Голубой берег
Эта лента местами белела: то воды Сурх-Об разбивались о пороги, преграждающие путь в узкий глубокий каньон, через который Сурх-Об врывалась в Таджикскую республику.
Лошади были покрыты испариной и тяжело дышали.
— Да ведь мы скоро будем на перевале, — сказал я Саиду, показывая на высившуюся седловину перевала.
Саид ничего не ответил. Он смотрел на север: оттуда по горам к перевалу также двигалось несколько точек.
В бинокль можно было различить лошадей и людей.
«Не Сабира ли там?» — подумал я.
— Вперед! Вперед! — кричал, задыхаясь, Джалиль Гош, пробираясь ко мне. — Солнце идет, очень плохо будет!
Не успели мы сделать несколько шагов, как лошадь Саида провалилась сразу всеми четырьмя ногами. Саид потянул ее за повод. Она забилась, рванулась и сорвалась с тропинки в снег.
— Держи, держи! — закричал Карабек и бросился к Саиду. Был пологий склон, и понятно, что лошадь, предоставленная самой себе, обязательно свалится, скользя под снегом вниз.
Лошадь оскалила желтые зубы, глазами она косила в сторону. Мы начали бить ее камчами, она вздрагивала и не двигалась, наконец, рванулась, прыгнула вверх и, пробив грудью стену тропинки, застряла в снеговой трясине по ту сторону дорожки.
Весь караван стоял, ожидая.
— Вперед! Вперед — закричал Карабек, и Саид помчался по дорожке, натягивая изо всех сил повод. Лошадь бросилась за ним, выскочила на тропинку и сейчас же всеми четырьмя ногами провалилась в колдобины на тропинке. Таким образом она лежала на тропинке животом и грудью. Ноги были в ямах.
Мы позвали ближайших караванщиков; прижимаясь к лошадям, чтобы не упасть с тропы в мягкий снег, они подошли к нам.
Некоторые, сорвавшись с тропинки, барахтались в снеговой трясине, безрезультатно стараясь выкарабкаться и вопя о помощи.
За хвост и голову лошадь подняли и поставили на ноги. Она была вся мокрая и тяжело носила боками.
Не успел Саид провести ее и пяти метров, как голова ее опять торчала из снега, а все туловище было погребено где-то сбоку, в снеговой трясине.
И это было только начало тех мучений, которые сопровождали путь к перевалу.
Алай мой водил ушами, и, когда я его подвел к тому месту, где лошадь Саида сломала тропинку, он уперся и не захотел идти. Бедняга Азам жался к ногам коня. Когда Алая сзади огрели камчой, он толкнул меня грудью и прыгнул. Я очутился в том месте, где за десять минут перед тем была лошадь Саида, а Алай, попав передними ногами в выбоины на тропинке, задом сполз в сторону ската и напрасно бил ногами, стараясь оттолкнуться. Я застрял в снегу по уши, очутившись в каком-то боковом положении. Рядом со мной барахталась собака. Это было и смешно и трагично. Упрешься рукой в снег и по плечо проваливаешься, упрешься ногой в снег — снег под ногой проваливается, и залезаешь еще глубже. Повернешься — снег под тобой скрипнет, сядет, и вновь опускаешься. Снег был, по крайней мере, в два раза глубже моего роста.
Мне бросили аркан. Я обвязался и, делая плавательные движения, подтянулся к тропинке и влез на нее.
Я стал совершенно мокр.
Первым делом было сбросить тулуп и полушубок. Азам подпрыгнул и встал на тропинке, дрожа. Он жадно хватал зубами снег и проглатывал его.
Двинулись дальше, но через десять минут все лошади лежали: часть в снеговой трясине, часть на тропинке. Об ишаках и говорить ее приходится: по дырам в снегу у тропинки можно было судить, что часть их лежит где-то там.
Еще через полчаса караванщики потребовали, чтобы мы свернули назад. Уже все были раздеты до нижней рубашки, и нар облаком клубился над каждым. «Не возвратиться ли?» — подумал я.
Первые попробовали повернуть назад попутчики, увязавшиеся за нами.
