У сопки Стерегущей Рыси

Скоро она опять проснулась и застучала клювом по стеклу — просилась на улицу. Я вышла с ней на балкон. Вид у Лары был на редкость возбуждённый и довольный. Она громко, радостно каркала и обрывала листья дикого винограда. Увидев пролетавшую сороку, она каркнула ещё громче и погналась за ней. Сделав громадный круг, она вернулась на крышу. Потом снова взлетела и стала кружить над домом.
Как радостно мне было смотреть на неё! Неторопливые сильные взмахи крыльев подняли Лару высоко-высоко. Она то пикировала со свистом мне на голову, то снова взмывала ввысь, превращаясь в чёрную точку.
Вдруг Лара увидела летящих ворон. Она торопливо опустилась мне на голову, ласково ущипнула за ухо. Потом взлетела, сделала прощальный круг над домом — точно благодарила нас за сделанное ей добро — и стала догонять своих сородичей.
Она летела к лесу. Я следила за ней долго, пока она не исчезла за верхушками сосен.
Через три дня я увидела Лару на коньке крыши. Она громко каркала. Я принесла ей кусочек мяса. Лара неторопливо съела его и поднялась в небо. Больше она не прилетала…
Теперь уже никто не рвал книг, не проливал на пол воду, не набивал в щели мусора. Наш дом притих. Сколько радости вносила Лара в нашу жизнь! Наверное, она разбивала посуду, рвала книги, крала ножницы и булавки только для того, чтобы понравиться нам.
Прошло два года, и однажды на дворе я позвала пролетавшую ворону: «Лара! Лара!» Ворона резко повернулась и стала кружить надо мной. Наконец опустилась на дорогу неподалёку от меня. Я всё звала её, и, слушая мой голос, ворона наклонила голову. Я стала медленно подходить к ней, но она взлетела и громко закаркала.
Что она хотела сказать? Что объяснила мне? Быть может, это была Лара? Я долго смотрела ей вслед…
Теперь, глядя на пролетающую ворону, я всегда думаю: «А вдруг это Лара?» И как-то теплее становится на душе.
  
