Зеленые каникулы

Да, выгодно работать шофером, но, раз наши считают, что я все делаю поперек, возьму и действительно поступлю наоборот: стану трактористом — ведь можно же не загребать денег и все равно быть человеком! Как-то беседовал я с отцом о чем-то таком. Горе мне, говорит, до чего я дожил, сосунок еще, а уже заразился всем этим, что с ним дальше будет, если уже теперь о деньгах разговаривает. И так расстроился, что голодным лег спать, не поужинал…»
Дверь скрипнула, вошел отец.
— Ну как, написал?
— Написал, если подойдет.
Он взял тетрадку, глянул на заголовок и улыбнулся:
— Увидеть бы, как ты образумишься, ничего больше не хочу!
Он быстро читал мою автобиографию и иногда усмехался, иногда смеялся. Прочел и закивал, потом поглядел на меня, поглядел весело и тихо сказал:
— Не сказать, чтобы ты совсем был лишен ума…
Потом сел на скамейку, потер рукой лицо, вырвал из тетради чистый лист и протянул мне:
— Начинай: «Я, Георгий Вахтангович Бичиашвили, родился…»
Через две минуты автобиография была готова. А то, что я по своему разумению написал, отец сложил вчетверо и положил в карман.
— Зачем тебе? — спросил я.
— Дам прочесть через десять лет, получишь удовольствие, — и с улыбкой взъерошил мне волосы.
  
