Четверка в четверти
Держа в одной руке стопку белых карточек, перевязанных веревочкой, в другой — завтрак, перевязанный ниточкой, он отправлялся в библиотеку.
Там он работал над диссертацией. Тема, которой вот уже целый год занимался Илья Дмитриевич, представляла исключительный интерес для науки. Диссертация была посвящена вопросам воспитания школьника в семье. Поэтому-то Илья Дмитриевич работал не покладая рук и в воскресенья.
Вот и сегодня рано проснувшийся Гена услышал голоса в коридоре — мама-Пенкина провожала Пенкина-папу.
— Только не переутомляйся, Илья, — говорил мамин голос. — Ты совершенно не щадишь себя!
— Не тревожься. Соня, — отвечал голос Пенкина-папы. — Я превосходно себя чувствую. Мне удалось раскопать уникальные материалы из архива великого Песталоцци!
— А где ты будешь сегодня обедать? — волновался мамин голос.
— Я извлеку из шкатулки, с твоего разрешения, — отвечал папин голос, — два рубля и отлично пообедаю в библиотеке. Там есть диетический зал на втором этаже. Открываются такие горизонты — ты не представляешь себе! Надо работать и работать. Как далеко за эти годы шагнула педагогическая мысль! Совершенно не вижу Геннадия. Поцелуй его, пожалуйста. Как его школьные успехи?
— Все в порядке! Не волнуйся!
Звякнул замок, заскрипела, а потом скрипнула дверь, и голоса стали спускаться по лестнице.
Гена хотел было снова заснуть, но это оказалось не так просто.
А заснуть очень стоило! Во сне было море в мелких жмуринках солнца и парусники перегоняли друг друга. На одном из них стоял Гена в белом морском кителе с подзорной трубой в руках и разглядывал далекий берег. Гена любил дальние моря и далекие страны, которые он никогда не видел, но о которых много читал. Дальние моря были в книгах, в альбоме с марками и во сне, а на самом деле был дневник с замечанием и двойкой. Дневник находился пока у Кудрявцевой, но завтра, самое позднее послезавтра мама увидит дневник и тогда…
Как хорошо было бы вернуться в море, на парусник, нестись по строптивым волнам к незнакомому городу, но для этого надо было заснуть, а попробуй засни, если на душе скребут кошки!
Гена попробовал повернуться к стене и зажмурить глаза. Но кошки делали свое дело. На стене не было никакого моря. На стене висело расписание уроков, из которого было ясно, что с понедельника все начнется сначала.
Снова зазвякала дверь — с лестницы возвращалась мама. Она шелестела газетами, которые принесла снизу.
«А что, если с мамой поговорить сегодня, сейчас и все честно рассказать ей?» — подумал Гена и стал решать, что лучше: честно признаться сегодня или честно признаться завтра. По всем приметам выходило, что гораздо лучше — завтра.
Пенкин стал глядеть на потолок, надеясь, что оттуда на него вдруг опрокинется море. Но море не опрокидывалось, а мамины шаги направились к Гениной двери.
Гена на всякий случай закрыл глаза.
— Ты уже проснулся? — спросила мама за закрытыми глазами. — Я иду в магазин ненадолго.
Гена пробормотал что-то невнятное и остался один.
Одному было куда лучше!
Пенкин встал и побродил по квартире. Ничего нового в квартире не было, кроме сегодняшних газет на обеденном столе. Гена рассматривал их рассеянно, пока не развернул «Пионерский галстук». Там на третьей странице он обнаружил статью под названием «Всем ребятам пример». Из статьи получалось, что всем ребятам пример был не кто иной, как он, Пенкин.
«Я ходил вокруг школы…» «А что, если, — подумал Пенкин, — организовать работу так, чтобы не было отстающих?» «Ветер шевелил его жесткие волосы, а он все думал и думал», — мелькали перед глазами газетные строчки, а думал Пенкин только о том, сколько времени остается до прихода мамы и успеет ли он за это время бесследно исчезнуть.
Наскоро умывшись и одевшись возможно теплее. Гена схватил портфель и стал набивать его необходимыми вещами. Рядом с чужим дневником Кудрявцевой он не забыл положить свою коричневую тетрадь, сунул теплые шерстяные носки. Потом открыл стоявшую в коридоре шкатулку и достал оттуда три рубля — больше там не было.