БУЯНКА
 
Район был новый. Огромные пыльные пустыри, заросшие бурьяном, окружали стройку. Вблизи поднявшихся девятиэтажек ещё виднелись развалины старых домов. Переезжая в новые квартиры, люди нередко вместе с хламом оставляли своих собак. Разномастные дворняжки собирались в стаи и, отощавшие, голодные, рыскали по всей округе.
На пустыре, неподалёку от нашего подъезда, давно лежала бетонная труба. Как-то я увидела возле неё нескольких мальчишек. Они со смехом и визгом копошились возле трубы, засовывая в неё палку. Отогнав их, я заглянула туда. На меня смотрели чьи-то испуганные глаза.
Подошёл дядя Коля, маленький тихий человек, живший в соседнем подъезде:
— Собачки там… Ишь куда спрятались. Хитрецы! Голодные небось?
Из трубы сначала робко вылез худой белый пёсик, а за ним вывалился маленький чёрный щенок. Я вынесла собакам миску супа. Они жадно ели, а я гладила их, чувствуя, как под рукой проступают хрупкие позвонки и рёбра.
С этого дня мы подружились. Имена им кто-то придумал звонкие, но малоподходящие: белого пёсика звали Пират, а щенка — Буян.
Каждый день они ждали моего возвращения из школы. Я собирала в столовой куски колбасы и котлеты и приносила им.
Обычно они поджидали меня в школьном дворе. Первым в весёлой шумной гурьбе школьников меня узнавал Пират: радостно потягиваясь, он вскакивал и бежал навстречу. Пиратка очень боялся мальчишек и, поджимая свой облезлый хвост, старался скорее домчаться до меня и спрятаться, радостно поскуливая, в моих ногах. А Буянка, по молодости ещё не успевший испытать на своей шкуре тягот бездомной жизни, смотрел на всех людей весёлыми и наивными глазами и каждому был готов дружески вильнуть пушистым хвостом. Он подбегал ко мне смешно и неуклюже и сначала долго лизал руки, а потом только принимался за еду.
Осень стояла тёплая. Друзья целыми днями играли друг с другом или, лёжа на траве, грелись на солнце.
Собаки так привыкли к школьному двору и шумной детворе, что однажды, когда я задержалась в школе, они решили сами отыскать меня.
Шестой урок был непредвиденным — к нам пришла новая учительница Белла Ивановна. Но какой ясный тёплый сентябрьский день дышал на нас из раскрытых окон; он пах пожухлой травой и дымом костра и манил нестерпимо… Мы изнывали, нам хотелось скорее на улицу, и напрасно Белла Ивановна пыталась вразумить нас своим тихим голосом.
И когда кто-то царапнул классную дверь, все мы с оживлением и любопытством уставились на неё, ожидая появления какого-нибудь нового действующего лица. Бедняжка Белла Ивановна взглянула на дверь с нескрываемой надеждой. Она подошла и торопливо отворила её. И отпрянула от неожиданности. А может, от тут же грохнувшего за её спиной смеха.
В дверях стояли Пират и Буянка! Когда весь класс захохотал, Пират поджал хвост и попятился назад. Буянка же, наоборот, уверенно вошёл в класс.
— Буянка! — закричала я.
Он бросился ко мне и чуть не запрыгнул от радости на парту.
«Неужели они смогли различить в школьном коридоре мои следы?!» — с удивлением подумала я.
— Чьи это собаки? Как они сюда попали? — ошарашенно спрашивала Белла Ивановна.
— Мои! А можно, я их выведу на улицу?
— Конечно, конечно, побыстрее.
В школу я в этот день уже не вернулась.
Наступил ноябрь. Буян рос и скоро стал крупнее маленького Пирата. Пират был одной из тех неказистых дворняжек, которые никого не смогут умилить своей красотой: шерсть у него совсем короткая, грязно-белая, висячие уши жёлтые, и такое же жёлтое пятно, похожее на кляксу, красовалось на спине. Морда была курносая, а нос розовый. И только глаза у Пирата были большие, бархатно-тёмные, с густыми жёлтыми ресницами. В них всегда стояла печаль. Видно, когда-то Пират имел хозяев, жил во дворе или в чулане и, защищая свой дом, тявкал на чужих. Теперь ему нечего было защищать… Дом сломали, хозяева уехали, и он взял под свою защиту малыша Буяна.
А у Буянки особых причин печалиться ещё не было. Ведь он уже родился бездомным и даже не знал, наверное, что у собаки должен быть хозяин. А может быть, он меня считал своей хозяйкой? Он преданно смотрел на меня серыми глазами, тыкался в ладонь мокрым чёрным носом и весело махал хвостом. Шерсть на его чёрной спине немного курчавилась. У него были рыжие подпалины, рыжие брови и морда.
Пират и Буянка были неразлучны. Теперь, когда дни стали холодными, играть и резвиться хотелось не всегда, они часто устраивались на тёплом канализационном люке, тесно прижавшись друг к другу. Меня поражала привязанность этих двух бездомных, никому не нужных собак. Однажды за Буяном с рычанием погнался холёный эрдельтерьер. И не успела я опомниться, как увидела, что Пират с визгом и лаем бросился на огромного пса, оскалил свои маленькие клыки и, закрыв глаза от страха, попытался цапнуть эрдельтерьера за нос. Эрдельтерьер даже присел от неожиданности и удивления, уставился на Пирата маленькими тёмными глазками. А я гладила Пирата по дрожащей худой спине, и он благодарно лизал мне руку.
Однако скоро я заметила в Пирате какие-то странные и недобрые перемены. Он ходил поджав хвост и опустив голову. Отказывался от пищи и смотрел на меня виновато. Не скулил и не хромал, но день ото дня становился всё печальнее. Буян тоже почувствовал что-то неладное. Тихо поскуливая, лизал сухой нос Пирата. Но и он ничем не мог помочь ему. Пират не вылезал из сухого бурьяна. Я притащила туда ящик и, как могла, утеплила его, чтобы Пират не так замерзал.
Как-то Буян пришёл в школьный двор один. Когда мы с ним забрались в бурьян и подошли к ящику, Пирата там уже не было. Больше мы его не видели.
С потерей друга Буян очень переменился. Он сразу как-то растерял свои щенячьи повадки, стал серьёзным и самостоятельным. И только рядом со мной он позволял себе подурачиться, радостно гонялся за голубями, приносил мне палки и, наконец, вставал на задние лапы, клал свои передние в мои руки и долго стоял так, глядя мне в глаза. Буянка всегда клал свои лапы в мои руки, — наверное, это было у него высшим проявлением доверия и любви. Я знала, что, кроме меня, Буян никому другому не подаёт своих лап. А знакомых у него было много. В нашем доме его знали: многие подкармливали его. Часто играла с ним моя соседка Гуля. Дядя Коля, тихий пожилой человек из соседнего подъезда, тоже часто останавливался возле Буяна, посвистывал ему: