Сбежавшее лето

   —  Ты была голодна? — спросил мальчик.
   Вопрос был таким неожиданным, что Мэри не нашлась что отве­тить.
   —  Может,    ты    на    самом    деле    была    голодна?—опять    покраснел мальчик.
   —  Саймон,   давай  устроим   суд,— схватила  его   за   рукав   Аннабел.— Мы должны устроить суд.
   —  Ой, правда, Саймон, давай! — запрыгала на месте Полли.— Я буду свидетелем, а она подсудимой.
   —  И  я  хочу  быть  свидетелем,— заявила  Аннабел.— Я  еще  ни  разу в жизни не была свидетелем. Это нечестно.
   Мэри, ничего не понимая, смотрела на них во все глаза.
   —  У   нас   дома,   когда   кто-нибудь   напроказничает   и   не   хочет   рас­каяться в своем поступке, мы устраиваем суд...
   У него был явно смущенный вид, как у человека, который вынужден открыть домашний секрет постороннему, но, помимо этого, на его лице бы­ли написаны не то застенчивость, не то стыд. Повернувшись к близнецам, он пробормотал:
   —  Это не игра.  Неужели вы  не видите,  что бедная девочка в самом деле голодна? Она сегодня, наверное, еще и не завтракала.
   —  А я съела весь свой завтрак,— похвасталась Полли.— Кукурузные хлопья с молоком, гренки и яблоки.
   —  Молчи,— яростно одернул ее Саймон.
   Она заморгала и засунула большой палец в рот.
   Мэри наконец-то сумела перевести дыхание. Все понятно. Ведь перед тем как прийти на море, она каталась в кустарнике по земле, втирая грязь и листья в лицо и волосы. Ветром, наверное, всю грязь смахнуло, но вид у нее и сейчас, должно быть, как у бродяги или цыганки. Как у бедной-пребедной.
   Вот почему Саймону было ее жаль.
   В первую секунду она ужасно обиделась и хотела крикнуть, что это неправда. Может, сама она и не богата, но ее родители весьма состоятель­ные люди. Во всяком случае, у них хватит денег купить ей столько шо­коладок, сколько она пожелает.
   Но она ничего не сказала. Открыла рот, посмотрела на Саймона и промолчала. Она испугалась. И при этом вдруг сообразила, что испуга­лась вовсе не того, что он может сделать,— она с легкостью могла от него убежать, поскольку при нем были Полли-Анна и корзинка, а того, что он может о ней подумать. Подобное чувство ее порядком удивило, ибо обычно она с полнейшим равнодушием взирала на то, что о ней думают другие люди, за исключением, пожалуй, дедушки и ее первой учительни­цы, которая была удивительно добрым человеком. Саймон же ни в коем случае не входил в число этих людей...
   Опустив голову, она сквозь ресницы рассматривала его. Он был худой, рыжеватый, с глазами как пестрые камешки, словом, самый обычный, и тем не менее она знала или, скорей, чувствовала, потому что, поскольку они только что познакомились, было еще рано говорить, что она его знает, что он человек, с которым придется считаться. А в общем-то, решила она, пусть лучше он жалеет ее, чем презирает.
   —  Ты  правда  не  завтракала?—спросила Полли.— Даже  хлопьев  не ела?
   Мэри отрицательно покачала головой. Длинные волосы упали ей на ли­цо, его не было видно.
   —  А почему твоя мамочка не  накормила  тебя?—спросила Аннабел.
   —  Или папа? — добавила Полли.— По воскресеньям или когда у ма­мы рождается новый ребеночек, папа сам кормит нас завтраком. На про­шлой неделе появился ребеночек, поэтому сегодня утром готовил завтрак папа, а мы ходили за покупками.
   —  Я не живу с мамой. Я живу с тетей,— объяснила Мэри.
   —  Почему тетя тебя не покормила?
   —  А почему ты не живешь с мамой?
   Вопросы эти прозвучали одновременно, и близнецы не сводили с Мэри блестящих глаз. Две толстые малышки решили во что бы то ни стало до­копаться до истины. «Ничто их не остановит,— подумала Мэри,— они как каток для укладки асфальта». И перевела молящий о помощи взгляд на Саймона, но он стоял к ней спиной, копаясь в своей корзинке.
   —  Моей тете все равно, завтракаю я или нет!
