Мишка, Серёга и я
— Сейчас, — отозвался Миронов. — Погоди минутку.
Возле него стоял красивый парень в светлом коротком пальто с меховым воротником. Нахлобучивая Ваське на лоб шапку, он насмешливо спросил:
— Мечтаешь покататься, а финансов нет? Худо дело. Ну, держи. Есть на свете добрые люди.
Он протянул Ваське пять рублей.
Мне показалось, что Николая Сергеевича передернуло. Я нахмурился и так строго окликнул: «Миронов!», что Васька не успел взять ассигнацию.
— Уберите ваши деньги! — сердито сказал я парню в светлом пальто. На его месте я бы хоть смутился. Но он только развел руками и непринужденно сказал, не глядя на меня и обращаясь к Николаю Сергеевичу:
— А чего? Пусть покатается.
Николай Сергеевич недружелюбно отвернулся.
— Сонечка, — вдруг спохватился он, — еще две минуты, и мы опоздаем на сеанс.
Он схватил жену под руку, и они, помахав нам, побежали. Через несколько шагов Соня остановилась и крикнула:
— Ребята, приходите в гости! Подъезд вы видели, а квартира девять. Обязательно!
Теперь люди стали расходиться. Кроме нас, на остановке остался только парень в светлом пальто. Он посмотрел на свои часы (такие же золотые и плоские, как у Геннадия Николаевича) и сказал мне нравоучительно:
— Никогда не приходи на свидание раньше времени. — Он зевнул и спросил: — Ты из какой школы, юноша?
Я ответил.
— Ну? — поразился парень. — А Гену Козлова знаешь?
— Он у них классным руководителем, — хором сообщили мои пионеры, которые, окружив нас, прислушивались к разговору. — Боксер!
— Потише вы! — досадливо поморщился парень. — А ты, юноша… (Почему он так называет меня? Сам-то от силы на пять лет старше!) передай Гене привет от Званцева.
Так это Званцев! В каждой статье о Геннадии Николаевиче говорилось и о Званцеве, самом способном противнике Козлова. Он был даже несколько раз сфотографирован во время боя с Геннадием Николаевичем.
— Я вас знаю, — сказал я. — Вы проиграли Геннадию Николаевичу на последнем первенстве.
— И в последний раз, — усмехнулся Званцев. — Ты что же, боксом увлекаешься?
— Как вам сказать… — осторожно проговорил я. — Мы собираемся организовать кружок.
— А настоящую секцию ты видел? — лениво спросил Званцев. — Нет? Ну приходи. Спросишь меня.
— Геннадий Николаевич нас никогда не приглашал, — усомнился я.
— А я приглашаю. Приходи, юноша, не робей.
Я хотел спросить, можно ли мне прийти с друзьями из класса, как вдруг Званцев встрепенулся, поднял руку над головой, показывая, что он здесь, и заспешил навстречу тоненькой девушке, вышедшей из-за табачного ларька.
— До свиданья, товарищ Званцев! — крикнул я ему вслед.
Но он даже не обернулся.
III
Это было здорово, что Званцев пригласил меня в секцию. Я заранее предвкушал, как ребята удивятся, когда я сообщу им эту новость. Они окружат меня. Гуреев спросит:
— Гарик, а нас проведешь?
Мишка хлопнет меня по спине и скажет:
— Молодец, Гарик!
В глубине души я даже рассчитывал, что после того, как я приведу ребят в секцию, они простят мне историю с Перцем.
А потом — кто знает? — может, я и в самом деде запишусь в боксеры. Не сейчас, конечно. Позже. Через год, допустим.
Раньше бы мне в голову не пришло, что я могу стать боксером и меня будут избивать по два раза в неделю. «Гарик, подыми, пожалуйста, голову. Иванов ударит тебя в подбородок… Хорошо, Сережа, ты делаешь успехи… А теперь, Гарик, выпяти живот, чтобы Гуреев правильнее ударил тебя в диафрагму». А я спокойно улыбаюсь и отвечаю: «Пожалуйста, пожалуйста! Ради бога…» Как будто это парикмахер просит меня наклонить голову.
На следующий день я прибежал в школу раньше обычного. Мне не терпелось рассказать ребятам о Званцеве.
Перепрыгивая через ступеньки, я взбежал на третий этаж, репетируя про себя, как крикну с порога:
«Ребята, новость!»
