Кап, иди сюда!

— У меня зелёное платье есть, — сказала я. — С короткими рукавами.
— Было да сплыло, — сказал Вадим. — Разведём костёр?
— Картошки, жалко, не взяли. Испекли бы, — сказала я.
Мне опять захотелось есть.
— Завтра нароем, — сказал Ахмат.
Мы натаскали сухих сучьев и зажгли костёр. Я уже не боялась кабана, потому что знала — дикие звери к огню не подойдут!
— Давайте что-нибудь рассказывать, — сказала я. — Чур, первая.
Я рассказала про то, как жила-была королева леса, по имени Джуна. И однажды она рассердилась на нимфу…
— Кто это такая? — спросил Ахмат.
— Ну… её подчинённая, — сказала я. — Очень рассердилась. И знаете, что сделала? Так, чтоб этой нимфы на свете не стало. Ни тела, ни головы — ничего. Один голос. И то даже говорить не разрешила, а только отвечать.
Я вскочила, отбежала на край поляны и крикнула:
— Вадим!
«И-им…» — услышали мы.
— Эхо! — сказал Ахмат.
— Ага. Эту нимфу звали Эхо, — сказала я. — Теперь твоя очередь.
— Я знаю про собаку, — сказал Ахмат. — Рассказать? Как шёл чабан осенью с гор. Вёл отару овец. Ну, и видит: нет его лучшей собаки. Он стал звать: «Дозор, Дозор!» А Дозор не идёт. Чабан подумал: значит, умирать пошёл — старый уже был пёс… И дальше спускается с отарой. На привале смотрит, нет бурки. Искал — не нашёл. Ну ладно, думает, другая есть, а эту уже много лет носил… Пробыл он зиму дома, ранней весной опять отару гонит. На те же луга. И вдруг видит — Дозор! Худой, одни кости торчат. Лежит на земле, а кругом всё разрыто: видно, коренья искал. И рядом — старая бурка. Которую чабан забыл. Подходит к нему чабан, хотел погладить, а Дозор зубы оскалил и встал. Сам шатается, но идёт к лесу. Так и ушёл…
— Обиделся, значит, — сказал Вадим. — Ну и правильно.
— Ой, собаки такие верные, — сказала я. — У нашей соседки была овчарка…
— Овчарка — потому что овец охраняет, — сказал Ахмат.
— Ага. Когда соседка уехала, она отдала Пальму другим, на Пушкинскую улицу. А Пальма месяц ничего не ела. Честное слово. С горя. Так и умерла. Я даже заплакала, как узнала…
Потом Вадим спросил нас, что такое зоология. Никто не догадался. Это знаете что? «Триста лет один грек изучал ящериц». Понятно? Сокращённо — «зоология».
Мы много рассказывали, пока горел костёр. А потом он потух, и стало сразу как-то скучно. И очень хотелось есть.
— Надо ночлег приготовлять. Скоро стемнеет, — сказал Вадим. — Не здесь ведь оставаться?
— Нет, — сказала я. — Пошли скорей.
В лесу быстро темнело, но когда мы вышли из него, оказалось, не так страшно. Часов, наверно, семь, не больше.
На опушке мы наломали веток, нарвали травы. Руки у меня стали мокрые — уже выпала роса.
— Сена не сообразили поискать, — сказал Вадим.
Зато веток было очень много. Мы уложили их внутри, под стенкой дома, сверху настелили травы. Получилось мягко. Пока возились с травой и ветками, стало совсем темно. Луны не было. Мы уселись на свою постель, в темноте вынули из портфелей остатки хлеба и помидоров.
— Даже соль не взяли, — сказала я. — Туристы.
— Мы не туристы, — сказал Вадим. — Вот до колхоза доберёмся…
— А пока, значит, без соли надо есть, да? — спросила я.
И вдруг вспомнила про папу и маму и что прогуляла школу… Нас уже давно ищут. Мама, наверно, звонила к Ирке и заходила к Наташиной маме, и к Зоиной, а папа не лежит на диване с газетой, а тоже пошёл куда-нибудь… Может, в милицию?
Я поглядела в окно — туда, где город, но его как будто никогда и не было — никаких огней, ничего. Только внизу на буровой вышке горело несколько тусклых лампочек.
— Завтра надо о еде подумать, — сказал Вадим. — И за сеном пойдём.
«Зачем за сеном? — подумала я. — Ах да, ведь завтра опять ночевать. А что же целый день делать?..»
— Хорошо бы, собака была, — сказал Ахмат.
…Мама сейчас пришла, наверно, и говорит папе, что просто не знает… «Света совсем от рук отбилась. Что хочет, то и делает. А ты только смотришь…»
— Собаку нельзя, — сказал Вадим. — Начнёт лаять и нас выдаст.
