Четверка в четверти
— Ты — домой? — спросил Пенкин.
— Да.
— Привет Огонечкиной. А я тут на скамеечке посижу. Чего-то домой меня сегодня не тянет.
Галя постояла немножко на одной ноге, потом попрощались с Пенкиным и пошла домой.
А Пенкин сел на скамейку и стал разглядывать прохожих. Он загадал так — если на его скамейку сядет женщина, все еще может обойтись, если мужчина…
— У вас тут свободно? — спросил Пенкина какой-то старенький старичок.
Гена хотел было сказать, что занято, но потом махнул на все рукой и подвинулся. Старичок поблагодарил и сел. Гена сердито посмотрел на старичка, который все ему напортил. Он стал придумывать — что сказать дома. А старичок достал из кармана газету и принялся читать ее. Он читал не как-нибудь, наспех, а медленно, все подряд. Прочел сперва передовую статью, потом спустился ниже и прочел какое-то обращение. После обращения перешел к телеграммам из-за рубежа. Тут старичок разволновался, стал ерзать по скамейке, беспокойно оглядываться и, наконец, спросил у Пенкина:
— Вы читали, что происходит в Боливии?
— Зачем мне читать, что происходит в Боливии, — ответил Пенкин, рассеянно разглядывая свои ботинки, — если я сам вчера оттуда приехал.
Старичок снял очки и минуты две, не меньше, смотрел на Гену с большим изумлением.
— Как интересно, — наконец выговорил он. — Вы, наверное, были там с родителями?
— Да, мой папа — посол в Боливии.
— Ах, вот что, — обрадовался старичок. — Очень рад познакомиться. Меня зовут Мирон Сергеевич.
— А меня Арнольд Арчибасов, — протянул руку Пенкин.
— Арчибасов? — переспросил старичок. — Позвольте, но фамилия нашего посла в Боливии… — и старичок, подняв голову кверху, зашевелил губами.
— Не будем уточнять фамилию нашего посла в Боливии, — таинственно и тихо предложил Пенкин.
— Вы правы, — согласился старичок. — А где теперь ваш папа?
— Он отправился в коллегию по иностранным делам. Мы приехали сюда всего на неделю. Потом мы подъедем на парочку дней в Чили, а оттуда — прямо в Боливию.
— Порядочное все-таки свинство со стороны правительства — менять внешнюю политику.
— Не говорите. Все боливийцы были буквально поражены такой переменой. Многие даже не верили.
— Серьезно?
— Абсолютно. А вы кто по специальности? — вдруг переменил тему Пенкин.
— Я на пенсии.
— А до пенсии кем работали?
— О, работа у меня была интересная.
— Кем же вы были?
— Я работал в «Союзпечати». Продавал газеты, знаете.
— В киоске?
— Да. Работа, правда, нервная…
— А почему нервная?
— Ответственность большая. Представляете очередь вечером. Люди ждут самые последние, вечерние новости. А газета, как на грех, запаздывает… Очередь волнуется… Простите, у вас лучше зрение — вот этот киоск напротив вы видите?
— Ну…
— Мне кажется, что привезли газету.
— Кажется.
— Простите меня, — заторопился старичок. — Обещал помочь. Работник молодой, неопытный. Я ему пока что помогаю. Какая жалость — мы с вами не успели поговорить! Так бы хотелось расспросить о Боливии…
— Ничего. Я к вам могу зайти и порассказать, — сболтнул Пенкин.
— Серьезно? Я буду так рад. И жена тоже обрадуется. Мы живем здесь, недалеко. Запишите адрес — Садово-Гончарная, восемнадцать, квартира двадцать два.
— Да я запомню!
— Нет, нет, запишите. Так надежнее.
Пенкин расстегнул портфель и поискал чистый листок. На глаза ему попался дневник. Странно, это был не его дневник, а дневник Гали Кудрявцевой. Как же такое могло случиться? Наверно, они перепутали дневники, когда уходили с последнего урока. Вот тебе и раз…
— Сейчас я вам дам листок бумаги, — засуетился старичок.
— Ничего, у меня есть.
