Гнилое яблочко

Пламя уже давно выдохлось, но он все еще сидит за столом. Его голова покоится на закрытой обувной коробке, а руки безжизненно болтаются вдоль туловища. Я беспокоился бы, что он наглотался дыма и задохнулся, если бы его спина слегка не приподнималась каждые несколько секунд.
Стоит ли его будить? Может, он разозлится и начнет метать в меня огненные шары? Или подожжет мне волосы спичкой?
На всякий случай я подхожу к кулеру и наполняю два стаканчика водой. Тут мой взгляд падает на маленький столик по соседству. На нем лежит черная телефонная трубка.
Я облегченно вздыхаю. Ставлю на стол стаканчики, беру вместо них телефон, убедившись, что Лимон не видит, и бегу в кладовку. Втиснувшись между футболками и свитерами, от которых несет гарью и бензином, я закрываю дверцу. У этого телефона только одна большая кнопка, на которой написано «вызов», и я ее нажимаю.
– Это был несчастный случай, – шепчу я. – Недоразумение. Я бы никогда…
– Спасибо, что позвонили на горячую линию для горячих голов. Куда мне направить ваш вызов?
Спустя секунду я понимаю, что со мной говорит незнакомый женский голос.
– Простите, на какую горячую линию?
– На горячую линию для горячих голов. Вы хотели бы сообщить о краже?
– Нет.
– О бомбе-вонючке?
– Нет.
– Об обмане?
Я делаю паузу. То, что я убил мисс Парципанни, – это правда. То, что я хотел ее убить, – неправда. Она это имеет в виду? Прежде чем я успеваю спросить, снаружи раздается громкий стук. Половицы подо мной ходят ходуном.
– Я перезвоню, – говорю я и отключаюсь.
– Она сейчас взорвется!
Я распахиваю дверцу. Лимон стоит посреди комнаты. Он тяжело дышит, глаза вытаращены, взгляд устремлен в пустоту. Стул, на котором он сидел, упал набок. Прежде чем я успеваю сообразить, что происходит, он кидается к кулеру и обхватывает его обеими руками.
– Не подходите! – кричит он. – Оставайтесь на своих местах, и никто не пострадает!
Кулер большой – и тяжелый. Лимон поднимает огромную прозрачную бутыль и, отрывая ее от пола, отклоняется назад под ее весом, чтобы вода не хлынула во все стороны. Пока он старается удержаться на ногах, я хватаю со стола один из полных стаканчиков и выплескиваю его содержимое Лимону в лицо.
Он замирает. Моргает. Ставит бутыль на место.
– Круто, – говорит он.
– Прости. – Я смотрю на пустой стаканчик у себя в руках, как будто именно он, а вовсе не я, виноват в том, что у Лимона по подбородку стекает вода. – Мне показалось, что ты не в себе. Как будто тебе приснился кошмар.
Некоторое время он молчит.
– Я что-нибудь говорил?
– Кажется, что-то насчет того, чтобы все оставались на своих местах.
Его подбородок, с которого до сих пор капает вода, падает на грудь. Я морально готовлюсь услышать крики, но Лимон просто трясет головой и взъерошивает мокрые волосы. Он выпрямляется, засовывает ноги в поношенные замшевые мокасины и направляется к выходу.
Я вижу, как за ним закрывается дверь. В следующую секунду она снова распахивается. Рука, которая ее поддерживает, вся в шрамах и волдырях.
Я кладу телефон на место, еще раз гляжу на себя в зеркало и протискиваюсь в узкую щель между дверью и косяком. Я такого маленького роста, что могу пройти под рукой Лимона, даже не наклоняясь.
– Меня, кстати, зовут Симус. – Я никогда раньше не протягивал руки, когда здоровался с кем-то своего возраста, но сейчас я делаю именно это. Похоже на то, что Лимон – последний человек, с кем мне доведется познакомиться. Это стоит рукопожатия.
– Ничего так костюмчик, – отзывается он, не отвечая на мой жест.
Я гляжу вниз и вспоминаю, что переоделся. Я подумал, что мама сочла бы темно-синие брюки и пиджак подходящими для такого события – наверное, не менее важного, чем вступление в Национальное Общество Чести [1] (именно по такому случаю мне купили этот неудобный костюм), но теперь я чувствую себя по-дурацки. В коридоре около дюжины других детей, все идут на ужин, и все одеты в джинсы, футболки и свитера – как будто это самый обычный день.