Начало
 
В маленькой комнате стояли две новенькие кровати, три стула, стол и гардероб.
Отец подошел к открытому окну, выглянул во двор и спросил человека, который привел нас сюда.
— Шумно, наверно, во дворе, Отар?
— Нет, — покачал тот головой. — Как пересядут ребята со школьной парты на парту училища, так сразу взрослеют, сразу приучаются думать. А разве слыхано, чтоб думающий человек был шумливым? На переменах все галдят, понятно, и ваш сын не составит исключения, так что некому будет мешать.
— Все учащиеся живут в общежитии?
— Да, на всех учащихся рассчитано.
Отцу это явно понравилось. А Отар сказал мне:
— С режимом дня познакомлю завтра, когда и второе место в комнате займут. У нас скучать не будешь, все предусмотрено — и труд и развлечение.
Потом мы с отцом остались одни. Он опустился на стул, я открыл чемоданы, выложил свои вещи. Отец нервно курил. Я исподтишка поглядывал на него, и почему-то жалко было его. Хотя он нисколечко в этом не нуждался.
— Знаешь ведь, я сегодня покину тебя! — начал отец.
— Да, знаю!
— Так вот… Сын ты мне… Думаешь, легко это? Что тебе стоило учиться как надо!..
— Не лезет мне в голову химия — разве я виноват!
— Надо выбрать путь. Я рад был бы неграмотным быть, лишь бы ты получил знания.
— Все папы рассуждают так? — Я заулыбался.
— Нормальные — все. Открой дверь, духота тут…
Я открыл, и тут же вошел Отар, ведя с собой мальчика моих лет. Он был чуть ниже меня, чернявый и очень походил на Гелу — я вскочил и чуть не обнял его.
Мальчик поздоровался, поставил чемодан.
— Вот и второй обитатель этой комнаты — Зураб Одикадзе, — сказал Отар.
Мы с отцом протянули руки Зурабу.
— Ты откуда, Зураб, из какого села? — спросил его отец.
— Из Тквиави.
Зураб сел, опустил голову.
— Затосковал, сынок? — с сочувствием спросил отец. — Горюешь, что приехал сюда?
— Мама у меня болеет. Провожала веселая, но я-то знаю, что она больна, — объяснил Зураб, не поднимая головы.
— Не бойся, все будет хорошо, — сказал отец Зурабу. — Если человек может переживать, сочувствовать, значит, он хороший человек, добрый.
— Разумеется! — согласился Отар.
— Пойду я, Гио, а то не поспею на поезд.
Отец пожелал Зурабу держаться молодцом и попрощался с ним.
Во дворе мы встретили директора училища. Он подозвал какого-то парня и велел отвезти отца в Гори, на вокзал.
— Вы не беспокойтесь, Вахтанг, — сказал он отцу. — Не такой уж маленький ваш сын, чтоб цепляться за вас.
— Если б не полагался на него, не привез бы в Цихистави.
— Не тревожьтесь о нем, не лишим его ни заботы, ни внимания.
— Надеюсь на вас.
Они пожали друг другу руки.
Прощаясь со мной, отец только и сказал:
— Ну, сам знаешь!.. — и уехал.
Мы с Зурабом вернулись в комнату.
Наступила неловкая тишина. Почти час провели мы как немые, то разглядывая свои руки, то чемоданы, то побеленные стены и потолок.
Впервые видели друг друга и потому не могли вступить в разговор, не знали, о чем заговорить, как начать.
Кто знает, какая у него душа, какой характер… Он глядел в открытое окно на синий простор и, уверен, думал о том же. Почему бы нам вслух не поговорить об этом? Хочу сказать ему что-нибудь, хоть чепуху, лишь бы прервать молчание.
Со двора доносится шум. Видно, другие ребята уже успели перезнакомиться, а может, они с прошлого года знакомы и дружат.
Скорей бы остался позади этот день. Знаю ведь — дня через два так сблизимся, словно в одном доме росли.
Зураб поднялся с места и указал рукой во двор:
— Смотри, Гио, у них тут и собака есть.
Я выглянул в окно — большая лохматая собака, прихрамывая на заднюю ногу, шла прямо к столовой.
— Сторожа, верно, — заметил я, — в столовую направляется, там рай для нее.
— А ты не хочешь есть?
— Не очень.
Он потянулся к чемодану.
— Столько всякой всячины надавали с собой. Надо скорей расправиться с этим, не то испортится.
— Да, жара жуткая.
Нам с отцом ехать сюда было далеко, курица протухла бы, и мы взяли сыр, огурцы, помидоры, фрукты. Про хлеб домашний, шоти, и говорить нечего!
Зураб вытащил из чемодана две курицы — вареную и жареную, а увидел длинные шоти и развел руками:
— Это что, мечи, сабли?
— У нас всегда такой хлеб пекут.
— А у нас хлеб круглый и плоский.
Мы оглядели разложенную на столе снедь.
— Что делать, не справимся ведь.
— Давай ребят пригласим.
— Думаешь, они приехали с пустыми руками? Неловко.
Мы задумались. Потом я предложил приняться за еду — если останется, придумаем что-нибудь.
Зураб удивленно уставился на меня.
— Так сильно надеешься на себя?
— И на себя и на тебя.
— На мне ставь крест, два куска — и все, больше не полезет.
Принялись за еду и разговариваем.
Я: А тебя из-за чего погнали из дому?
Зураб: Я приехал по своему желанию. А ты что — нет?
Я: Три двойки схватил, вот и сослали меня сюда.
Зураб: Ничего, еще рад будешь. Я, знаешь, даже боялся, что не примут меня, не попаду. Очень боялся этого. У меня тут двоюродный брат учился, так он кончать не хотел училище, нарочно двойку хотел схватить, чтоб еще на год остаться.
Я с недоверием поглядел на Зураба: уж не подослал ли его отец или мама моя подучила?
— Не знаю, мне лично не по себе, страшновато!
— Агу-уу, младенец грудной! — Он рассмеялся.
Покончив с едой, мы сообразили, что курицу можно спрятать в холодильник, фрукты в ящик шкафа, и пошли выяснять, кто выдает постель и постельное белье. Потом у нас завязался разговор, а когда мы улеглись наконец, был уже первый час ночи. Уснуть я все равно не мог — впервые в жизни спал не дома, не слыша знакомого шума, знакомых шагов, знакомого дыхания, и постель была незнакомая, и падавший в окно лунный свет был незнакомый… И деревья отбрасывали непривычные тени.
В эту ночь мне снился только мчавшийся по равнине поезд, а под утро приснилась мама, я хотел спросить ее о чем-то, но сзади подкрался Михо, ухватил за ворот и крепко встряхнул. От этого я проснулся.
Открыл глаза: оказывается, Зураб тряс меня, будил, было уже девять часов.
— Мне мама снилась, — сказал я, протирая глаза.
— Знал бы, не будил, — расстроился Зураб.
  
Когда вода кажется невкусной
 
Сегодня тридцать первое августа — последний день перед началом занятий.