Зеленые каникулы

— Могут выставить, — серьезно согласился Зураб. — Я тоже думаю, что надо подтянуться. Если моя мать узнает, как я учусь — у меня ж одни тройки, — опять сляжет.
— Они думают, что я тупица. Захочу, отличником буду.
— А я, думаешь, не могу, что ли! Просто лень.
— Сбросим лень!
— Сбросим! Давай расписание. — Зураб надкусил яблоко и засмеялся. — Прямо сейчас возьмемся за ум!
— Сейчас? — Я захлопал глазами. — Так сразу засесть за уроки?
— А чего откладывать! Сядем и, пока все не приготовим, не ляжем спать.
— Ладно, только не зевать и не дремать!
— Хорошо, согласен!
И мы взялись. И за ум и за учебники.
Больше недели удивляли мы преподавателей, сами просились отвечать и стали кандидатами в образцовые ученики.
Но все вечера проводить за учебниками, а на занятиях слушать внимательно, не отвлекаться было очень трудно. В конце концов я заявил Зурабу, что не собираюсь быть отличником, меня и тройки устраивают, лишь бы не выгнали из училища. Не могу я не спать, когда хочется, а вы уже знаете — поспать я люблю. Не могу же не развлекаться. А нам столько задают!.. Я готов учиться, но убиваться ради учебы — нет! Я съехал постепенно на тройки. А Зураб держался, он дал себе слово учиться на «хорошо», ради мамы не получать троек. И твердо держал слово — я ложился спать, а он все сидел за учебниками. Если б Зураб не подтягивал меня, я опять мог стать двоечником. А вообще было очень трудно, сами посудите: книгу в руки не брал раньше, а теперь сразу все одолеть! В душе злился даже на себя, что дал слово хорошо учиться.
Шли дни, я совсем забыл про свое шутливое письмо в Плави. И вот однажды — у нас как раз физкультура была, мы во дворе играли в баскетбол — появился почтальон и громко крикнул:
— Кто из вас Бичиашвили! Письмо Бичиашвили!
Я вопросительно посмотрел на физкультурника — можно ли подойти к почтальону.
— Беги и скажи, что у нас для писем ящик висит, нечего орать на весь двор, срывать урок.
Я обещал — скажу, но не сказал: почтальон был старый человек, как я мог его обидеть! Глянул на конверт — письмо из Плави!
Стал читать.
«Гио!
Получив твое письмо, девочки собрались и стали выяснять, кто у нас лентяйка номер один. Решили, что я — по моей успеваемости, как ты догадываешься. А раз я оказалась «счастливицей», которой адресовал письмо мальчик, мне и вручили его. Я вскрыла, прочла и скажу прямо — нисколько не обрадовалась: если у лентяйки муж окажется лентяем, как бы с голоду не пришлось умереть! Ну ладно. Я понимаю, что ты шутишь. Девочки стали требовать, чтоб я им тоже прочла, но я не согласилась, хотя очень приставали. Представляешь, как бы насмехались они надо мной и дразнили потом! Я и так не знала, куда деться со стыда и обиды — не очень-то приятно, когда тебя открыто объявляют дурой, раз учишься хуже всех! Так что я одна знаю содержание твоего письма, и то, что я тебе сейчас пишу, тоже известно только мне. Я видела тебя, когда мы собирали кукурузу, ты мне, признаться, понравился. А кто я — ты не знаешь, если даже обратил на меня внимание, когда мы ломали кукурузу. Это очень хорошо: я смогу тебя видеть, а ты и не догадаешься, что это я, и имени моего ты тоже не знаешь. Я скоро увижу тебя, очень скоро. Смотри никому не уступай последнего места, «чемпион по лентяйству»! Хотя лучше бы ты не был лентяем!
Всего хорошего».
Я несколько раз перечитал письмо. Никакой подписи, даже число или месяц не указала моя «избранница».
— Чего улыбаешься? — спросил Зураб, когда я вернулся на баскетбольную площадку.
— Просто так!
— Без причины?
— Ну и что!
— Без причины знаешь кто улыбается? От кого письмо?
Не смог я скрыть, да и что было скрывать — от кого!
— Из Плави весточка.
Зураб удивленно заморгал.
— Ну да! От кого? Дай почитать!
Я протянул ему конверт.
  