Сначала двинулся старый таджик на своей серой тяжелой лошади. Под брань и крик наших караванщиков он осторожно повернул лошадь, и она сразу загрузла в снегу. Начали бить ее, бедное животное вытягивало шею, закатывало глаза и, сделав несколько шагов, совершенно разрушило тропинку и, наконец, вытоптало глубокий колодец и само упало туда. Я наклонился над развороченной снежной ямой.
Лошадь искалечилась и подыхала. Старик, сев на корточки, жалобно причитал, раскачиваясь.
— Прирежь, прирежь, мясо будет! — кричали караванщики, но старик не слыхал.
Карабек подошел к яме и, заложив патрон с пулей, прицелился.
Все кругам затихло.
Выстрел грянул и раскатился эхом по всем горам и скалам. Лошадь затрепыхалась. Путь был только вперед.
ПЕРЕВАЛ
Оборвав узду в пряжке, позади головы, лошадь Саида вдруг свалилась в выбитый ею колодец и заскользила вниз по склону под снегом. Алай встрепенулся, подпрыгнул из очередного провала и стал на тулуп, дрожа и глотая снег.
— Эй, эй! — закричал Джалиль Гош. — Груз снимай, седла бросай, попоны давай, тулуп давай, плащ давай…
Караванщики разорились и кричали, что мы погубили лошадей, что теперь мы сами пропадем здесь и что они сейчас же идут сами пешком назад.
Особенно усердствовали двое — Турдубек и Мустафа.
— Ты откуда? — спросил я.
— Из Кашка-Су! — кричал Турдубек. — Шайтаны вы, теперь все лошади пропали.
— Это брат Барона, — тихо сказал Джалиль. Первой моей ошибкой было то, что я не проверил состава караванщиков.
— Мустафа, — сказал я, — Ты хороший человек, что ты возьмешь отнести письмо вниз?
— Кило сахару, — сказал Мустафа.
— Хорошо, — ответил я и под диктовку Карабека написал письмо в Дер аут-Курган только для того, чтобы отделаться от этих ребят, которые могши смутить остальных.
— Турдубек, что ты возьмешь вытащить упавшую лошадь и провести ее?
— Твою жизнь! — злобно закричал Турдубек.
— Я пойду, — сказал старик Шамши, — я десять рублей возьму.
— Меня начальник спрашивал. Я иду! — закричал Турдубек, боясь конкуренции. Кроме того ему не хотелось работать, вытаскивая лошадей.
— Идите, — сказал я.
Мустафа ушел по тропинке, перелезая через головы ишаков, а Турдубек, дойдя до места падения лошади, прыгнул через снежный колодец и скрылся за холмом.
— Кто лучше всех будет работать, получит премию и больше семян для посевов! — сказал я.
Это немного ободрило караванщиков. Мы двинулись снова в дорогу.
Теперь мы стлали на тропинке тулупы, плащи, кошмы, попоны, одежду, по ним проводили лошадей и ишаков.
Многие работали голые, без нижних рубах.
Из носу у меня шла кровь, голова болела, тошнило: начиналась горная болезнь— тутек. У двух караванщиков — тоже самое. «Я совсем здоров, совсем здоров», — внушал я себе и еле шел, спотыкаясь и падая на кошмах. Сзади меня, не отставая ни на шаг, несмотря на брошенный повод, шел Алай.
То, что удалось освободиться от зачинщиков смуты, помогло повысить работоспособность.
Саид показывал пример.
Карабек кричал:
— Вперед! Тридцать рублей! Назад дороги нет!..
Сзади всех, за конем плелся Шамши, хныкая и поддерживая самовар.
Вот, наконец, я наверху. Смертельно устал и страшно хочется спать. Но надо идти подносить грузы, и я, шатаясь, иду по тропинке. Беру седла и несу наверх. Конец. Перевал.
Еще три месяца назад я бы ни за что не вынес этого подтема, но человек приспосабливается к условиям и закаляется.
«Что бы сказали доктора, запретившие мне подниматься на горы?» — думаю Я, и как раз в этот момент мои мысли начинают путаться и я чувствую головокружение. Оседлав Алая, я присел на камень. Алай быстро поднял понуренную голову и, повернув ее к северу, заржал. Заржали и другие лошади.
Саид побежал со всех ног на зов.
И вдруг издали послышались голоса, и на седловину перевала с северной стороны вы ехали путники с лошадьми в поводу. Увидев нас, они остановились в отдалении и начали садиться на лошадей.