Делать нечего! Пенкин записал адрес на последней страничке тетради по геометрии. Старичок ему в общем понравился и не хотелось обижать старичка. Хотя тот, между прочим, и испортил Пенкину все замыслы. Старичок попрощался и побежал.
— У меня к вам один вопрос, — остановил его Пенкин.
— Пожалуйста.
— Вот вы специалист по газетам, можно сказать.
— Сорок лет на газетном деле.
— Скажите, перед тем, как публиковать статью, материал проверяют?
— Ну, а как же. Всесторонне проверяют. Это же ответственнейшее дело.
— А так, что вдруг непроверенный напечатают, — не бывает?
— Что вы! Такое может случиться один раз в сто лет!
— Я тоже так думаю.
— Желаю вам всего наилучшего. И жду!
Старичок побежал со всех ног к газетному киоску. А Гена побрел домой. Рано или поздно ему все равно пришлось бы это сделать. На всякий случай он решил перенести объяснение на завтрашнее утро.
Во-первых, утро вечера мудренее. Во-вторых, дневник с двойкой по ошибке утащила Кудрявцева, в-третьих, завтра было воскресенье, и поэтому особенно торопиться было некуда.
И как только Пенкин вернулся домой, он забрался в свою комнату и раскрыл свою общую тетрадь.
Глава седьмая. Средневековая история
«Часы на башне городской ратуши пробили десять раз.
Генрих сидел в своей маленькой комнатке, глядел в окно, за которым плотной пеленой лежал снег, и думал о том, как поступить.
Лучше всего было бы встретиться с отцом и во всем повиниться.
Отца Генрих не видел уже две недели. Нет, отец его не странствовал в каравелле по прихотливым волнам океана, не делал попыток подняться в небо на воздушном шаре. Отец посвятил свою жизнь науке.
Рано утром отправился он в королевскую библиотеку, где работал до поздней ночи над научными трудами.
Мать Генриха — простая и работящая женщина — делила с мужем тяготы жизни. Отец пребывал в уверенности, что сын, отданный в колледж, получит там вполне достаточное образование. Родители радовались успехам Генриха в колледже, успехам, которых, как уже знают читатели, вовсе не было.
В колледже, где учился Генрих, царила скука зеленая. Никто не мог понять мятущейся души юноши, который стремился как можно скорее ступить на дорогу настоящей жизни, полной самых разных превратностей. Может быть, только один человек способен был понять Генриха. Это была прекрасная Галл. У нее был независимый и гордый характер. Она совсем была непохожа на свою подругу заносчивую Олле. Галл была ни на кого не похожа.
В парке ее дома жили три прекрасных тигрицы и один свирепый тигр по имени Патинава. Смелая Гэлл бесстрашно кормила диких тигров и заставляла их жить в дружбе. Генрих никогда не говорил Гэлл о своей любви. Он мечтал о том времени, когда, совершив настоящий подвиг, сможет послать ей весточку о себе. Сегодня почти весь вечер проговорили они о жизненных дорогах, об учебе в колледже, о дисциплине. До той минуты, когда Генриху суждено было объясниться с Гэлл, было еще далеко.
Сегодня утром Генриху вручили пакет с вызовом в совет дружины. Совет собирался в понедельник. Что хорошего могло ожидать Генриха в понедельник? Ничего хорошего.
Отец еще не приходил.
В комнату Генриха вошла мать и справилась об его здоровье. Бедная, она не знала, как тяжко ее сыну и какое испытание предстоит ему в понедельник! Он мужественно улыбнулся, скрывая свое отчаяние, и пожелал ей покойной ночи.
Часы пробили одиннадцать.
Снег по-прежнему сверкал за окном.
Генрих не мог уснуть…»
Глава восьмая. Зловредное воскресенье
Если считать, что Мирон Сергеевич сказал правду (а почему, собственно, надо ему не верить?) — газета «Пионерский галстук» может совершенно спокойно работать ближайшие сто лет. Потому как то, что может случиться с газетой только один раз в сто лет, уже произошло с ней в воскресенье, восьмого декабря.