Мой проступок
 
Шло общее собрание. Заместитель директора созвал. Из-за пустяка, вы даже не поверите! Директор уехал на неделю в Тбилиси, а то не было бы столько шума из-за ерунды, уверен — не такой он человек.
Слово взял комсорг училища.
— Гио Бичиашвили подал заявление о приеме в комсомол, но я лично сомневаюсь, достоин ли он. Учиться он стал лучше, это правда, двоек больше не получает, и мы считали, что если принять его в комсомол, то он серьезнее станет относиться к учебе, звание комсомольца обяжет, а способности у него есть. И вот такой проступок. Все вы знаете, что он натворил…
Я не сдержался, вскочил с места и выкрикнул:
— Ничего я не натворил!
Зал зашумел.
— Он еще оправдывается! — возмутился заместитель директора и зазвонил в колокольчик. — Тише! Тише, ребята!
Я не смотрел на него, но чувствовал — он уставился на меня.
— Бичиашвили, знай, покрывая виновного, ты усугубляешь свою вину! Вот уже третий день не можем тебе втолковать, что портить государственное имущество — все равно что расхищать, а ты заладил «не знаю кто»! Уверен, отлично знаешь, чей это поступок. Скажи хоть сейчас, не то поставлю вопрос о твоем исключении.
— Что сказать, раз не знаю? — Я поднялся с места.
— Говорить с тобой — воду толочь! — разозлился замдиректора. — Тебя не то что в комсомол принимать — в училище держать нельзя. Вернется директор и подпишет приказ о твоем исключении.
Похоже — не шутит. Только я выбрался на прямую дорогу — и уже сгоняют с нее? Как я стану собирать чемодан, прощаться с ребятами? Что скажу нашим, когда вернусь домой? Какими глазами посмотрю на них? Разве это дело! Если б я сразу принял вину на себя, наверняка не было бы столько шуму.
Замдиректора продолжал:
— Ну что молчишь? — Он оглядел зал. — А вы что скажете? Предлагаю исключить Гио Бичиашвили из училища. Что вы скажете?
Никто не проронил ни слова, все повернули ко мне головы и, по-моему, сочувствовали мне.
Интересно, что скажут ребята? Признаться, я больше всех хотел знать, как ко мне относятся. Я ждал.
Ждал и замдиректора, а потом, раз никто не поднялся с места, он повысил голос:
— Что вы, онемели?
Я засмеялся.
Тут уж замдиректора вскипел:
— Ты еще смеешься?! А может, и рад, что до срока окончишь учебу, раньше времени покинешь училище? На твоем месте более серьезный в петлю бы полез! А ты смеешься, смешно тебе! Смейся, смейся, посмотрим, как посмеешься, когда директор подпишет приказ!
И пошел, разбушевался!
— А что скажут, интересно, твои приятели Зураб Одикадзе и Ника Амбокадзе? — спросил он вдруг.
Ника Амбокадзе нерешительно встал.
— А что я могу сказать? Ничего!
Ребята вокруг засмеялись.
— Тихо! — В руке замдиректора зазвенел колокольчик. — Как ты считаешь, Амбокадзе, заслуживает Бичиашвили исключения?
Ника молчал. Видно было, колебался, не знал, что сказать.
Ну и кретин! Такой он, значит! Если б все училище выступило против меня, если б все потребовали — исключим Бичиашвили, и то бы меня так не обидело!
— Хватит! — сказал замдиректора и опустился на стул. — Можете расходиться. А тебе, Бичиашвили, советую сдать все коменданту и собраться в путь. Еще два-три дня потерпим, вернется директор — и прощай!
Ребята повскакивали с мест. Зураб вцепился Нике в глотку.
— Задушу, болван!
Ребята окружили их, еле вырвали Нику из рук Зураба.
Замдиректора стукнул кулаком по столу.
— Садитесь! Что это еще за драка на моих глазах? Одикадзе, ты тоже хочешь отправиться домой?
И тут открылась дверь и появился директор! Он остановился на пороге, оглядел напряженно притихший зал.
— Что случилось? Что здесь происходит?
— Мы разбирали дело Бичиашвили, решили исключить его, — сообщил ему секретарь комсомольской организации.
— Молодцы! — Директор нахмурился. — Сразу и под суд отдали бы! А мое мнение вас не интересует?
— Я не сомневался, что согласитесь с нашим решением, — смущенно ответил замдиректора.
Директор положил портфель на стул, обернулся к залу. Отыскал глазами меня и тихо спросил: