Ребята и зверята (илл.)

Не успели мы проехать двух километров, как я убедилась, что за нами кто-то скачет.
— Ну-ка, Наташа,— сказала я, останавливая Чубарого и вытягивая ступенечкой босую ногу,— перебирайся-ка ты вперёд.
— Зачем?
— Мы сейчас поедем очень быстро, и ты можешь и меня стянуть и сама упасть. А впереди ты будешь держаться за гриву.
Наташа быстро перелезла.
— Ну, поехали... Чубарый, айда!
Чубарый рванул и понёсся. Никогда он не бежал так хорошо, как в эту ночь.
Поднялся ветер, и деревья, кланяясь, уходили назад.
Задача заключалась в том, чтобы успеть добраться до лога.
Там, у реки, на мельнице — знакомый мельник; если попросить, он, наверно, не откажется проводить нас до дому.
Ветер дул нам в спину, и с его порывами всё ближе раздавался топот погони. Догонявшая нас лошадь шла полным карьером.
Я поняла, что нам не убежать, и решилась на опасную уловку — спрятаться, чтобы погоня проскочила вперёд нас.
Я свернула с дороги, подъехала под ветвистое дерево и остановилась.
Карьер послышался совсем близко. Чубарка насторожился.
Вдруг я вся похолодела: кобыла!.. У них была кобыла! Это значило, что Чубарый непременно заржёт.
— От кого мы спрятались? — спросила меня шёпотом Наташа.
— Молчи, Наташа! Ох, молчи!.. Чубарик, и ты молчи,— как-то невольно прошептала я, поглаживая его горячую шею.
В лунных просветах замелькала быстрая, лёгкая тень. Кобыла бежала, как кошка, беззвучно касаясь земли.
Наташа что-то шепнула Чубарому. Мы обе тряслись, как в ознобе.
Кобыла исчезла за поворотом.
— Проехали, кажется?
— Подожди. Ещё нельзя... Они ещё близко.
В это время Чубарый поднял голову, прислушался и звонко заржал.
Вот было! Мы тихо ахнули...
Один, два, сразу три лошадиных голоса ответили на его ржанье. На дорогу выехали телеги.
Я думала, что они едут к озеру, и прямо подпрыгивала от радости: тогда не надо тревожить мельника — за телегами и мы отлично доедем.
Мы проехали уже и мельницу и лог. Дальше дороги расходились. Телеги неожиданно свернули налево, и мы опять остались одни.
Светила полная луна, и дорога была гладкая и белая, как полотно.
— Ну, Чубарый, лети!
Не успели ещё телеги скрыться из виду, как знакомый стук копыт снова послышался у нас за спиной.
Наташа вцепилась в Чубаркину гриву. Я сжала коленями бока коня и почти что не правила.
По белой от луны дороге, ныряя, мчалась чёрная тень.
— Ну, Чубарый, вся надежда на тебя. И-ии-их!
Чубарый сорвался в карьер. Наше волнение и страх передались ему. Это была бешеная скачка.
Вот и первые огоньки посёлка. Мы влетели в улицу, завернули за угол... и опомнились на траве перед нашей калиткой.
Чубарый остановился так резко, что мы обе перелетели через его голову.
На крыльце затопали чьи-то ноги. Кто-то с фонарём шёл к воротам.
— Я прекрасно слышала: примчался как сумасшедший и остановился у наших ворот,— услышали мы Сонин голос.
Чубарый заржал.
— Ага, видишь? Чубарка. Они! Они!
— Неужели вернулись? — закричала мама с крыльца.
— Это мы. Откройте! — откликнулась я немножко вздрагивающим голосом.— Что же вы не открываете?
Мы с Наташей взяли Чубарого под уздцы и вместе с ним прошли в ворота.
— Миленький ты мой, умница моя! — шептала ему Наташа.
— Наташа, смотри только никому не проболтайся об этом.
Но сохранить приключение в тайне не удалось. Соня и Юля пошли посмотреть Чубарого и вернулись со скандалом:
— Что вы сделали с Чубаркой? Пойдите посмотрите, на кого он похож! Хоть выжми. До сих пор отдышаться не может.
— Свинство какое! Так гонять... Никогда не получите больше лошади!
— Мы не гоняли,— растерянно ответила Наташа и оглянулась на меня,— мы потихоньку ехали.
— «Потихоньку»! Что ты врёшь? По лошади небось сразу видно.
— Правда, Наташа, зачем ты говоришь неправду? Мы же ведь ехали быстро, мчались во весь опор.