Я единственный нарядился как на похороны. Может, потому, что я единственный, кого будут хоронить.
Лимон тащится по коридору, шаркая ногами; я иду позади, в нескольких шагах от него, теребя свои золотые запонки в виде роботов – подарок от папы. Я бы все отдал, чтобы увидеть его прямо сейчас.
Мы выходим наружу, проходим сквозь сад и оказываемся в столовой – или Кафетерии, как ее здесь называют. В Академии Килтер ужинают в большом здании со сводчатыми потолками и окнами, сквозь которые видны волнующиеся поля и далекие горы со снежными вершинами.
– Добро пожаловать! – доносится знакомый голос.
За толпой ребят я вижу Аннику – она машет мне рукой. Она улыбается, но у меня все равно холодеет в животе. Когда толпа смещается вправо, к окошкам, где, судя по всему, выдают еду, я сворачиваю налево и подхожу к столу Анники. Он длиннее прочих и стоит в центре зала.
– Привет, – говорю я, поравнявшись с ней.
– Симус! – она широко улыбается. – Как ты? Тебе все нравится?
– Все замечательно, – отвечаю я, думая, что это очень мило с ее стороны – все еще беспокоиться об этом. – Я просто…
– Погоди-ка. – Парень, который сидит рядом с Анникой за столом, касается ее руки. – Это он?
– Симус Хинкль? – спрашивает девушка по другую руку от него.
– Тот самый Симус Хинкль? – повторяет парень, как будто я могу быть собственным клоном.
Все взрослые за столом мигом прекращают есть и разговаривать. Они обмениваются понимающими взглядами. Кто-то улыбается. Остальные, кажется, изучают меня – может, пытаются отыскать в моей преступной натуре проблески человечности.
Я опускаю глаза; мое лицо пышет жаром сильнее, чем духовка леди Лоррэйн. Они знают, что я сделал. Удивляться в принципе нечему, но я все равно надеялся, что эта темная история останется между мной и Анникой. По крайней мере, до тех пор, пока я не потеряю навсегда способность прислушиваться к сплетням.
– Слушайте все, – объявляет Анника. – Я рада представить вам того самого Симуса Хинкля. Нашего нового студента, подающего очень большие надежды.
Я резко вскидываю голову.
– Симус, познакомься со своими учителями. Это Гарольд, Ферн, Уайетт, Самара, Дэвин, Лиззи и мистер Громер.
Мистер Громер – единственный, кого она не назвала по имени. Он также единственный, кто заинтересован ужином больше, чем моей персоной. Он бегло смеривает меня взглядом и возвращается к своему чизбургеру.
– Приятно познакомиться, – говорю я. Я не знаю, что происходит, но уверен, что мама хотела бы, чтобы я оставался вежливым до самого конца.
– Нам тоже, – отвечает Уайетт. – Честное слово.
– Не обращай внимания, они слегка взволнованы, – говорит Анника.
– Слегка? – удивляется Ферн.
– Это уникальный случай, – объясняет Анника. – Обычно мы перестаем принимать заявления за шесть месяцев до начала учебного года и выносим окончательное решение о зачислении через три месяца. Без исключений. Но сейчас прошел уже месяц с начала занятий… и тут мы решили принять тебя.
– Хотя у нас и так полно учеников, – замечает Дэвин.
– Яблоку негде упасть, – поддакивает Лиззи.
Они ухмыляются. Я стискиваю кулаки, чтобы удержаться и не закрыть лицо руками. Откуда-то из глубины к горлу подкатывает одно-единственное слово. Когда оно добирается до моего рта, я крепко сжимаю губы – словно мой последний ужин перед настоящим последним ужином грозится вырваться наружу.
Я смотрю Аннике в глаза. Они мерцают в свете свечей.
– Почему? – выдавливаю я.
– Потому что у нас наконец появилась веская причина сделать исключение. – Она склоняется ко мне и понижает голос, так что ее слышу только я: – Ты, Симус Хинкль… самый первый убийца в Академии Килтер.
На секунду все вокруг застилает белая пелена. В зале воцаряется молчание. Я думаю, что уже умер – от какого-нибудь быстродействующего яда, который мне только что вколола Анника, или от такого сильного сердечного приступа, что он убил меня, прежде чем я успел это почувствовать, – но мир постепенно снова приобретает краски. Разговоры возобновляются.