   Мэри знала, что ее слова были, мягко говоря, некоторым искажением истинных чувств тети Элис, которая была убеждена, что Мэри умрет от голода, если не доест гренки или яйцо, а потому от всей души старалась впихнуть в нее как можно больше, но это было единственное объяснение, которое она была способна придумать с ходу. Что же касается второго вопроса, то отвечать на него искренне было неловко, а подыскать подходя­щее объяснение сразу не удалось, и поэтому она сделала вид, что не расслышала его. Отойдя от них на несколько шагов, Мэри подняла горсть камешков и принялась кидать их в торчащую из гальки ржавую кон­сервную банку.
   —  Может,  ее  мама  умерла? — услышала  она  за  своей спиной шепот Полли.
   —  Твоя  мама  умерла? — спросила Аннабел,   подходя  к  ней  и  загля­дывая ей в лицо.
   —  А тебе какое дело? — Мэри швырнула в банку очередной камень, но промахнулась.— Черт побери!
   —  Так нельзя говорить. Это ругательство! — упрекнула ее Аннабел.— Ругаться нельзя. Я ведь только спросила. Я не хотела тебя обидеть.
   Мэри окончательно растерялась.
   —  В таком случае да. Да,  да,  да!  Она умерла.— Она вдруг почувст­вовала себя опустошенной и злобно глянула на малышку.— И папа тоже, если хочешь знать. Я сирота. Что еще тебе рассказать?
   —  Ничего,— затрясла   головой   Аннабел    и   бросилась   к   Саймону   и Полли.
   Они о чем-то шептались. О ней — поняла Мэри и продолжала бросать камни, но в банку не попадала, потому что в глазах у нее как-то двоилось. Может, если не обращать на них внимания, они уберутся восвояси?
   Но тут рядом с ней послышался голос Саймона:
   — Знаешь, у меня тут кое-что есть. Если ты голодна...— И он протя­нул ей какой-то неуклюжий сэндвич.— Это сардины. Я купил их к ужину, но открыл банку и сделал бутерброд.
   Еще ни разу в жизни Мэри не испытывала такого чувства отвращения к еде. Вдобавок ко всему она ненавидела сардины.
   —  Извини, но масла при мне нет.— Саймон был смущен до слез.
   Мэри взяла бутерброд. Она не собиралась его брать, но рука сама по­тянулась за ним. Она осторожно откусила кусок, но легче ей не стало: про­тивный, как она и предполагала.
   Близнецы тоже подошли вслед за Саймоном и, встав по обе стороны от него, смотрели на нее.
   —  Какая   невоспитанность! — вдруг   громко   произнесла   Аннабел   су­ровым голосом.
   —  Тсс...— зашипел  Саймон  и,   повернувшись  к  сестрам,   приказал: — А ну идите отсюда! Быстро. Вверх по ступеням.
   —  Пусть она сначала скажет то самое слово,— запротестовали они.— От нас ты ведь всегда требуешь, чтобы мы его говорили. Это нечестно.— Но покорно двинулись прочь с пляжа.
   —  Извини,   пожалуйста,— сказал  Саймон.— Они  еще  совсем   малень­кие.
   —  Я    сама    виновата, — призналась    Мэри.    Она    проглотила    кусок сэндвича и смиренно добавила: — Я знаю,  что должна была сказать спа­сибо.
   —  Ты, наверное, очень голодна. Какой ужас...
   Он выглядел таким обеспокоенным и говорил с таким участием, что у Мэри не хватило духу рассмеяться. Кроме того, со страхом поняла она, он собирается стоять и смотреть, как она ест, будто во время кормления диких зверей в зоологическом саду.
   —  Я не в силах съесть все сразу,— пожаловалась она.— Когда чело­век по-настоящему голоден, лучше есть медленно. Быстро есть опасно, ес­ли желудок отвык от пищи.
   Секунду он пребывал в сомнении, потом лицо его прояснилось, и он улыбнулся.
   —  Ладно, я не буду стоять и смотреть.
   Но он и не ушел. Улыбка сползла с его лица, он смущенно переми­нался с ноги на ногу.
   —  Послушай,  это, конечно,  не мое дело,— торопливо заговорил нако­нец он,— но где ты будешь сегодня обедать? То есть, хочу я спросить, твоя тетя очень бедная?
   —  Да нет, она не бедная,— не подумав,  бухнула Мэри.  Но,  заметив на его лице удивление, поспешно добавила: —Ты не думай, она не морит меня голодом. Просто она... Она меня не любит и поэтому кормит всякими объедками и остатками, а они не всегда бывают съедобны.