Времени оставалось в обрез.
Надо было еще написать записку. Пенкин ее написал и положил на обеденный стол. Потом вышел на площадку и, о чем-то вспомнив, сразу вернулся. Он схватил со стола газету, скомкал ее и запихнул в карман.
Теперь можно было исчезать окончательно. Гена быстро сбежал по лестнице, вышел на улицу и скрылся за углом.
Пенкин ушел вовремя — ровно через минуту после его исчезновения вернулась Софья Михайловна, которая с изумлением прочла записку, лежавшую на столе.
Не успела она еще прийти в себя — в дверь позвонили.
— Где Пенкин? — не здороваясь, приступила к делу Замошина.
— Здравствуйте, — поздоровался Корягин.
— Здравствуйте, — ответила Софья Михайловна. — Гена… — растерянно проговорила она, показывая глазами на записку. — Гена отправился в военно-спортивный поход. А вы разве не в походе?
Молчание длилось недолго, потому что Замошина спросила напрямик:
— Вы что, не знаете, что случилось?
— Я ничего не знаю, — испугалась Софья Михайловна. — Я ушла в магазин, возвращаюсь — на столе записка: «Ухожу с классом в поход». Почему так внезапно? Он вчера и словом не обмолвился. И отчего же вы не в походе?
— Мы, — замахнулся что-то раскрыть Корягин и совершенно неожиданно сказал: — Мы с Замошиной отстали. А сейчас и мы отправляемся… в поход.
Оля вытаращила глаза.
— На сколько дней рассчитан поход?
Оля хотела что-то сказать, но Корягин схватил ее за руку.
— Это — секрет. Военно-спортивная тайна.
— Боже мой, он ушел в поход совершенно голодный, — заахала мама Пенкина. — Я ничего не знала! Ушла за покупками… Вы не откажетесь передать ему бутерброды? Я умоляю вас.
Мама стала быстро резать хлеб и закладывать туда сыр, колбасу, ветчину и другие продовольственные товары.
Замошина не выдержала, дернула дверь и выбежала из квартиры.
— Что с ней? — спросила Корягина мама.
— Переживает… Девчонкам вообще нелегко… в походах.
— Да, да, разумеется… Боже мой! Но это не опасный поход?
— Конечно, не опасный. Это не по-настоящему поход, просто такая… игра.
— Я понимаю, но все-таки…
Корягин хотел отказаться от бутербродов, но мама упрятала их в целлофан, завернула в газету, перевязала веревочкой и так умоляюще глядела на Корягина, что тот… взял бутерброды.
— Будьте здоровы! — сказал он на прощанье.
Софья Михайловна плакала.
И все-таки плакала не так, как плакала бы, знай она всю правду!
Глава десятая. У старого дуба
Старый дуб считался главным деревом парка имени Калинина.
Когда шестой «В» был еще четвертым «В», Вера Сергеевна привела ребят в парк, подвела их к старому дубу и сказала:
— Напишите сочинение на тему «Старый дуб» об этом самом дубе.
И чтобы все не очень путались, Вера Сергеевна дала наводящие вопросы, среди которых был, например, такой: «На что похожи дубовые листья?»
Тогда-то Петя Ягодкин, который всегда любил сладкое, написал, что листья похожи на фигурный пряник. С тех пор его и стали называть Фигурным пряником.
С того дня ребята считали дуб «своим». И когда проходили мимо него поодиночке (вместе они ходили редко), обязательно вспоминали тот весенний день, Петю-Пряника и Веру Сергеевну.
Вместе у дуба не собирались никогда, но Кудрявцева сразу решила — звено должно собраться именно тут.
К часу пришли почти все.
Не хватало только Маши Шамрочки. Она запаздывала.
На сборе присутствовали Коля Сорокин, Оля Замошина и Федя Корягин. Главные люди шестого «Б». Командир отряда, член совета дружины и староста класса. Из них только Корягин был членом второго звена. Но присутствовали они все без исключения. Правда, они решили не принимать участия в общей дискуссии. Перед началом сбора Сорокин с Корягиным ходили неподалеку. Молча. Оба вообще говорили мало. Корягин — потому, что не любил болтать, Сорокин — потому, что заикался.