«Интересно, моя кровать так и будет не застелена? Всю ночь? А утром что мама подумает?..»
— Наоборот, предупредит, если кто подойдёт, — сказал Ахмат.
Вадим засмеялся.
— Знаете, — сказал он, — как наш сосед говорит? «Кошка хороша тем, что не лает». У него пять кошек. Смешно, правда?
— Ага, — сказала я. — Что-то холодно.
— Возьми мою куртку, — сказал Вадим.
— Не надо.
Но он снял куртку и сунул мне.
— Если б костёр зажечь… — сказал Ахмат.
— Здесь нельзя, — сказал Вадим. — Хочешь, чтоб милиция?.. И так уж по городу ищут.
«Неужели ищут? — подумала я. — Ходят по улицам, заглядывают во дворы, на лестницы, да? И ещё везде ездят на синей машине с красной полоской… А вдруг сюда приедут?»
Мне на минуту захотелось: пусть приедут. Я даже глаза закрыла, чтобы открыть и увидеть две фары, а за ними синий кузов и красную полоску…
Но когда открыла, вокруг было темно, как у нас в парадном, если ребята лампочку выкрутят.
— Я уже спал и проснулся, — сказал в темноте Ахмат.
— Правда, давайте ложиться, — сказал Вадим.
— Даже укрываться нечем, — сказала я.
— Ложись в середину, — сказал Вадим и лёг лицом к стенке.
Он не хотел брать свою куртку, но я отдала, легла на спину и сунула руки в рукава. Слева от меня устроился Ахмат.
Мы молчали. Я смотрела вверх и думала: как плохо, что звёзды не греют… Чуть было я не стала расплетать косы, но вспомнила, что ни к чему.
Было тихо. А потом я услышала, что вовсе не тихо, потому что лес шумел и шумел — как будто мимо нас всё время шёл поезд.
— Потуши свет, — сказал Вадим.
Я так и не знала, смеётся он или во сне.
…Я проснулась. Сначала не могла понять отчего, а потом поняла — от холода. Было темно.
— Вы спите? — сказала я.
— Нет, — ответил Ахмат.
— Холодно?
— Да. А Вадька спит.
— Не сплю, — сказал Вадим.
— Давайте костёр зажигать, — сказал Ахмат.
— Давайте, — сказала я.
Вадим молчал.
— Простынем, тогда ни в какой колхоз не дойдём, — сказал Ахмат.
— Конечно, — сказала я.
Вадим молчал.
— А где топливо? — потом сказал он.
— Найдём! — Ахмат вскочил и стал махать руками и приплясывать. — Сей-час най-дём, сейчас най-дём!
— Ты сиди, — сказал мне Вадим. — Мы сами… На?!
Он кинул мне куртку, и они с Ахматом вылезли из нашего дома.
Я слышала, как они ходят вокруг, спорят, спотыкаются…
Меня разбудил шум. Я испугалась и закричала.
— Чего ты, Светка? Это мы, — сказал Вадим.
Было всё так же темно, и в этой темноте трещали сучья, чиркали спички.
Потом огонёк полез, как настоящий червяк: откуда-то снизу… выше, выше… В костре что-то обрушилось, и вот он запылал вовсю. Хорошо!
— Давно бы, — сказал Ахмат.
Он сел, поджав ноги, как турецкий хан на картинках, и так уснул.
Вадим подтащил нашу постель поближе к огню и лёг. Я стала подкидывать хворост: боялась — погаснет…
— Вы что, беспризорники? — крикнул вдруг Вадим. — Что делаете? Откуда?
Он толкнул меня в плечо, и я открыла глаза. Это не Вадим!.. Над нами стояли два человека.
Костёр ещё горел, он освещал их снизу, и тени от них по стене уходили прямо в небо.
— Что тут делаете? — снова спросил один из них.
Он разворошил ногой костёр, стало светлее.
— Я-то смотрю, — сказал второй (он был в телогрейке), — пожар не пожар. Может, нехорошие люди какие, думаю… Тут всё-таки машины у нас. Механизмы.
— Глаза протёрли? — спросил первый. — Чего молчите?
— А что, нельзя костёр зажигать? — сказал Вадим. — Здесь камень, не загорится.
— Откуда сами-то? — спросил тот, что в телогрейке.
— Из Нальчика, — сказал Ахмат.
— Дурак. Из Ростова мы, — сказал Вадим.
— А здесь что делаете? — Это первый спросил.
— Экскурсия, — сказал Вадим.
— Где же ваша учительница или кто?