— А зачем же ты сказала, чтобы никому не рассказывать?
— Чего не рассказывать? — заинтересовалась мама.
— Да что мы с ней удрали.
Я увидела, что Наташа проговорилась, и рассказала тогда уже всё.
Мы так привыкли всем делиться с Чубаркой, что предлагали ему, не разбирая, всё, что ни попало. Как-то Юля ела котлетку. Чубарка потянулся к ней. Юля отломила половинку и угостила его. Он съел с большим удовольствием и стал искать ещё.
А в другой раз — на прогулке. Мы уже собирались домой и приканчивали оставшийся провиант, чтобы не тащить его обратно. Все были сыты до отвала, а ещё оставался хлеб и бутылка молока. Хлеб отдали собаке, а молоко вылили в клеёнчатую Юлину шляпу и шутя предложили Чубарому.
Он выпил всё до капли и аппетитно закусил краюшкой хлеба.
Понятно, что после этого мы часто удивляли старших своими рассказами о том, что лошади питаются молоком и котлетами.
— Откуда вы это берёте?
— От Чубарки от нашего. Он всё это с удовольствием ест.
Мы забирались на кручи, в самую отчаянную глушь, и всегда у нас была твёрдая уверенность, что Чубарый вывезет. Случалось нам заблудиться. Тогда мы бросали поводья, и он сам находил дорогу.
Мне запомнилось, как мы ездили в Михайловку за картошкой.
Село стояло на горе, и подъём к нему был очень крутой.
Как раз за день перед тем прошёл снег с дождём, потом ударил мороз, и была страшная гололедица.
Перед нами ехало ещё трое саней, но все они замялись перед подъёмом. Лошади наотрез отказывались идти: делали несколько шагов в гору и потом пятили сани назад.
Мы выскочили вперёд.
— А ну-ка, Чубарик!
С торжеством мы увидели, что Чубарка послушно и сильно влёг в хомут.
Начали подниматься.
С первых шагов стало ясно, что мы сделали безобразную глупость.
По горе ещё вчера сбегала вода, а сегодня она застыла ледяной коркой. Подъём был невозможно трудный.
Чубарый беспрестанно скользил.
Дорога шла узкой лентой. Слева — стена, справа — обрыв.
Назад теперь уже не повернуть. Хочешь не хочешь, а приходилось взбираться. Снизу нам что-то кричали, но мы ничего не слышали, не понимали и только со страхом глядели на Чубарку.
Он карабкался, падал... И опять карабкался из последних сил.
Скоро конец. На хребте показались люди.
В это время Чубарый упал на колени.
— Ну, ну, ну, Чубаренький! — взмолилась Соня, сжимая руками передок саней.
Чубарый, тяжело дыша, пополз на коленях.
А сверху уже бежали крестьяне. Один подхватил его под уздцы, другой подпрягся к оглобле, третий толкал сани сзади.
— Эээй-эй! — кричали они разом.— Поднатужься-ка ещё немного, родной!
Мы выбрались наверх и стояли, не веря своим глазам.
— Ну лошадь! — раздалось вокруг.— Вот это конь! Этот не выдаст: на коленях доползёт.
Мы опомнились и с благодарностью оглянулись. Чубарый стоял окружённый людьми. Дрожащую переднюю ногу он выставил вперёд и на неё склонил усталую, взмыленную голову. Бока у него мучительно вздымались. Меня точно кольнуло:
— Дышит как... И всё из-за нас, подлецов...
Вскоре после этого Чубарый начал прихварывать.
Однажды, придя в конюшню, мы увидели, что он лежит. А в яслях — нетронутое сено.
— Чубаренький! Что с тобой? Уж не заболел ли ты опять?
Мы сильно встревожились, но решили подождать до обеда.
Дома в это время были какие-то неприятности, и, когда Соня стала говорить про Чубарого, отец с матерью ответили:
— Не до вас сейчас, не приставайте.
Чубарый пролежал до самого вечера.
На ночь мы укрыли его попоной, напоили тёплой водой и придвинули к нему сено.
Пил он охотно, а к сену совсем не притронулся.
Вечером у нас был совет. А на рассвете я и Соня собрались и пешком отправились в город к папиному товарищу — ветеринарному врачу.
До города было далеко.
Мороз стоял крепкий. Лица у нас налились краской, на ресницах повисли снежные звёздочки, а кончики пальцев немилосердно щипало. Но мы как-то не замечали ни мороза, ни усталости. Мы шли, молчали и под монотонный визг и хруст снега думали о больном Чубарике.