Сначала мне не поверят. Зато какой восторг будет потом! Я свернул в коридор и сразу же остановился. Мое хорошее настроение мигом испарилось. В самом тихом уголке коридора, за пальмой, стояли Аня с Мишкой и о чем-то разговаривали. Весело и оживленно. Аня держала Мишку за рукав.
Вид у Мишки был растерянный и счастливый. Я подозревал, я давно подозревал, что ему тоже нравится Аня. Но зачем же он скрывал? Зачем притворялся моим другом?
Сперанский заметил меня, смутился и потихоньку освободил свой рукав.
— Что с тобой? — удивилась Аня.
— Здоро?во, Гарик, — буркнул Мишка и посторонился, чтобы Аня тоже могла увидеть опасность.
Аня посмотрела на меня и, повернувшись к Сперанскому, равнодушно спросила:
— Ну и что?
Я стоял неподвижно и смотрел на них до того пристально, что у меня начало щипать глаза.
— Ты заболел? — безразлично спросила Аня. — Миша, он какой-то странный, правда?
Я ничего не сказал и, сорвавшись, побежал мимо них в класс.
Ни на кого не глядя, я прошел к своей парте и сел, прижавшись к стене. Впервые в жизни мне захотелось умереть. Я изнывал от отчаяния и полного бессилия. Про себя я называл Аню самыми грубыми словами, какие только мог придумать.
Аня и Мишка вошли в класс вместе с учителем.
Даже не взглянув на меня, Аня села на парту и раскрыла учебник.
Я чувствовал, что еще никогда она не была мне так дорога. Сжимая кулаки, я с отчаянием шептал ей в затылок:
— Дрянь!.. Дрянь!.. Клеопатра!..
— Что? — не расслышав, спросил Синицын.
— Заткнись! — прикрикнул я на него.
— Верезин! — сказал учитель, на минуту прервав свой рассказ о Робеспьере.
Я насупился и опустил голову.
В середине урока Аня, не оборачиваясь, передала на нашу парту записку. Записка предназначалась мне. Я злорадно усмехнулся, написал: «Передать Сперанскому» — и, выждав момент, когда учитель отошел к доске, положил записку между Ирой и Аней.
Через минуту записка снова вернулась ко мне. Аня написала: «Хорошо, передай Сперанскому».
— Давай я передам, — сказал Синицын, успевший прочесть эту строчку.
Я замахнулся на него локтем.
— Верезин, выйди из класса, — не выдержал учитель и шагнул ко мне.
Ребята обернулись.
— Могу, — сухо сказал я учителю. — Пожалуйста.
Я заметил, что Мишка смотрит на меня, и небрежно помахал запиской. По лицу Сперанского я догадался, что он все понял. Выражение у него сделалось обиженное и огорченное. Я нахально усмехнулся ему и вышел.
Выйдя из класса, я прежде всего раскрыл Анину записку. Сначала я посмотрел на подпись. Если бы она подписалась «Мальцева», это значило бы, что мы поссорились. Но она подписалась «Аня». И я, успокоившись, стал читать по порядку:
«Гарик, ты ребенок. Понимаешь? Нельзя быть таким мнительным. И потом, почему я не могу дружить и со Сперанским? Ты как-то странно смотришь на вещи».
Аня называла Мишку по фамилии. Это показалось мне убедительным доказательством того, что она вовсе в него не влюблена. Вряд ли она могла специально для меня написать: «Сперанский». Такое пишется автоматически.
IV
Про Званцева я рассказал ребятам на перемене.
Они повели себя точно так, как я и ожидал.
Гуреев чуть не задушил меня от радости. Даже Серёга сказал, что я законный парень.
Только Мишка, который вертелся рядом, делая вид, что вовсе не слушает, вдруг набросился на меня.
— Ты что, Верезин? — спросил он раздраженно. — Забыл, что класс сегодня идет патрулировать?
Об этом я действительно забыл. Собственно говоря, в патруль должен был идти не весь класс, а только Мишка, Серёга, Ира Грушева и Студя. Но мы, остальные, решили их сопровождать. Потому что это было первое дежурство нашего восьмого «г».
При других обстоятельствах я, конечно, сказал бы мирно:
«Ты прав, Миша. Пойдем в секцию завтра или послезавтра».
Но сейчас у меня была потребность ссориться. Правда, осторожно. Так, чтобы Сперанский не полез на меня с кулаками. Я презираю грубую физическую расправу.