены до стены. Маленькое оконце под потолком — не выглянешь. Привинченная к полу кровать с одеялом. Стол, табуретка. И давящая тишина. Будто, кроме тебя, никого нет во всем мире. Ну, привыкнуть, притерпеться к этому можно. Михаила беспокоило другое: позволят ли ему, политическому заключенному, читать и писать? И обрадовался, узнав: разрешено пользоваться тюремной библиотекой и отправлять письма. Значит, дни не пропадут даром, он займется тем, на что последний год совсем не хватало времени: продолжит учебу, самообразование.